Пять сантиметров в секунду (Новелла). Том 2. Глава 3
RanobeLib— Сестрица, когда ты получила водительские права?
— На втором курсе, когда мне было девятнадцать лет. В Фукуоке.
Хотя это и моя сестра, но когда она ведёт машину, я думаю; какая же она сексуальная. Тонкие пальцы, лежащие на руле, чёрные волосы, искрящиеся в утреннем свете, манера поглядывать в зеркало заднего вида, движение, которым она переключает передачи… Задувающий в открытое окно ветер доносит до меня слабый аромат её волос. Хотя мы с сестрой пользуемся одним и тем же шампунем, мне кажется, что её волосы пахнут нуда лучше, чем мои. Непроизвольно одёргиваю подол юбки.
— Слушай, сестрица, — говорю я, глядя на сестру, которая, не отвлекаясь, ведёт автомобиль. Ух, какие длинные у неё ресницы — Пару лет назад ты приводила домой какого-то парня, помнишь? Как его звали Кибаяси-caн?..
— Ну да, Кобаяси-кун.
— А где он теперь? Вы же вроде вместе были…
— Чего это ты вдруг? — отвечает сестра чуть удивлённо. — Мы с ним разошлись, довольно давно.
— Ты хотела выйти за него замуж? За этого Кобаяси?
— Одно время — да, хотела. А потом расхотела, — говорит она печально, а потом улыбается.
— Ясно…
На языке у меня вертится вопрос: «Почему расхотела?», но вместо него я задаю другой;
— Тебе было тяжело?
— Ещё бы. Мы несколько лет были вместе. Жили в одной квартире…
Сворачиваем налево и въезжаем на узкую дорогу, ведущую к берегу. Солнце светит прямо в глаза. В синем небе — ни единого облачка. Сестра жмурится и опускает противосолнечный козырёк. Даже это её движение кажется по-своему чувственным.
— Сейчас мне кажется, что не слишком-то мы и хотели, чтобы всё закончилось свадьбой. Бывает так, что два человека вместе, а конечной цели у них нет. Конечной цели — в смысле, места, куда оба хотят попасть.
— Угу, — я не очень понимаю, о чём речь, но всё равно киваю.
— Когда ты один, цель, к которой стремишься, одна, когда с кем-то — другая. А мы с ним были вместе, потому что чувствовали, что не можем друг без друга.
— Угу…
«Цель, к которой стремишься» — к этим словам я возвращаюсь снова и снова. Мой взгляд скользит по обочине, на которой цветут россыпи диких бархатцев и лилий. Яркие жёлтые и белые растения — такого же цвета, как моя гидрофутболка. «Какие красивые! И какие интересные у них цветы» — думаю я.
— А чего тебя вдруг это всё заинтересовало? — спрашивает, глядя на меня, сестра.
— Ну… просто решила спросить, вот и всё.
И тут же задаю вопрос, который очень хочу задать.
— Сестрица, скажи, когда ты училась в старшей школе, у тебя был парень?
Сестра, явно развеселившись, улыбается.
— Не было у меня парня. Как и у тебя, — отвечает она. — Канаэ, я в старшей школе была точно такая же, как ты.
С того дождливого вечера, когда Тоно проводил меня до дома, прошло две недели, за это время наш остров миновал тайфун. Ветер, тормошащий сахарный тростник, наполняется прохладой, небо становится самую чуточку выше, облака обретают округлые формы, одноклассники, ездящие на «кабах», надевают лёгкие куртки. За эти две недели поехать домой вместе с Тоно мне ни разу не удалось, и оседлать волну я по-прежнему не могу. Однако сёрфингом занимаюсь чем дальше, тем охотнее.
— Слушай, сестрица…
Натирая сёрфборд воском, чтобы ноги не скользили, я заговариваю с сестрой, которая читает книгу на водительском сиденье. Машина, как обычно, припаркована на прибрежной стоянке, я уже переоделась в гидрофутболку. Половина седьмого утра, ехать в школу только через час, есть время побыть на море.
— М?
— Насчёт этой профориентации…
— Угу.
Я примостилась под распахнутой вверх задней дверью «степвагона» и умудряюсь вести беседу, сидя к сестре спиной. В море вдали от берега застыл огромный серый корабль, похожий на военный. Это корабль NASDA.
