Псевдосказка
https://mrakopedia.net/wiki/Псевдосказка
I
Давно это было. В годе каком — этого помнить не могу, да и мог бы — не стал. Под осень это случилось. Шли мы тогда с дружиной нашей через губернию В. Было нас, как помню сейчас, четверо: Митька, пахаря сын, парень простой, рабочий; Арсений, купцов сын, в обиду не давал, да и при деньгах всегда, помогал коль надо чем; Митька, да не, эт другой, тому не ровня — задира да грубиян; да я — Степан, сын офицера с соседней губернии. Все мы солдаты бравые, удалые. Не один год и маршем ходим, и шашкой машем. А уж стреляем-то как... Но чего-то я отвлёкся.
Шли мы, значит, долго шли, не один рассвет и закат встретили. Через лес срезать решили. Шли-шли, значится, в аккурат озёра лесного. Не помню, сколько, но долго шли. И решили мы на берегу озёра заночевать. Наловили рыбы; караси хоть мелки были, а в дороге любая еда нужна.
Жарим мы рыбку, один Митька задремал в обнимку с бутылкой настойки, второй за костром следит, Арсений у костра развалился, сапоги сушит, а я саблю точу. И красота-то какая. Кузнечики стрекочут, птицы насвистывают. И тут голос Арсения:
— Рыбка, конечно, хорошо. Да вот чего ещё бы уплёл бы шас...
— Эт верно ты заметил, — отозвался проснувшийся Митька, — кашки бы, пшённой, да так, шоб с горкой, — да перевернулся на другой бок.
— Кашку ему подавай! Да ты ж за троих ешь, на тебя и котелка каши не хватило.
— Ну, я же не виноват, что вы тогда отказались, в Ельковке, — и потягивается так сладко, — эх, а знатная каша была.
— Да и кума, что кашу месила, тоже хороша, — хихикнул Арсений, и все, кроме Митьки, посмеялись. — Чу! Слышите? Хлебом пахнет-то.
Принюхались. И правда, хлебом. Да так сладко пахнет, что аж слюнки текут.
— Точно, хлеб. Душистый хлебушек, ароматный...
— А где хлеб, там и кашка, — Митька попытался подняться, да сразу передумал, боясь расплескать содержимое бутылки.
— Да лежи ты, сам схожу. Хоть ноги разомну, — сказал я да сунул саблю в ножны.
— Чой только ноги? — съязвил Арсений, смотря на меня снизу вверх.
— А надо будет, — покрутил я усы, — и не только ноги.
Подтянул я ремень да потопал в глубь леса, на запах.
Шёл не долго, и запах всё сильнее и сильнее. И тут глядь — избушка. И дым из трубы валит, вроде чёрный, а сам сладко так пахнет, как сахар жжёный. Подтянул ремень я, откашлялся и пошагал к двери. И только к ручке тянусь, как слышу смех сзади. А смех-то девичий. Оглянулся и никого не увидел. Ну, ничего страшного. С голоду и не такое мерещится. Повернулся — а дверь открыта, и смотри на меня с порога старуха. Странно так смотрит. И как она дверь открыла так тихо, ума не приложу. Смотрит, а сама пальцем подзывает. И в дом пошла. И думаю: а чего случится. Взял да и зашёл.
Мать чесная! Какой же стол тут накрыт. И галушки, и каши разные, и мясо жареное,и овощи свежие. Сижу, ем. Наелся уже, а всё равно ем и ем, остановиться не могу. А старуха отошла и в окно смотрит. Встал я, поклонился и говорю: мол, спасибо вам, за еду, за приём богатый. И спрашиваю: а ничего с собой забрать нельзя, с товарищами поделиться? Старуха выпрямилась и говорит голосом молодым:
— А меня забрать не хочешь?
И тут скинула капюшон и повернулась. Да чтоб я поседел! Не старуха передо мной, а девка молодая. Смотрит на меня и улыбается, аки лиса.
