Патрули с Опольцево

<Предыдущая часть

На стене висели компас и флотский офицерский кортик. С кухни тянуло ароматом вегетарианского супчика. «Наверное, он кухню «камбузом» называет. А жену – коком. Или буфетчицей». Вешая в прихожей куртку, Егор заметил две пары женских зимних сапог и долгополую коричневую шубу. И еще кое-что.

- Итак, Егор Алексеевич, - произнес Старпом. – За вас замолвил словечко руководитель нашего клуба военной подготовки. Вы не только сдаете квартиру, но шныряете по закоулкам и вынюхиваете про Коваленко да про людоеда люберецкого. Избавьтесь от иллюзий: с маньяками эта дамочка компанию не водила. Маньяк на Опольцево был всего один. Константин Крымцев или просто Крым. Мы не хотели его принимать у себя, он мотал срок за убийство. Но Георгий Иваныч, - Старпом повел глазами в сторону участкового, - получил приказ сверху: обеспечить жильем и работой. Полагаю, Крыма ставили на якорь, чтобы не колесил по стране и был под надзором. Но у Георгия Иваныча дел навалом, а Крым поначалу вёл себя тихо-мирно. И лишь год назад взялся за нож… Повскрывал кое-кому животы, а когда допетрил, что его вот-вот возьмут, сиганул с крыши. Всмятку. Следствие остановилось на том, что Крым имитировал Люберецкого людоеда. Я вас, Егор Алексеевич, вот о чем хочу спросить: кто вам наплёл, что людоед похоронен у нас в овраге?

Егору наплёл об этом Бобров, а Боброву – Людмила. Ее, маленькую, ссылали летом на Опольцево к родне, а сказка о Мясорубщике, похороненном в овраге, била рейтинги прочих детских страшилок. С Боброва бралось честное благородное, что он никому не проболтается, поэтому Людка и разозлилась, когда он проболтался Егору. Но сейчас Егор мысленно пересчитал хронологию, и по новым подсчетам Раскроев никак не мог быть т е м Люберецким людоедом: он тогда сам пешком ходил под стол.

- Карлыч, хватит тянуть резину, суть давай, - проворчал Савияк из кресла.

- А суть такая, - отрезал Старпом, - что никого в нашем овраге не хоронили. Мы что же, по-вашему, племя дикарей? А сами вы не из топовых блоггеров?

Егор развел руками. Вот продвинутый пенсионер! «Из топовых блоггеров», угу. Понаберутся модных словечек…

- Он Женьки Соколовой муж. Гражданский, - пробубнил участковый себе в нос.

- Как там Женечка? – участливо осведомился Старпом. – Подлечили ее?

- Подлечили, - кивнул Егор. – Чувствует себя хорошо. В отличие от своей соседки Коваленко…

- Стоп машина! – гаркнул Старпом, выставив перед собой ладонь. – Коваленко. Так! Насчет нее. Приехала сюда из Лыткарино. Торговала собой. Успешно торговала, но с местными не связывалась: только с московскими, у кого денег куры не клюют. Деньги спускала на дорогие шмотки. Одних туфель тысяч на сто, духи, косметика импортная, кофты-платья… Наши бабы славно поживились на поминках.

- Проститутки, работающие в одиночку, обычно соблюдают меры предосторожности, - веско поддержал Старпома участковый. – Но Коваленко дружила с бутылкой, и бдительность ее постепенно притуплялась. И в тот раз она привела в дом не того клиента. Они поссорились из-за оплаты «услуг». Заметьте, это был не Крымцев – он предпочитал мужчин…

Савияк улыбнулся, но улыбочка так себе, не искренняя. Все зубы с левой стороны были у него железными.

- Да, так вот, - улыбка исчезла, Савияк нахмурился. – Коваленко поссорилась с клиентом. Он стал ей угрожать. Она позвонила Соколовой – хотела побыть у нее, пока тот не уйдет по добру. Но Соколова психанула, у нее начался бред, и Коваленко пришлось ныкаться в палисаднике. Клиент нашел ее там и попытался принудить к… хмм… сношениям, а когда она стала отбиваться, нанес несколько ударов ножом. Всё остальное – чушь и ересь.

- А кровь в подъезде? – спросил Егор.

- Соколова выдумала, - процедил участковый.

- А то, что Коваленко ходила утром по палисаднику, мертвая и с выскобленным животом?

- Алкашня набрехала, - Савияк хлопнул рукой по своей кожаной папке. – В понятые подтянули Гаврошеву, а та с бодуна и сама смахивала на покойницу. Она с Афгана не просыхает – медсестрой в госпитале была. Привалилась к стене и так и стояла. Один из наряда, приехавшего по вызову, принял ее за труп и свалился в обморок. Скажите об этом Соколовой – пусть успокоится.

