Reflektor. 4

НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

Беззащитный, прозрачный — Безымянный сидит на диване.

Кажется, он невидим, но и полностью проницаем.

«Мне нужно идти», — неуверенно повторяет он и встает.

Сделав пару шагов, он замечает, как сменяются дни, содержимое его стакана, мелодия аккардеониста и лицо собеседника.

«Ты узнал смысл языка, который учил?» — спрашивает рыба. — «Ты понимаешь, о чем говорил тот человек?»

Безымянный виновато смотрит на рыбу.

«Ты сможешь сказать что-то значимое на этом языке?»

Безымянный ошеломлен, как ребенок. Слова рыбы вынимают душу, выносят под пристальный взгляд солнца, и то лучом выжигает фальшь. Он беззащитен.

«Как тебя зовут?»

Безымянный встает. Темнота вокруг распахивается, наполняется воздухом, раздувается, как паруса.

Он называет себя: «H̢̐ͬ͐ͤͨ͆̍j̥͕̝͍̅̎̎͊̒v͉̮̙̫̦̲̬͑̐f̵̬̬y̶̫̯̲̤̠̺».

Аккордеон молчит. Все вокруг поворачиваются к нему, смотрят с интересом, вопросом, ожиданием в глазах.

Рыба кивает, и Безымянный замечает, как она незаметно отпускает нить, зажатую в левой руке.

Пространство расправляется и разглаживается. Аккордеонист играет французскую мелодию. Слышен звон бокалов и неторопливый разговор.

«Хорошо», — говорит рыба. — «Мы можем проводить тебя к нужной дыре».

Безымянный чувствует себя свободно, кажется, наваждение, что распустило ему язык, спало.

«Но сначала поешь».

...

Безымянный проводит в Дыре еще несколько дней. Ест, спит, и болтает с посетителями. Народу тут разного много. Кто-то беженец, переправляется к родным. Кто-то ныряет в Дыру, спасаясь от правосудия. К таким он бы ни за что не подошел знакомиться снаружи, но здесь они приветливы и открыты.

Те, что казались холодными — теперь словно только вышли из баньки, благостные и добродушные.

Наконец, потолок начинает поблескивать латунью — это пробиваются небеса, черный купол как будто приоткрывается, в глаза бьют радужные блики.

«Сейчас самое подходящее время идти», — говорит рыба, смотря на потолок с видом знатока-звездочета.

Он подводит Безымянного к двери туалета. «Я надеюсь, нужная дыра — это не...» — начинает Безымянный, но рыба открывает дверь, и оттуда на Безымянного вываливается запах летней дождливой ночи.

По мере того, как Безымянный оборачивается на рыбу, его тело сантиметр за сантиметром переступает порог. И когда они встречаются взглядом с рыбой, Безымянный смотрит на нее уже из темноты, объятый ливневым послевкусием.

Проем двери схлопывается, и Безымянный остается один на один с бензиновыми бликами на асфальте.

Он в городе.

ДВЕ НЕДЕЛИ НАЗАД

Аглая сидит на подушке из мха, на вершине пригорка.

Жилец сидит на крыше избушки, делает цепочку из канцелярских скрепок.

Старик сидит в избушке, смотрит в дверной проем, прямо на Аглаю. Она специально так села.

Аглая смотрит на старика. В какой-то момент ей кажется, что он плачет. Слеза стекает по щеке и теряется в замусоренной бороде.

Она встает и идет к нему. Жилец наверху шуршит по брезенту.

Ее лицо искажено яростью вперемешку с отчаянием.

Она подходит к Старику и обхватывает ладонями его лицо, поднимая так, чтобы он смотрел на нее.

Беспомощный, забывший самого себя бог! Неудобный. Обуза. Его поддерживают ради общего блага. Калека!

Она плачет, сжимая его голову. Птицы что-то отчаянно верещат на улице. Или это маятник... часто... чайник, чайник вскипел.

Жилец спрыгивает с крыши. С деревьев капают мутные капли — реальность леса линяет.

Она в истерике. Дрожащей рукой хватает нож.

Птица заходится в оре младенца.

Раздается выстрел.

В дверях стоит Серафим с пистолетом в руке. За его спиной напуганный (в кои-то веки! — радуется сказочница) Жилец. Баю-бай, думает она, и теряет сознание.

...

Сказочница ощущает пожар в боку. Открывает глаза. «Ты останешься в аду, Эвридика. Я уйду, не оборачиваясь, но за руку тебя не поведу», — слышит она голос Жильца.

«Тебе, наверное, приятно думать, что тебе удалось обставить меня, Аглая?» — говорит он, смотря исподлобья. Он сидит на корточках рядом со сказочницей. Кажется, она лежит на полу.

«Это же насколько нужно себя не любить».

Жилец вздыхает.

«Я знаю, насколько. Ты ведь не хотела гибели всего живого, верно? Не этого ведь ты добивалась. А значит, и сейчас не будешь мешать нам спасать мир. И усыпишь лес еще раз. Потому что вот этот парень дал нам такой шанс» — Жилец показывает на Безымянного, валяющегося рядом.

«А потом, ты сделаешь еще кое-что для нас».

Рядом валяются пустые ампулы. Она ощущает странный привкус на губах.

«Насчет ада я пошутил. Мы тебя вывели. Ну то есть Орфей твой», — кивает Жилец снова на Безымянного.