— Только вот, накинь цепочку сначала, — и тянет мне цепь. Беру её в руки, а она холодная, что лёд. Ну, думаю, простите, ребята, останусь тут я. И глаза закрыл. И стало сразу так холодно и тоскливо. Нет, говорю, меня друзья ждут и тут я не останусь. И бросил цепь. И открываю глаза... Да чтоб я трижды поседел! Стою на карачках в чистом поле, под деревом, под деревом лужа, и все щёки и губы у меня в грязи. Встал и остолбенел. Качается напротив меня петля. И тут понял всё. Что грязи наелся и что чуть в петлю не залез. И стало так жутко на душе, страх просто давить начал. Ну, я руку на пояс... Оп! А сабли-то нет. Ну, я и кинулся бежать в сторону леса.
Долго бежал, уже светать начало, а я всё бежал. А в небе месяц узкий, словно улыбка жуткая. Бежал через лес, бежал, падал, спотыкался. И очутился на полянке, посередь леса. Стою, отдышаться пытаюсь, а самому кажется, будто за спиной стоит кто-то. И ноги как ватные, еле стою. Вдруг чую: рыбой запахло жареной. Значит, недалеко наша стоянка. Пошёл на запах.
Лучше бы не ходил. Никого нет, и будто ураган прошёл. Всё по сторонам разбросано, кострище раскидано, и фуражка лежит. С крестом синим. Арсений такую носил. Вокруг, что на деревьях, что на земле, следы когтей каких-то. И в воздухе запах пороха слабо слышится. Присел я на пень, достаю трубку, и понимаю — что-то сидеть мешает. Смотрю — а сабля-то на месте. Ничему я уже не удивился, только достал огниво, выбил искорку маленькую и закурил.
Вот думаю теперь, где товарищей-то искать...
II
Первые дни осени сильно отличались от лета: часто моросил редкий, холодный дождь, а небо почти без просвета было затянуто низкими тучами. Со сбором урожая пришлось повременить. Да и для охотников сей год вышел неудачным. Дичи было мало, несмотря на благодатное лето.
А тем временем, через высокий болотный камыш, подобно кошке, пробирался охотник. Охотник — он же как и зверь. Должен тихо двигаться, тогда и добыча будет. Кстати, это Юлия Емельяновна. Что ни на есть охотник по роду-племени. И дед её охотником был, и отец, да и сама она. Платье своё яркое она сменила на простую, тёмную одежду. Зато ружьё намаслила и начистила. Да вот не послушала своих товарищей, да не угадала с пулями... Вот и утки полетели. А охотник распрямился да выдал спуск. Бах! И дальше утки летят. Ну, как говорится, на своих ошибках учатся. Перезарядила ружьё да и пошла в лес, на полянку. Дорога не далека, авось ещё какая животинка встретится.
А тем временем на лесной полянке:
— ...а потом я навожу на неё ствол — и бах! — развёл охотник руки вместе с возгласом. — И летит она вниз, вот только от утки один хвост и остался.
— Полно тебе, Петро, ты ж картечью не заряжаешь. А пулей утку бить — пфь, разве что ту, что на воде сидит, — начал спорить второй охотник, Афанасий Макарович, молодой, да сердцем горячий. В округе поговаривали, что он как-то раз на медведя вышел да ножом сапожным одолел его.
— Что-о-о?! Уж не думаешь ли ты, что я врать стану?! — высоко задрал нос Петро. Ох и скользкий человек он, недаром в народе его Налим прозвали. Из любого переплёта выскользал. Да и побраниться мастак. Как сам говорит, не одну дюжину фазанов да перепелов положил, да вот только никто добычи-то его не видел.
— Налим, чего ты разбрехался, аки собака цепная, — Афанасий откусил от ножки жареной утки, — да верю я тебе. Лишь бы помолчал.
— Афонька, не веришь мне — спроси кого хошь! Да вот, хоть Юльку спроси, верно я говорю? — Налим показал в сторону рощи, из которой шла Юлия.
Шла женщина медленно, ружьё висело на плече, а в руках она несла небольшую тушку серого зайца. Выражение её лица было мрачным, под стать небу.
— Вот так утиная охота! — насвистнул Афанасий, откусил ещё кусок и продолжил говорить, пытаясь пережевать жесткое утиное мясо: — Уж не таких ли ты фазанов бил, а, Петро Семёнович?
— Тьфу! Да катись ты к чёрту на рога! — плюнул в сердцах Налим и приставил указательные пальцы к голове, показывая те самые рога.
— Ушли утки, — коротко сообщила Юлия.