- Егор, вы кофе будете? – гостеприимно предложил Старпом. Это прозвучало как «Всё сказано, можете выметаться».

Егор чинно откланялся, поблагодарив обоих старейшин за помощь и не придираясь к мелочам. Например, он был точно уверен, что никому не говорил про похороненного в овраге Мясорубщика.

∗ ∗ ∗

Вечер выдался свободным. Егор потрепался по мобильному с Женькой, потом с Мишкой. Мишка обнадежил его, что девяносто процентов из ста, на днях он сможет вернуться в Москву. Егор не очень понял, что у них с Натальей изменилось, но вдаваться не стал. Ему хотелось заново всё обдумать.

Он перечитал свои записи (жаль, так и не удалось вытащить бабушкин дневник! Тот звонок… как нарочно). Разговор со Старпомом – вернее, характеристика, данная Ксении Коваленко – направили его логику в другую колею. Коваленко «дружила с бутылкой, у нее притупилась бдительность». А что, если не она сбежала от Трибуна, а он ее выгнал?!

Пьющая артистка была ему не нужна. Она могла убиться насмерть, выполняя сальто, могла перепутать слова речитатива, могла выдать что-то секретное случайному собутыльнику. К тому же, у Трибуна и так начались проблемы, гастрольную программу пришлось сворачивать, а таскать повсюду Коваленко было неудобно и чревато. И он ее уволил.

Но у циркачки обновились приоритеты. Она уверовала в бессмертие и возжелала его. Ведомая непотопляемым «лоцманом», она доплывала до таких омутов бытия, где «до» и «после», как и «было-стало» спотыкаются друг о друга, меняясь местами, где ветер говорит с людьми и вдыхает жизнь в неживое, где торятся новые тропы для тех, кто прошел свой путь в мире. И Коваленко возомнила себя достойной «дара». Она стала давить на Трибуна, настаивать, шантажировать… Наверное, Трибун напоил ее до бесчувствия и сунул в купе поезда дальнего следования, поручив проводнику не выпускать пассажирку из купе до самой Москвы. А в Москве Коваленко протрезвела…

Ей пришлось начинать жизнь с нуля. Смутная и сомнительная, но всё же мечта, тешившая ее при Всеславе Трибуне, говорившем на одном языке с Вымраком (демоном подземных ветров), растаяла. Коваленко вновь запила, но не от стресса, а с горя. Снова Лыткарино, потом рестораны в Люберцах. Казалось, всё потеряно, но вот на сцену выходит Мясорубщик. Ресторанная певица вращалась в кругах, одинаково близких и к бандитам, и к милиции, и кто-то слил ей подробности. Она распознала культ Стерегущего Во Тьме, но не пришла в ужас, а воспрянула духом. Она бы охотно присоединилась к Раскроеву (и, возможно, делала такие попытки), но людоед как в воду канул. А полугодом позже по доступным Коваленко каналам просочилась информация, что его путь оборвался на шоссе Опольцево-Петля. Кто бы ни прикончил Мясорубщика, кто бы ни похоронил его на дне оврага, этот человек (или люди) не изобрели велосипеда. Байка о закопанном в овраге убийце существовала задолго до того, как Раскроев уехал служить в Восточную Сибирь, по дороге задержавшись в Череховских лесах. Раньше это была просто детская страшилка, теперь это стало по-настоящему… и осталось пустой страшилкой.

Казалось, что мертвый Раскроев, пусть и успевший окунуться в пучину культа Стерегущего, бесполезен для Коваленко, но у нее были свои соображения. Она не просто переехала на Опольцево – она переехала туда надолго. И не затем, чтобы облагородить могилку единомышленника. Ей требовалось много времени, но для чего? Уж не намеревалась ли она испробовать на Раскроеве один из ритуалов, которых по верхам нахваталась от Трибуна? По крайней мере, изношенный алкоголем, наркотиками и «сплавами по Монгольскому ручью» рассудок вполне мог подтолкнуть ее к этому. Ни много ни мало, она собиралась получить от Раскроева бессмертие, ибо «кто из чаши отхлебнёт, своё бессмертье обретет».

Кто-то должен был поднести ей эту чашу. Мясорубщик. Ей только нужно преодолеть барьер, установленный смертью, дозваться, докричаться до Раскроева. И однажды он явился к ней из оврага… Но что-то пошло не так. И до сих пор что-то идет не так. Что особенного ожидают опольцевские старейшины от дома 19 корпус 3? Что мертвая память приведет мертвого людоеда к месту его последнего промысла? И одна ли только группа Кузнеца брошена патрулировать район?

Да, вот именно: патрулировать. У них тут всё под контролем. Но контроль не столь надежен, как бы хотелось Кузнецу, или Старпому, или Савияку, прозевавшего убийцу-подражателя Крымцева и сорвавшему зло на Боброве. И они боятся, что кто-то отыщет брешь в защите.