— Понятия не имею, что мне делать. Ну и ладно. Я пока что ничего не решила…
Заканчиваю натирать сёрфборд, откладываю похожий на обмылок кусок воска в сторону и договариваю, не дождавшись ответа сестры;
— Буду потихоньку продвигаться вперёд — и всё получится. Ну, я пошла!
Хватаю доску и с лёгким сердцем бегу к морю. Вспоминаю, что сказал в тот день Тоно: «...Делаю что могу и в конце концов к чему-нибудь приду». И понимаю: раз по-другому никак, значит, пусть будет как есть.
Небо и море одинаково синие, и у меня ощущение, что я дрейфую в абсолютно пустом пространстве. Отплываю от берега, то гребу что есть сил, то подныриваю под волны, и с каждой секундой граница между душой и телом, между телом и морем становится всё более зыбкой. Плыву всё дальше, почти на автомате оцениваю форму набегающей волны и расстояние до неё, понимаю, что не стоит и пытаться, толкаю тело вместе с доской под воду и прохожу сквозь волну. Следующая волна кажется мне подходящей, я разворачиваю сёрфборд и жду, когда она приблизится. Вскоре я ощущаю, как волна тянет доску вверх. Потом всё происходит очень быстро. Доска начинает скользить по «лицу» волны, я выпрямляю торс, упираюсь ногами в сёрфборд, перемещаю центр тяжести. решаю поймать эту волну. Горизонты резко раздвигаются, мир на мгновение приоткрывает передо мной свои лучезарные тайны...
Мгновение проходит, и волна привычно захлёстывает меня с головой.
Но теперь я уже знаю, что этот огромный мир меня не отвергает. Для того, кто смотрит издалека, например, для моей сестры, я сливаюсь со сверкающим океаном. Вот почему я опять гребу в море. Ловлю волну — снова и снова. И не могу думать ни о чём больше.
Тем утром я покорила волну. До безупречности плавно и так неожиданно, что сама не поверила.
Если каких-то семнадцать лет — целая жизнь, значит, я всю жизнь ждала этой минуты, думаю я.
Я знаю, что это за мелодия. Серенада Моцарта. Её исполнял на концерте оркестр класса, где я училась, когда перешла в среднюю школу, я в том оркестре играла на мелодической гармонике. Мне очень нравилось дуть в трубку, нажимать при этом на клавиши и самостоятельно извлекать из инструмента звуки. В то время Тоно в моей жизни ещё не было. И сёрфингом я тогда не занималась. Если оглянуться назад, как же просто мне тогда жилось, думаю я.
Японское слово «серенада» пишется иероглифами «маленький», «ночь» и «мелодия». Получается «маленькая ночная мелодия». Наверное, серенады играли тихими уютными ночами, такими же, как та ночь, когда Тоно проводил меня до дома. Эту серенаду передают как будто для нас. Внутри меня растёт напряжение. Тоно-кун. Сегодня мы точно должны поехать домой вместе. После школы я даже на море не пойду, буду ждать Тоно. Сегодня шесть уроков, занятия в секциях накануне экзаменов укорочены…
— …Наэ?
— А?
— Канаэ, ты чего?
Это дёргает меня Саки-тян. На часах 12:55. Идёт большая перемена, из динамиков льётся тихая классическая музыка, мы с Саки-тян и Юкко, как обычно, разложили перед собой обед.
— Ой, извини. Что ты сказала?
— Ты настолько ушла в себя, что положила в рот яйцо, а прожевать забыла, — говорит Саки-тян.
— Да ещё и улыбаешься, — добавляет Юкко.
Я в спешке пережёвываю половинку вареного яйца. Вкуснотища. Глотаю.
— Простите-простите. Так что ты говоришь?
— Я говорю, что этой Сасаки признался в любви ещё один мальчик.
— А. Ну да. Она такая красавица, — говорю я и отправляю в рот спаржу, завёрнутую в бекон. Какой же вкусный обед приготовила мне мама!
— Кстати, Канаэ, а что это ты сегодня такая счастливая? — осведомляется Саки-тян.
— Ага. Мне даже как-то не по себе. Увидел бы тебя Тоно — влюбился бы, — а это Юкко.
Сегодня их подколки меня не достают. Пытаюсь прикинуться дурочкой: «А?..»
— Что сегодня с нами такое? Дело ясное, что дело тёмное!
— Ага… У вас с Тоно что-то было?