— Пули, пули... Я ж тебе говорил: картечь бери! Да, дороже, да, тяжелее. Но зато на утку самое то. Не то, что твои пули катаные, — высказал Афанасий и сунул руку в карман, а после выкатил на скатерть полтора десятка дробин.
— Да чтоб тебе твоя катречь пониже спины прилетела, — Налим без всякого стыда указал пальцем в место, что ранее назвал, — да шоб с солью, попрыгал бы ты тогда, как козёл у бабки Марфы!
Ничего не ответил Афанасий, лишь встал, отряхнул кафтан. И пошёл к узкому лесному ручейку — помыть руки.
Сидят, значит, Юлия и Петро на полянке, да в костёр смотрят. Налим всё бубнит. А Юлия в огонь глядит и вспоминает, как в детстве слушала сказку про огневушку-поскакушку. Мол, увидишь её в лесу, подойдёшь к ней, она и исчезнет. А на месте, где она плясала, золото да самоцветы находят.
Так и смотрела она, пока не услышала шаги. Думала — Афонька идёт. Посмотрела и глазам не верит: идёт из лесу солдат, форма вся грязная, синяки под каждым глазом с картошку размером. Волосы и усы чёрны. А на поясе сабля висит.
Смотрит и диву даётся.
— Эт ж откуда к нам таких людей занесло? — подставила она руку под подбородок.
Подошёл солдат, поклонился, после вытянулся как по струнке и молвит:
— Здравия желаю! Не разрешите ли присесть рядом? Может, накормите чем. Если не жалко. Мне бы хоть самую малось на зуб положить, — а сам на утку смотрит. Да такими глазами удивлёнными.
— Здорова, служивый, — протянул ему руку Налим, — а чего нет? Садись, гостем будешь. Вот, угощайся, — и широким жестом показал на еду.
Кивнул солдат, посмотрел в небо, пошептал чего-то да сел. Сидит, картошку ест, а сам всё на утку смотрит. Да дивится всё.
— Меня вот Петром Сёновичем звать. А это — Юлька Емельяновна. А тебя-то как звать, солдатик?
— Крапивин Степан Андреевич, так при рождении нарекли и до сих пор зовут так, — не отрываясь от картошки, отрапортавал солдат.
— И как же вас, Степан Андреевич, в эти края занесло? — спросила Юлька.
— Шли мы с товарищами от заставы, что в неделях двух отсюда. Зашли в лес переночевать. Я пошёл еды поискать и... — Степан осёкся.
— А дальше-то что?
— Утром пришёл, а товарищей нема. Вот и хожу. Ищу их. Почитай уже, два дня без малого хожу.
— Дело дрянь. Хотя и не ново. Много людей в этих лесах кости свои сложили.
— О как! — раздался издали удивлённый голос Афанасия. — Гостя, значит, пригласили, а мне даже не сказали? Стыдно, товарищи.
Афонька подошёл к ним и встал подле Юлии.
— Ну вот ладно Налим, мужик дремучий, — на что Налим отвернулся и надулся, будто жаба, — но ты-то, Емеля, чего? Уж могли бы представить меня гостю, — указал рукой он на Степана и обомлел.
Сидит Степан ни жив ни мёртв. Бледный, будто смерть увидел. И рот открыл от удивления. А потом встаёт так медленно...
А потому всё, что сам Степан смотрит на охотника, а перед ним не охотник, а Митька стоит. Только не в форме военной, а в каком-то кафтане. А Афанасий в ответ тоже пялится и не понимает ничего.
— Митька! — крикнул Степан что было мочи. Подбежал да обнял Афанасия. — Митька. Родной ты мой! Где ж ты был? Митька, прости, что бросил вас тогда!
— Эй, эй, ряженый, ты чегой, белены объелся, что ли? Да пусти ты меня уже наконец! — Афонька попытался оттолкнуть от себя солдата.
— Прости ты меня, я сам не знаю, чего случилось! Там бабка была! И девка! Она мне цепь, а цепь — петля! А еда — грязь! — чуть не плача, кричал Степан.
Стоят Налим и Юлия, смотрят то на них, то друг на друга и ничего понять не могут.
— Налим! Петро! Убери от меня этого ряженого, иначе я ему стукну! — крикнул Афанасий и наконец-то смог оттолкнуть Степана, да так, что тот на землю повалился.
