Печать.

Пустота.

Куда идти? Вызвал такси - последние наличные из кармана. Доехал до своих ворот. Высокий забор, знакомые огни - но код на домофоне не сработал. Звонок - никто не отвечает. Постучал, потом - сильнее. Тишина. Я обошел огромную территорию по периметру. Калитка у заднего входа, ведущая к дому охраны и хозяйственным постройкам, оказалась незапертой. Внутри домика охраны - беспорядок. Пустые шкафы распахнуты, на полу - скомканные бумаги, окурки. Я вспомнил о потайном сейфе, встроенном в стену за старым шкафом с формой - крошечном, о котором не знала даже охрана, куда когда-то, в пору кутежей, складывал пачки наличных «на черный день», забыв потом о них. Вскрыл его. Пустота? Нет. Несколько пачек стодолларовых купюр, пыльных, но целых. И в углу шкафа - старый кожаный портфель, тот самый, который я когда-то выкинул на помойку как ненужный хлам. Видимо, кто-то из охраны, решив, что вещь еще ничего, бережно достал и сохранил. Как же быстро я начал пользоваться мусором из своей прошлой жизни… Моментальный символ падения и деградации. Запихнул деньги внутрь этого выброшенного, а теперь вновь обретенного саквояжа. Завалился на пыльную койку в каморке. Уснул в костюме, не снимая ботинок.

Утро разбудил запах гари. Выглянул в окно домика охраны. Над крышей главного особняка клубился густой черный дым. Языки пламени лизали рамы на втором этаже - там, где был мой кабинет и спальня. По лужайке лениво ходили фигуры пожарных. А у подъезда - фургон. Прислуга торопливо грузила коробки, чемоданы. Нина, домработница, увидела меня в окно дома охраны. Ее лицо, обычно добродушное, исказилось гримасой ужаса и брезгливости. Она резко отвернулась, плюнула на землю и залезла в фургон, громко хлопнув дверью. Машина рванула с места. Прислуга разбежалась, как тараканы от света, увидев живого мертвеца. Замки сменили? Теперь мое прошлое горело. Особняк был потерян. Оставалось одно место, куда я еще мог попытаться войти - офис. Мой офис. Последний бастион. Я схватил портфель с деньгами и, пряча лицо, двинулся к воротам.

К полудню, когда я добрался до офисного здания, у его подъезда уже собралась толпа. Сотни человек. Любопытные, зеваки, активисты с плакатами. «УБИЙЦА ВОН!», «КАИН!», «СДОХНИ, ТВАРЬ!» - кричали буквы. Кто-то кинул первый камень. Звон разбитого стекла прозвучал сигналом. Потом - град. Камни, бутылки, забарабанили по бронированным витринам первого этажа, оставляя паутину трещин и жирные брызги. Из толпы доносился хохот, свист, звериные выкрики. Лица за стеклом - искаженные ненавистью, любопытством, восторгом разрушения. Изгой. Паршивая овца. Клейменный Каин. Миллиарды обратились в пыль. Статус рассыпался. Мое ядовито-зеленое лицо уже смотрело с первых полос газет и новостных сайтов страны. Очередной Проклятый. Репортер внизу, улыбаясь в камеру, показывал пальцем на окна моего бывшего кабинета.

Падение.

Вонючая квартира за дикую сумму. Куда, заплатив, я пробрался ночью, чтоб не попасться никому на глаза. Комната в панельной гробнице. «Ловцы» нашли меня через три дня. Не полиция - шакалы нового промысла, выжимающие последние соки из помеченных Печатью. Я бежал в чем был, бросив почти половину денег, чтоб отстали, на залитом пивом полу. 

Это падение было не прыжком в бездну, а долгим, мучительным сползанием в грязь. Этап за этапом, день за днем.

Деньги таяли, как снег под мартовским солнцем. Чердак. Вонь крысиного помета, пыли и всепроникающего страха. Сырой подвал, где воздух густел в сироп из плесени, гнили и человеческих испарений. Ночлежка для зеленых - бывшее заводское общежитие, превращенное в ад. Отчаяние висело в воздухе тяжелым, кислым запахом. За тонкими стенами - хриплые крики, ссоры, звуки насилия. И постоянный, гнетущий страх: проснешься - а сосед по койке исчез. Остались только вмятины на матрасе да запах немытого тела. Криминал предлагал «крышу» - но это был лишь способ снять последнюю рубашку с отбросов общества. Очнулся в вонючей канаве за вокзалом - кейса нет. Ограблен «братвой», которой заплатил за защиту. Ирония судьбы.