В ответ я непринуждённо поддакиваю и многозначительно ухмыляюсь. Не уточняя, что на деле всё ещё впереди.
— Да ладно! — синхронно изумляются обе. Что, быть такого не может?
Я-то знаю, что моя любовь не будет безответной вечно. Сегодня я оседлала волну — и наконец-то скажу Тоно, что я его люблю.
Вот так. Если я не скажу ему это сегодня, в день, когда покорила волну, то потом точно уже не скажу ни за что и никогда.
16:40. Смотрюсь в зеркало в туалете, который расположен посередине коридора, соединяющего школу с библиотекой. После шестого урока, который закончился в полчетвёртого, я вместо том, чтобы поехать на море, пошла в библиотеку. Само собой, заниматься я была не в состоянии, поэтому просто сидела, подперев голову руками, и любовалась пейзажем за окном. В туалете стоит мёртвая тишина. Гляжу в зеркало и думаю, как быстро растут мои волосы. Уже достают до плеч. В средней школе я носила длинные волосы, а когда перешла в старшую и начала заниматься сёрфингом, стала стричься коротко. Ну и ещё, конечно, потому, что в старшей школе работает учителем моя сестра. Мне становилось не по себе при одной мысли, что меня будут сравнивать с сестрой — длинноволосой красавицей. А теперь я размышляю о том, не отпустить ли волосы снова.
В зеркале отражается моё загорелое лицо с покрасневшими от волнения щеками. Интересно, какой я отражаюсь в глазах Тоно? Какой величины у меня глаза, какой формы брови, какой длины нос, какого оттенка губы? Какого я роста, какие у меня волосы, какая грудь? На меня наваливается привычное смутное отчаяние, но я всё равно придирчиво осматриваю каждую деталь своего тела. Зубы, форма ногтей, хоть что-то… пожалуйста. Пусть ему что-нибудь во мне понравится.
Половина шестого. Как всегда, стою за школой у стоянки для мотороллеров. Солнце всё больше склоняется к западу, школа отбрасывает длинную тень, и земля чётко делится на светлую и тёмную половины. С того места, где стою я, как раз начинается тень. Поднимаю голову: небо ещё светло-синее, но синева куда более блеклая, чем в полдень. Только что певшие кумадзэми, которыми кишат кусты и деревья, смолкли, и вступил нестройный хор множества насекомых, живущих в траве. Но этот хор перебивает другой, куда более громкий звук — оглушительное биение моего сердца. Я чувствую, как бурлит циркулирующая по телу кровь. Чтобы хоть немного успокоиться, дышу как можно глубже, но напряжение так велико, что иногда, сделав вдох, я забываю сделать выдох. Замечая, что не дышу, выдыхаю весь воздух из лёгких, сердце от неровного дыхания просто сходит с ума… Если я не смогу признаться сегодня. Если я не признаюсь сегодня. Почти теряя сознание, в стотысячный раз выглядываю из-за угла и упрямо гляжу на стоянку.
Потому-то, когда Тоно окликает меня: «Сумида!» — я вместо того, чтобы обрадоваться, теряюсь и вспыхиваю. От неожиданности чуть было не кричу — и что есть сил давлю готовый вырваться крик.
— Едешь домой?
Тоно заметил, как я смотрю из-за угла, и своей вечно спокойной походкой идёт со стоянки ко мне. С видом преступника, пойманного с поличным, шагаю навстречу и отвечаю:
— Угу.
— Понятно. Раз так, поехали вместе, — говорит Тоно, и голос у него, как всегда, очень добрый.
Шесть часов вечера. Мы с Тоно стоим у витрины с напитками, из западного окна на нас падают прямые лучи заходящего солнца. Обычно я заезжаю в магазинчик, когда темнеет, и оттого, что сейчас он выглядит совершенно по-другому, меня охватывает беспокойство. Вечерний свет греет левую щеку, а я думаю: какая уж тут «маленькая ночная мелодия». Солнце ещё не зашло! Сегодня я точно знаю, что куплю. Такой же, как у Тоно, «дэйри-кофе». Не раздумывая, беру упаковку этого напитка, и удивлённый Тоно говорит: «Сумида, ты сегодня так быстро выбрала?» Не глядя в его сторону, подтверждаю: «Угу». Я должна признаться ему в любви. До того, как мы доберёмся до моего дома. Сердце в груди так и прыгает. Хоть бы играющая в магазинчике попса поглотила моё сердцебиение, молю я.