— Митька! Да ты меня не узнаешь, что ли? — Степан на карачках пополз к охотнику. — Это ж я, Стёпа! Мы же с тобой с самого Серограда вместе служим! Митька!
И тут окатили Степана охотники холодной водой. Сидит тот и ничего не понимает.
— Солдат, ты чего пил-то? Я ж говорю тебе: не Митька я никакой. Афанасий Макарович меня зовут. И в армии я не служил. И братьев у меня не было никогда.
— Как Афанасий? — прошептал Степан, когда Юлия и Налим поднимали его на ноги. — Дак что ж это такое-то? — сказал он, сел на землю и схватился за голову. — Что ж это творится-то?
— У-у-у, брат, дак тебе совсем плохо, — протянул Афонька.
— В деревню его отведём. Там его лекарь глянет, — села рядом с солдатом Юлия.
— Если сейчас пойдём, — расправил плечи Петро, — завтра к вечеру будем в деревне. Своими ногами пойдёшь или дотащить тебя?
— Спасибо, сам смогу идти, — ответил Степан, вставая. — Афанасий Макарович, уж прости ты меня. Обознался. Уж больно ты на моего товарища похож.
— Да ничего, хорошо хоть не убил ты меня. А то ж ты когда кинулся-то, я знать не знал, чего делать-то. Ну, товарищи, собирайтесь. Уток потом постреляем, а пока в деревню пойдём. И вы хоть картечи купите, как я советовал, — с этими словами Афанасий взял ружьё и потопал в одному ему известную сторону.
Охотники быстро собрали все пожитки, затоптали костёр, Юлька закинула в сумку тушку зайца. И все втроём пошли вслед за Афанасием.
И всё бы ничего, если бы Степан не подошёл к Юлии:
— Странная у вас утиная охота.
— Ещё один... Ну да, не смогла утку взять! Да. Но зато зайца смогла, — возмутилась Юлия
— Дак я про другое. Почему вы на утиной охоте ворон стреляли и жарили их потом?
— Солдат, ты чего? — Юлька остановилась и приложила руку ко лбу Степана. — У тебя жар, может? Уже утку от вороны отличить не можешь, — добавила она и пошла дальше.
Степан молча шёл за ней. И лишь Налим остановился и неодобрительным взглядом посмотрел на кучку чёрных перьев, лежащих возле бывшего кострища.
III
Начинало смеркаться. Или так казалось. В хвойном лесу всегда висит сумрак. Путь же был извилистым и шёл через самую чащу леса. Можно было бы и срезать, да вот только охотники все как один знают: тише едешь — дальше будешь.
Налим шёл последним. За всю дорогу он ни разу не отпустил ружейного ремня, всегда готовый воспользоваться своим оружием. Впереди него шёл Степан, а перед ним Юлия Емельяновна. Впереди всех бодрой, немного даже беспечной походкой шагал Афанасий. Насвистывая непонятную мелодию, он шёл, сунув руки в карманы, будто бы не по лесу шёл, а по столичному бульвару. Шёл бы он так и дальше, если бы Юлия не остановила его, схватив за плечо.
— Емеля, ты чего?
— Слышишь? — Юлия огляделась. — Птицы замолкли. И тишина мертвецкая.
— Скажешь тоже!.. Да брось ты, что может случиться, — Афанасий посмотрел на солдата, потянувшегося к оружию.
— Юлька, чего там?! — закричал Налим.
Юлия подняла кисть руку вверх и очень медленно, прислушиваясь, пошла вперёд. Не пройдя и трёх шагов, она заявила:
— Мы здесь не одни...
— Ба! Кого я вижу, сам Петро пожаловал с охоты! — радостно крикнул человек в простой крестьянской одежде и с вилами в руках, вышедший из-за деревьев. — Ух и раздобрел же ты!
— Хо-хо, да чтобы я больше чарку поднять не смог, если я вижу не Наума Платоновича! — засмеялся Налим, подошёл к нему и крепко обнял.
— Эк давно не виделись мы...
— Так, погоди, родной! Ты лучше ответь вот всем нам: а чего это ты делаешь тут, посредь леса, да ещё и с вилами? Чай, сенокос уже прошёл, да и в лесу собирать-то нечего...