Мой прежний образ рассыпался в прах. Дорогой костюм сменился на вонючие лохмотья, вытащенные из помойного бака. Рестораны со звездами Мишлен - на помойки за забегаловками, где крысы были моими конкурентами. Я, Арсений Воронов, некогда строивший империю, теперь копался в мусоре, выискивая объедки или хоть что-то, что можно продать за копейки. Моя кожа, тускло-зеленая, покрытая гнойными струпьями и грязью, была мишенью для любого прохожего. Плевки. Пинки. «Сдохни, зеленое отродье!», «Убийца!», «Чума!» - кричали вслед. Унижение стало моим хлебом насущным, единственной константой.

Мы, зеленые, были вне закона. Не формально - суды еще пытались что-то рассматривать, но на практике... Полиция отворачивалась, дела «случайно» терялись. Законы о дискриминации? Смехотворны. Работодатели шарахались как от чумы. Арендодатели вышвыривали, увидев Печать. Мы были ходячими мертвецами, проклятыми, клейменными изгоями, на которых общество вымещало свой собственный страх перед Системой. Нас можно было безнаказанно ограбить, избить, вышвырнуть на улицу. Но не убить… даже наша никчёмная жизнь, если ее отнять, запускала лотерею Печати. Мы были живым напоминанием о хрупкости их благополучия, и они ненавидели нас за это.

Нас уже было мало. Очень мало. Идиотов, готовых совершать убийства в таком мире, где расплата была столь неизбежной и чудовищной, находилось не много. Тысячи имен в день на старой панике первых лет, казались невероятными. Теперь счет шел на единицы по всей стране, может, сотни по всей планете в месяц. Редкие зеленые призраки, бродящие по задворкам. Наша ночлежка, плевок в лицо от «гуманного государства» и редких филантропов, рассчитанная на десяток человек, была почти пустой. Пустые койки, застеленные грязными тряпками, зияли, как провалы. Страх перед Печатью Каина изменил мир сильнее любых законов. Преступность упала до исторического минимума. Но для тех немногих, кто, как я, уже был помечен, это не было утешением. Мы были последними падальщиками на пиру всеобщей, вынужденной праведности.

Каждый день начинался с одного проклятого вопроса: Сегодня? Каждый шорох за дверью ночлежки - Они? Каждый шаг за спиной на помойке - Оно? Видел, как исчезали другие. Старик на соседней койке - просто перестал дышать – значит исчез. Девчонка, плакавшая ночами о каком-то парне - пропала после утренней поверки. Оставила только вонючую подушку и пустоту. Хаос в микроскосме. А я... цеплялся. Месяц. Два. Пять. Слабость росла, тело слабело, но Система молчала. За что такая отсрочка? За особую жестокость? За деньги, которые уже превратились в пыль? За мои четыре года чистилища? Или просто случайная прихоть безликого механизма?

Ярость вырывалась наружу, бесплодная, саморазрушительная. Взбесившись от безысходности, я поехал к бывшему директору, к человеку, который занял мой кабинет. Надеялся на что? На жалость? На остатки совести? Не пустили даже на порог. Охранники, которых я когда-то нанимал и щедро оплачивал, скрутили меня, как вора, и швырнули в грязь у подъезда. Сбежалась толпа, чуть не растерзала, пока те же охранники оттаскивали орущих людей. Отчаяние толкнуло меня в объятия последнего шарлатана в подворотне. «Противоядие от Печати! Гарантия!» - шептал он, озираясь. Отдал последние бумажки. Получил бутылку с мутной, пахнущей ацетоном жижей. Выпил залпом в темном углу. Вырвало желчью и кровью до судорог, до потери сознания. Очнулся в той же подворотне. Пустая бутылка валялась рядом. Никакого чуда. Мир окончательно вышвырнул меня на самое дно. Я стал призраком, которого замечали только для того, чтобы плюнуть или бросить камень. 

Дно.

Дно. Абсолютное. Заброшенная свалка за ржавым поясом городских окраин. Царство хриплых чаек, жирных крыс и вечного, въедливого смрада гниения – сладковатого, удушающего, пропитавшего воздух, землю, тебя самого. Мой новый дворец – остов разбитого автобуса, когда-то белого, теперь покрытого ржавыми подтеками и слоем жирной копоти. Стекло давно выбито камнями или ветром, оставив зияющие дыры, похожие на глазницы черепа. Внутри – вонь мочи, плесени и отчаяния. Стены исцарапаны чьими-то гвоздями: имена, проклятия, счет дней до исчезновения. Моя койка – прогнившее сиденье, обтянутое коростой грязи. Подушка – скомканный мешок из-под цемента, воняющий пылью и тленом.

Соседи – такие же отбросы, выброшенные жизнью на эту помойку. Вор-неудачник с вечно дрожащими, желтыми от никотина пальцами, ворующий у таких же нищих. Спившийся бомж с пустыми, мутными глазами, похожими на затянутые пленкой лужи; он бормочет что-то несвязное о потерянной семье, о тепле. Но они – люди, они нормального цвета. Не зелёные, в отличие от меня. Даже тут, я никто, ядовито зеленая плесень мира людей.