Серафим заходит в избушку. «Они уже близко» — говорит он, по голосу слышно: напряжен.

Аглая приподнимается, встает. Ковыляет к двери. «Мы теряем время», — берет ее за плечо Серафим. Его прикосновение обжигает. Она дергает плечом. Он одергивает руку.

Избушку окружают «стервятники» и пешие солдаты. Лес продолжает кровоточить. Небеса складываются в кривую ухмылку, которая стекает вниз, удлиняется и удлиняется — пока мираж лица не попадает в «долину смерти».

«Осталось пятнадцать секунд», — спокойно говорит Жилец.

Аглая, спотыкаясь, идет к Старику. Задевает ногой лежащего на полу Безымянного, падает перед Стариком на колени. Ползет по его ногам вверх, тянется к лицу. Усталым взглядом разрезает пелену его глаз. Старик как будто понимает. Она приподнимается и отрывисто целует его в губы. «Что за черт», — шепчет Жилец за спиной. Она проводит рукой по глазам Старика, и все замирает, погружаясь во временной холодец.

«Бери чемодан. Прокатимся», — говорит Серафим.

Как будто ударили по голове мешком — так она себя ощущает.

Снаружи избушки их ждет ховербайк. «Не похоже, что в Серпе на таких ездят», — говорит Аглая. Серафим бросает на нее угрумый взгляд, но ничего не говорит.

Он садится за руль и указывает ей на сиденье сзади.

Ей как будто тяжело дышать. «А Жилец с нами не поедет?»

«Мне нужно тут закончить» — говорит маленький человек и возвращается в избушку. На прощание он одаривает ее улыбкой, не предвещающей ничего хорошего.

«Ты же понимаешь, что я вынужден был выстрелить?» — говорит Серафим тоном человека, который хочет поскорее с этим разобраться.

Аглая молча кивает. Он удовлетворенно отворачивается от нее, заводит байк.

Пульсирующие солдаты и замершие «стервятники» остаются позади. Ховербайк быстрый, через несколько минут они выезжают из леса. Едут молча. Останавливаются в поле у черной дыры, висящей в воздухе. Серафим вытягивает руку с чемоданом, движением головы давая понять, что ей пора слезать.

Аглая спускается на землю и берет чемодан.

«Спроси рыбу, где найти Медиатора. И отдай ему чемодан. Когда ты сделаешь то, что прошу — я узнаю».

Аглая двигается к дыре. В горле комок. Она хочет обернуться, успеть сказать что-то по поводу случившегося, защитить себя. Но касается поверхности дыры; сзади шумит, как сканер, ховербайк; и пока оборачивается, она оказывается внутри.

Рыба понимает с полуслова. Показывает на столик, за которым сидит Медиатор. Аглая садится напротив, экономя каждое движение. Тот вопросительно смотрит. На сцене надрывается саксофон.

Аглая смотрит на Медиатора круглыми глазами, губы пересохли. В уголках глаз колется.

Медиатор — это проводник Безразличия. Пустой проходной двор. Оживленная улица красных фонарей. Враг.

Дыра ему подходит. В стакане столько же льда, сколько в глазах.

Аглая ногой подталкивает чемодан. Он скашивает взгляд, улыбается.

«Ты сказочница» — бросает он дротик догадки и по ее глазам понимает, что попал в десятку, — «Так и подумал».

«Любопытно, да», — продолжает он. — «Вчера ты пела колыбельную, а сегодня передаешь что-то очень важное Медиатору Безразличия. Интересно, что они тебе сказали».

По ее щеке тянется мокрый след. Он протягивает к ней руку и вытирает слезу. Она смотрит на него, не отводя глаз, равнодушно. Он убирает руку. «Драма не в этом, да? Хм. Ну, в конце концов, это не мое дело».

Она отворачивается в сторону, вытирая еще одну накатившую слезу.

«Раз уж сегодня такой прекрасный день», — он берет чемодан и ставит его поближе к себе, похлопывая его по крышке, — «выпивка за мой счет». Мимо плывет рыба. «Меланхолию со льдом, пожалуйста». Он, улыбаясь, смотрит в стол какое-то время и произносит: «Если тебе будет легче, это пойдет не Безразличию».

Не поворачивая головы, Аглая бросает на него удивленный взгляд.

Рыба подносит напиток. «Я ничему не верю», — говорит она и глотает из бокала.

«Это в наше время нормально. Я бы сказал, это первое требование при приеме на работу. Не важно какую», — Медиатор изучающе смотрит на нее и добавляет. — «Я, наверное, уже не помню, что значит говорить от Сердца... Кстати сказочница, которая не верит в лесников — это забавно».

Аглая вздрагивает, как от укола.

«Хочешь верь, хочешь не верь, а я осуществляю любое движение. Если по венам суждено протечь вирусу, я доставлю его прямо к Сердцу. Если в кровь впрыснули лекарство, хм, я доставлю его по месту назначения. Но оно может отличаться от задуманного».

Аглая раздумывает над его словами.

Тот мужчина на полу в избушке, кто он? За кого он воюет? Для чего ему был нужен чемодан?

«А ты смотрела, что внутри?» — Медиатор любопытствует.

«Нет».

«Разумно... Ну что, мне пора», — он встает, облокачивается о стену и в ту же секунду проваливается в нее, оставляя Аглаю одну.

Она отпивает из бокала. К ней подплывает рыба. Саксофон агонизирует.