— Дак это, Семёныч, у нас ведь тоже охота, — ухмыльнулся Наум и поудобнее перехватил вилы.
— Да? — Налим с ног до головы оглядел стоящего перед ним крестьянина. — И на кого, позволь узнать, вы охотитесь? А? На мешок картошки? — еде сдерживая смех, выдавил он.
— Дык вот понимаешь, Семёныч, лихо в деревне приключилось, — сказал Наум и положил руку на плечо Налиму. — Шёл я давеча ночью через погост. Иду, жутко мне. Луна ещё, холера её забери, светит. И слышу, будто землю роют. Ну я стою, не двигаюсь, а сам прислушиваюсь. И понимаю, что прям сбоку от меня это. Глянул я — а из могилы рука высовывается, и вой жуткий из под земли. Ну, я стою. А потом и голова вылезла. Ну, я не выдержал и дал дёру. Выл он мне что то вдогонку, но я уж не слушал. Рад, что живым домой добрался. А там — я уж к пан Якову. Ну, и сказал он, что на вурдалака я наткнулся. Ну, собрали мы народ и пошли гонять вурдалака этого. Кондрата сын стрелок-то никудышный, вот и ранил вурдалака в ногу. А мы на ту пулю всё серебро, что на хатах было, извели. Ну, и решили его старым методом, — ухмыльнулся Наум и воткнул вилы в землю.
— Вурдалака, говоришь, — нахмурился Налим.
— Ну да. Вот, поставили стоянку, палатку соорудили и сидим, выжидаем. Скоро, как стемнеет, он вылезти должен, и тут мы его! — крестьянин взмахнул вилами.
— Ага, а где ж стоянка то? А то бы мы помогли вам вурдалака-то извести, — вмешался в разговор Степан.
— Во, Стёпа, эт ты правильно говоришь, — подхватил Петро, — чай, не враги, друзья. Так что веди, Наумушка, на стоянку вашу, поможем мы вам с упырём этим, — Налим обнял Наума за плечо, и вся компания пошла за Наумом.
То, что они увидели, было сложно назвать палаткой. Скорее шалаш — парусина, натянутая меж нескольких вбитых кольев. Рядом с ней горел костёр. У костра стоял монах в чёрной рясе с капюшоном, а вокруг, слушая его речи, сидели крестьяне. Лица их были не очень приятными на вид: измазаные сажей, с красными носами и глубокими морщинами — словом, говорили о всех сложностях местной жизни. И у каждого в руках было по "оружию": топоры, вилы, лопаты. Один особо броский тип сидел в обнимку с косой. "Ну и ополчение", — промелькнуло в голове у Степана.
— ...древние наши верили, что за каждый грех человека ему будет своё наказание и что настигнет оно его при жизни, ибо всяк, кто законы мира сего нарушает — кару от мира и получит, — закончил монах.
— Здорова, люд простой, — приветливо помахал рукой Налим, — и вам здоровья, пан Яков, — обратился он к монаху.
Теперь Степану удалось разглядеть монаха. Пан Яков был высоким и худым человеком средних лет. От скулы до глаза у него тянулся шрам, очень не похожий на удар от сабли — шрам был скорее оставлен гвоздём или чем-то похожим, острым и кривым. Монах опирался на посох, вернее даже висел, вцепившись в него.
— Вечера доброго, Петро. Давно тебя было не видать. Всё охотой промышляешь? — посмотрел пан Яков на ружьё за спиной Налима.
— Скажите тоже. Так, балуюсь иногда. К тому же, когда компания хорошая... Так что там с вурдалаком? — напрямую спросил Налим.
— Опасность он несёт в себе. Как он появился — у нас несколько человек в деревне слегли. Всё его лап работа.
— Так как его узнать-то? Он же как человек выглядит, -поинтересовался солдат.
— В саване белом он будет. Кожа бледная да грязная, из-под земли же вышел. И на ногу правую хромать будет, которой он уже в могиле, — ответил пан Яков, — да вы только не давайте ему вас укусить. Да к савану его не притрагивайтесь — тут же подурнеет вам и сами сляжете, да нежизнью станете.