Снаружи закат чётко делит весь мир на свет и тень. Двери расходятся, и мы попадаем в область света. Заворачиваем за угол, где на маленькой парковке стоят наши скутеры, и попадаем в область тени. Я смотрю на спину Тоно, который входит в тень, держа в одной руке картонную коробку с «дэйри-кофе». Его спина в белой рубашке куда шире моей. Уже оттого, что я вижу эту спину, моё сердце болит и ноет. Я люблю Тоно очень-очень сильно. Он шагает всего в сорока сантиметрах от меня, и вдруг отдаляется ещё на пять сантиметров. Неожиданно на меня накатывает одиночество. Подожди, думаю я, и моя рука сама хватает Тоно за рубашку. Гори всё огнём, но сейчас я скажу ему, что я его люблю.
Он замирает. Он великодушно даёт мне время и медленно оборачивается. Я почти слышу, как он твердит себе: «Тут оставаться нельзя…» — и вздрагиваю.
— Что случилось?
В самой глубине души вздрагиваю ещё раз. Абсолютно спокойный, добрый, холодный голос. Невольно всматриваюсь в лицо Тоно. Ни следа улыбки. Твёрдая, непоколебимая решимость в спокойных глазах.
В итоге я так и не призналась ему в любви. Что бы я ни сказала — было видно; я ему совсем не нужна.
«Кичкичикичи...» — разносится по острову пение хигураси. Где-то в далёкой роще тихо чирикают, готовясь встречать ночь, птицы. Ещё не скрывшийся за горизонтом краешек солнечного диска расцвечивает наш путь всеми оттенками багрянца.
Мы с Тоно идём по узкой дорожке, зажатой между полями сахарного тростника и батата. Идём молча. Слышен только повторяющийся перестук шагов — моих и его. Нас разделяют полтора шага, я изо всех сил стараюсь не отдаляться от него, но и не приближаться. Тоно ступает широко. Видимо, он на меня сердится, думаю я, бросаю на Тоно быстрый взгляд и вижу, что он с тем же, что и обычно, выражением смотрит на небо. Опускаю голову, разглядываю тени от своих ног на асфальте. Почему-то вспоминаю про скутер, который остался стоять у магазина. Я не оставила его там насовсем, но меня всё равно мучает совесть, как если бы я совершила предательство.
После того, как я не призналась Тоно в любви, моё состояние души будто передалось двигателю «каба», и он отказался заводиться. Я жала на кнопку стартера, давила на рычаг ножного пуска, но двигатель оставался нем как рыба. Я бы так и осталась на стоянке у магазина верхом на «кабе», не зная, что делать, если бы не добрый Тоно — он пришёл ко мне на помощь с такой готовностью, что я немного смутилась и подумала: нет, я ошибалась, когда решила, что он совсем ко мне равнодушен.
— Видимо, свеча зажигания приказала долго жить, — сказал Тоно, быстро осмотрев мой «каб». — Скутер старый?
— Угу, сестра на нём ездила.
— Когда ты разгонялась, двигатель хрипел?
— Может быть, — я вспомнила, что в последнее время «каб» заводился не слишком охотно.
— Оставим «каб» здесь, пусть потом твои родные его заберут. А мы пойдём пешком.
— Эй, не надо меня провожать! Тоно-кун, поезжай домой! — тут же выпалила я. Не хотела ему навязываться. А он ответил добродушно:
— Мне отсюда недалеко. И я бы с радостью прогулялся.
Я не понимала, почему он так себя ведёт, и готова была расплакаться. Мой взгляд упал на две упаковки «дэйри-кофе», стоящие рядышком на скамейке. На миг мне показалось, что я точно ошиблась, решив, что совсем ему не нужна. Но…
Ни в чём я не ошиблась.
Иначе почему мы продолжаем идти в полном молчании? Тоно-кун, ты всегда сам предлагаешь проводить меня до дома. Почему ты со мной не разговариваешь?
Почему ты со мной всегда такой добрый? Почему ты вообще мне встретился? Почему я так сильно в тебя влюбилась? Почему? Почему?