Мы не общаемся. Лишь ворчим или огрызаемся, как псы над костью, если вдруг кому-то повезет найти что-то съедобное.

Моя кожа. Мое клеймо. Моя печать. Тускло-зеленая, как болотная тина, иссохшая, покрытая грязью и язвами, которые сочатся и болят. Грязь въелась в поры, стала частью меня. Грязь стала моей жизнью. Дышать – боль. Каждый вдох рвет легкие изнутри когтями, провоцируя приступы кашля, выворачивающего наизнанку. Голод – вечный, точащий изнутри спутник. Живот ввалился, ребра выпирают острыми гребнями под тонкой, зеленой кожей. Спазмы сводят желудок в тугой, болезненный узел. Я роюсь в кучах мусора с утра до ночи, согнувшись, как животное, вынюхивая, выискивая хоть что-то: заплесневелый хлеб, объедки в полиэтилене, пустую бутылку, которую можно сдать за гроши. Крысы – мои конкуренты. Иногда я отгоняю их пинком, иногда просто жду, пока они насытятся объедками, надеясь подобрать крохи. Моя одежда, когда-то безупречная, теперь она это пропитанные потом и гнилью лохмотья, висящие на иссохшем теле мешком.

Где ты, Система? – хрипел я в трухлявую обивку сиденья автобуса, ощущая, как липкая вонь въедается в ноздри, напоминая о той ночи, о грязи стены клуба, о том запахе нищеты и отчаяния, что витал над сгорбленной фигурой. – Забери! Чего ждешь?! Даже медленная, мучительная смерть от голода или болезни казалась теперь милостью, выходом. Но я боялся Исчезновения больше. Его безликой, абсолютной пустоты, растворения в ничто. Этот страх был единственным, что еще отличало меня от бомжа с пустыми глазами. Страх и понимание. Холодное, без эмоциональное признание моей вины: Удар у стены клуба. Глухой хлопок. Растоптанная жизнь. Печать. Падение. Свалка. Не раскаяние – констатация. Я получил по счету. Система не ошиблась. Та грязь, та мелочь, оказалась роковой. Я убил. И теперь я сам стал грязью, мелочью, ожидающей утилизации. Смирение? Нет. Усталость. Истощение. Признание неотвратимости возмездия, которое, как яд, просочилось в каждую клетку этого зеленого, умирающего тела. За что такая отсрочка? За особую жестокость? За деньги, превратившиеся в пыль? Или просто жестокая прихоть безликого механизма, растягивающего агонию? Вопросы как и прежде оставались в моем иссохшем мозгу без ответа. Вопросы словно висели в зловонном воздухе автобуса. Оставалось только копаться в мусоре, глотая комья отчаяния вместе с объедками, и ждать, когда придет конец.

Исход.

Восемь месяцев и три дня. Я копался в перевернутом баке у задней стены какой-то забегаловки. Место казалось грязно-знакомым, но мозг, забитый голодом и апатией, не цеплялся за это. Солнце клонилось, окрашивая горы мусора вокруг в гнилой багрянец. Отчаяние и голод - единственные чувства, вытеснившие страх. И вдруг - удача! Почти полная пачка печенья. Заплесневелая, влажная, но… ЕДА! Слезы подступили к глазам. Я судорожно впился в пачку грязными, зелеными пальцами, выковыривая липкие, покрытые зеленой плесенью кружочки.

Бомж… тот бомж… - мелькнуло в голове, странно и не к месту. - Он тоже… хотел есть?

Я запихал печенье в рот. Жадно, не жуя, глотая крошки и комья заплесневелого теста. Вкус гнили и отчаяния. Единственная цель - заткнуть черную дыру внутри.

И вдруг…

Не боль. Не свет. Не звук. Не холод. Не жар.

Просто… не стало.

Полу разгрызенный кусок печенья шлепнулся в масляную лужу рядом с пустой, грязной одеждой. Моя зеленая рука, только что тянувшаяся к пачке, исчезла. Последним смутным движением угасающего сознания я потянулся культей к чему-то – к тени в углу? К гниющему мешку? И в последний миг, перед тем как раствориться в ничто, я увидел вывеску над входом в здание напротив. Буквы, мигающие зеленым неоновым светом в сгущающихся сумерках: "ЭВРИДИКА".

Где-то над этим местом прокричала чайка. Ветер шевельнул обрывок газеты, где улыбался чей-то забытый герой. Мир не дрогнул. Не заметил. Лотерея Каина, безличная и вечная, продолжила свой мертвый ход. Очередной зеленый призрак растворился в ничто. Как мелочь. Там, где все и началось.

первая часть

обратно на сайт автора