∗ ∗ ∗
Пан Яков шёл первым, освещая дорогу факелом. Степан так и не мог понять, как монах знает, куда идти, но спорить не стал. Все шли молча, постоянно прислушиваясь к звукам вечернего леса.
— Здесь ловить будем, — пан Яков ударил посохом оземь.
Всё "ополчение" разбрелось вокруг опушки и засело с оружием наготове. Степан несколько раз провёл точильным камнем по сабле, затачивая лезвие, но его отвлёк тёмный силуэт, отразившийся в почти зеркальной поверхности клинка. Подняв глаза, он увидел недалеко от себя старуху в рванье и с очень неприятной внешностью. Её крючковатый нос постоянно подрагивал, а глаза блестели, аки змеиные. Недолго посмотрев на солдата, она отвернулась и ушла куда-то в сторону других крестьян. Степан тряхнул головой и продолжил затачивать оружие.
Недалеко от него, облокотившись на берёзку, дремал Налим. И снился ему странный сон: будто он по болоту бежит, а из воды его пытаются костяные руки хватать. И ведь схватили, и к земле придавили, и тянут вниз... И тут его разбудили.
— Налим, Налим, давай вставай. Всю охоту проспишь так, — крестьянин тряс его за плечо.
— А, да, чего эт я, — поднял с глаз шапку охотник. — Наум, ты, что ль?
— Наум, Наум, — он присел рядом и сразу начал разворачивать свёрток, который Петро видел впервые. Сначала из свёртка показалась рукоятка, а потом и сам пистолет. Почти полностью покрытый ржавчиной, он заскрипел, когда Наум начал заряжать его.
— Ты... Ты его где взял-то? — испуганным голосом сказал Налим, рассматривая гравировку с изображением фазана.
— Летом пошёл я по ягоды на болото, что в Рясном Логе лежит. Ну и нашёл там, на кочке. Он мхом весь порос, я что смог, то и очистил.
Налим всё такими же широко открытыми глазами смотрел на пистолет, после чего посмотрел на своё ружьё и произнёс:
— Слухай, Наум, давай меняться. Ты мне пистолет этот, а я я тебе ружьё своё. Посмотри на него: всё вычищенное, смазанное. Ну зачем тебе этот пистолет?
— Чой-то ты темнишь, Петро. А тебе-то на кой этот пистолет? — загорелись глаза у Наума.
— Дак мастер у меня знакомый есть, он его и починит. Староват я для охоты стал, тяжело ружьё-то носить. А вот пистолет — самое то.
— Хех, ну давай, — Наум протянул Налиму пистолет и взял ружьё. Долго он любовался им, а тем временем Петро сунул пистолет за пазуху, встал и быстрым шагом пошёл прочь.
— Петро! Ты куда, окаянный?
— Дак это, приспичило меня! — на ходу обернувшись, выкрикнул Налим.
Юлия Емельяновна проводила взглядом убегающего Налима и удивилась, куда он так торопится. После, посмотрев обратно, она начала осматривать опушку, как вдруг увидела на далёком холмике маленький огонёк. Словно искорка летала в воздухе, вырисовывая самые замысловатые узоры, Изредка она ударялась о землю и, оставляя всплеск маленьких подобных себе искорок, вновь продолжала парить в воздухе. "Что за диво?" — мелькнуло в голове у Юлии.
Услышав приближающиеся шаги, она обернулась.
— Ты чего туда всматриваешься? — поинтересовался Афонька.
— Да так, огонёк там летал, вон на том холмике, — с огорчением сказала Юлия, не обнаружив искорку на прежнем месте. — Летал, будто плясал, что девчонка малая.
— Огонёк? — переспросил Афанасий, и его глаза заблестели. — Огонёк — это хорошо...
Стемнело. Степан сидел в засаде, почти не шевелясь — по-солдатски, по-настоящему. Одна его рука лежала на рукоятке сабли, а вторая сжимала офицерский пистолет, который носить солдату, вообще-то, не полагалось. Но вот дрёма начинала одолевать его. Мелькнула сквозь забытье мысль, что глупая затея это была — послушаться крестьян и помочь им в охоте. Крестьянин — он же что ягнёнок: собственной тени боится. Вот и мог же померещиться вурдалак им. Но...