Сама не своя шагаю по дороге, и искрящийся в закатных лучах асфальт под моими ногами постепенно мутнеет. Пожалуйста. Тоно-кун, прошу тебя. У меня нет больше сил держаться. Я не могу. Из глаз льются слезы. Размазываю их по щекам, но этот поток не остановить. Я должна прекратить плакать до того, как Тоно заметит. Изо всех сил сдерживаю рыдания. Но он, конечно же, заметит. И раздастся добрый голос. Уже.
— …Сумида! Что с тобой?
Прости. Я знаю, что ты не желаешь мне зла. С трудом подбираю слова, чтобы ответить.
— Прости… ничего. Прости меня…
Останавливаюсь, прячу лицо, рыдаю и ничего не могу с собой поделать. Слезы льются и льются. Слышу, как Тоно грустно шепчет; «Сумида…» Впервые за все эти годы он настолько ко мне неравнодушен. В его голосе — печаль, и от этого я печалюсь ещё больше. Хигураси поют громче некуда, их стрекот повсюду. Моё сердце истошно кричит. Тоно-кун! Тоно-кун! Прошу тебя, пожалуйста! Не будь со мной…
…таким добрым.
Пение хиеуроси идёт на убыль и вдруг стихает. Я чувствую, как весь остров погружается в безмолвие.
Миг спустя тишину взрывает оглушающий рёв. Я ошарашено поднимаю голову и сквозь мутное стекло слез вижу, как с далёкого холма взмывает в небо огненный шар.
Это стартовала ракета. Вырвавшееся из дюз сияние озаряет небеса и уносится вверх. Воздух над островом вибрирует, пламя летящего по прямой космического аппарата освещает сумеречные облака куда ярче солнца. Вслед за сиянием возносится всё выше и выше столп белого дыма. Этот колоссальный столп перехватывает закатные лучи, деля небосвод на светлую и тёмную половины. Сияние и дым упрямо рвутся в бесконечности. Бросая в дрожь каждую молекулу атмосферы от земли до заоблачных высей, над островом разносится долгое пронзительное эхо — словно скорбный крик рассечённого неба.
Прошло, как мне показалось, около минуты прежде, чем сияние в просветах между облаками угасло, и ракета скрылась из вида.
А мы с Тоно стоим как вкопанные, уставившись в небо и не произнося ни слова, пока ветер не рассеивает возвышающуюся над всем и вся гигантскую колонну дыма. Потихоньку возобновляются клёкот птиц, стрекот цикад, шёпот ветра, и я замечаю, что солнце проваливается за линию горизонта. Синева над нашими головами понемногу сгущается, в ней проклёвываются первые звезды, воздух начинает холодить кожу. И я внезапно всё понимаю.
Мы хоть и смотрим в одно и то же небо, но видим там каждый своё. Когда Тоно смотрит на меня, он меня не видит.
Но Тоно добрый. Он очень добрый, и готов идти рядом, только смотрит он всегда сквозь меня на кого-то очень-очень далёкого. Моим мечтам о Тоно не суждено сбыться. Я понимаю это так ясно, будто могу прочесть его мысли. И также ясно я осознаю, что мы с Тоно никогда не сможем быть вместе.
Пока мы шли домой, на ночном небе появилась круглая луна, источающая бледный свет, и очертания подгоняемых ветром облаков стали чёткими, как днём. На асфальт падали две наши чёрные как уголь тени. Подняв глаза, я увидела электрический провод, делящий полную луну на две равные половинки, и подумала, что я сегодня — точно как эта луна. Я до и после того, как мне удалось поймать волну. Я до и после того, как мне открылось сердце Тоно. Моё вчера ничем не похоже на моё завтра. С завтрашнего дня я буду жить совсем не в том мире, в каком жила до дня сегодняшнего. И всё-таки.
И всё-таки, думаю я, погасив в комнате свет, завернувшись в футон, вглядываясь в лунное серебро, которое сквозь окошко пролилось в темноту и похоже на большую лужу. Глаза опять наполняются слезами, сияние луны затуманивается. Слезы бегут не переставая, я всхлипываю, начинаю реветь. Щеки мокрые, из носа течёт, у меня нет больше сил себя сдерживать, и я рыдаю в голос.
И всё-таки.
И всё-таки завтра, и послезавтра, и всегда я буду его любить. Что бы ни случилось, я буду любить Тоно. Тоно-кун, Тоно-кун. Я тебя люблю.
Я думала только о Тоно, и слезы текли из моих глаз, а потом я уснула.