Крики вдруг засуетившихся крестьян становились всё различимее. Меж деревьев замелькали огни нескольких факелов. Степан быстро вскочил на ноги и сразу обомлел.
Вурдалак бежал прямо на него. Хромая на правую ногу, постоянно оглядываясь, будто дикий зверь, он мчался прямо в сторону солдата. Посиневшая кожа очень контрастировала с его белым, измазанным кровью и могильной землёй, саваном и седыми волосами.
Когда оцепенение прошло и вурдалак почти подбежал к Степану, тот выстрелил. Из-за осечки пуля ушла выше, попав в дерево. Вурдалак присел и завыл. Степан решил не терять времени. Он побежал к вурдалаку, держа руку на рукояти сабли. Когда до цели оставалось метров пять, он остановился. Их взгляды пересеклись. Испуганные глаза вурдалака не были глазами мертвеца, хоть всё лицо было изрезано и с него свисали клочки кожи. Живые глаза, такие знакомые и такие родные... Митька.
— Стёпа? Неужто ты? — еле слышно, сдерживая слёзы и хлюпая, произнёс вурдалак.
— Митя... Да быть того не может!
— Стёпа... Степан... Родимый... — проговорил Митька и с трясушимися руками пошёл к Степану.
Он обнял его и затрясся. Степан стоял как вкопанный. Он понимал, что Митька вполне живой и что он вовсе никакой не упырь.
— Митька, чего с тобой случилось-то?
— Стёпа! — Митька резко схватил за плечи солдата, — слушай и запоминай. Бабка в чёрном виновата во всём... Опасайся её.
И всё Митька рассказал как на духу. Как в лесу встретил старушку с клюкой, как помог ей кузовок донести до выхода из лесу. И как она отблагодарила его. Дала водицы попить, да подурнело ему, поплохело, потерял он сознание. Проснулся — темно и душно. И шевелиться трудно. Долго он крутился, да потом понял, что заживо его похоронили. Заорал он, будто свинья на убое, да начал руками шевелить. Смог всё-таки вылезти. Глядь, а от него мужик бежит. Митька давай кричать: "Помоги, брат, закопали заживо, помоги, эт, выбраться!" А того и след простыл. Ну, вылез Митька из земли и стоит посредь кладбища. А вокруг ночь. Пошёл он в сторону, куда мужик бежал. Дошёл так до деревни. И только услышал "упырь бредёт!", как провалился наземь, что волос срезанный. Из ноги кровь хлещет, а в деревне факелы заблестели. Ну, поднялся он кое-как, да побежал, волоча ногу, в лес. Тут он и наткнулся на Степана.
— Бабку берегись. Ведьма она. Бабка Марфа. Она мужа козлом обратила, — тараторил Митька.
Вдруг — грохот. Митька замолчал. Степан всматривался в его лицо, пока бегущая изо рта струйка крови не прояснила, что случилось... Митька упал как подрезаный. Упал лицом в землю. А Степан стоял и глядел на Наума, довольно улыбающегося и смотрящего на своё новое оружие. Всё больше крестьян подходило к ним. Все что-то шептали, переговаривались. Только Степан молчал да всё смотрел в лицо Наума. Всё для него померкло. Звуки были неразличимы. Рукой своей, не глядя, нащупал он в кармане трубку и сунул её в рот. Долго он стоял так, а когда в себя пришёл, было уже светло.
Посмотрел Степан вниз... Так и выпала трубка у него изо рта. Лежал перед ним скелет, кожей обтянутый, в белом саване. Не Митька это. Точно не Митька. Посмотрел солдат ещё немного, да пошёл, куда ноги понесли.
∗ ∗ ∗
Афанасий вынырнул из кустов, держа в руках лопату. Сейчас он стоял на холме, примеченном ранее. Оглянувшись и отбросив ружьё и сумку, он начал копать, приговаривая:
— Нашёл, нашёл же, наконец... Явилась ты мне, искорка, огонёк, огневушка-поскакушка. Оно и верно, тебе-то золото не нужно, а вот мне очень пригодится...
Лопата упёрлась во что-то твёрдое. Афанасий с силой ударил лопатой по засохшей преграде, как вдруг разверзлась под ним земля и полетел он вниз.
Уходящие в деревню крестьяне услышали протяжный человеческий вопль, прерванный рёвом медведя.