∗ ∗ ∗

Во вторник Егора освободили от всех обязательств. Удачу принес ему старик в черном: он согласен переплатить втридорога и купить квартиру в личную собственность. Мишка с Натальей были на седьмом небе от счастья, и велели Егору скорее освободить объект недвижимости от своего присутствия, поскольку уже внесён аванс.

Егор задумался. Кто-то избавляется от чужаков на Опольцево и выкупает квартиру по заоблачной цене. Неспроста на вешалке в прихожей у Старпома аккуратно пристроилось черное кашемировое пальто! Его хозяин либо олигарх, либо грабит банки. Егор рассудил, что это его не касается. Командировка окончена. Он принял контрастный душ, побрился, открыл тушенку и банку помидоров, засоленных опытными руками тётки Натальи. Натальины соленья заняли бы первое место на всемирном конкурсе солений, но и сушняк после помидоров занял бы первое место среди сушняков. Егор залпом выхлебал полчайника холодной воды, сложил вещи и уселся на кухне, крутя в пальцах ключ от честно заработанной «Оки». Отрешенно глядя в стену, он пытался догнать и ухватить что-то пропущенное, и начал с триумфального возвращения танкиста Раскроева в Люберцы.

Кто же там удостоверил его личность? Одноклассники, соседи, друзья? А что его родители? О родителях Раскроева Егор так ничего и не услышал. Да и были ли они вообще? Если нет, то т а к о г о ребенка сто процентов сдали бы в интернат. Значит, были. Или его опекали дедушка с бабушкой, страдающие склерозом и легко обманутые «двойником». А то и вовсе не пережившие похоронки. Или родители (хотя бы один родитель!) отсутствовали дома. Настолько долго отсутствовал, что Раскроев успел и отработать в мясном отделе, и воплотиться в людоеда, и превратить в доноров субпродуктов энное количество маргиналов, не пощадив и братковского «крестного отца». В тюрьме они сидели, что ли? – недоумевал Егор.

Он напомнил себе, что до Новогиреево свет не ближний, и что его ждет Женька. Перекрыл стояк в санузле, проверил щеколды на окнах, закрыл за собой дверь и сел в «Оку». Но он не проехал и половины квартала, как соленые помидоры заявили о своих правах. У дороги скособочился магазинчик с вывеской «Продмаг». Егор заглушил двигатель и пошел купить бутылку минеральной.

На выходе его окликнули, и тётка помоечного вида – в ватнике и лыжной шапке по самый нос - махнула ему рукой из-за угла.

- Да иди ты сюда, не бойся! – прошипела она. – Давай живее!

Егор подошел.

- Этааа… - тётка омерзительно растягивала слова. – Мне, значит, на поллитру отстегни, да? А я тебе как на духу, исповедуюсь. – Егор раскрыл рот, чтобы перечеркнуть эту стратегию, но тётка продолжала: - Старпом не велел с тобой терки тереть, да мне по херу. Я, может, к утру сдохну. Мухой давай, и чтоб без бутылки я тебя не видела!

Плюнув, Егор отправился назад в продмаг и купил самую дешевую ноль-пять. Продавщица состроила недовольное лицо: мало ей своих синяков, еще и приезжие туда же. Тётка устроилась в закутке у продмага, вальяжно рассевшись на бочке из-под соляры. Схватив бутылку, отвинтила крышку и со смаком сделала большой глоток.

- Значит, слушай сюда, - вновь прошипела она, и от этого шипения прямо в лицо у Егора мурашки по спине забегали. – Они ждут людоеда из оврага, но придет не он. И не к ним. Зря стараются.

- Что конкретно-то стараются?

- Глохни, падла, скоро сюда Савияк припрется. Будешь ему доказывать, что за рулем трезвый сидел. Ты за Ксюху Коваленко спрашивал? Слышь, как она к нам прибилась, по первости мы с ней гужевались. Новоселье ее справили. То-сё, где я копейку зашибу, где она проставится… А только стала Ксюха пропадать. Я к ней – а ее нет. И пить завязала. Прикидывалась датой, Женьку-соседку кошмарила, но кирять не киряла. Меня-то не обманешь, я своих за версту чую. Где, говорю, шляешься? А она: работу ищу – как же, тут я и поверила! И всё рыскала по округе. Как-то я ее пропалила: вылезает из оврага, вся в репьях, грязнющая, лосины рваные. Дескать, случайно скатилась. А я вот помнила: она по пьяни каялась - сына хочу увидеть, прощения попросить, что кинула одинешенька. Я и сообразила: это е е сынок в овраге схоронен. Ну, говорю, да ты на голову больная, мать.

«Правильно, - почему-то совершенно спокойно подумал Егор. – Коваленко устроилась на текстильную фабрику и сразу ушла в декрет. У Раскроева были и мать, и отец. Они гастролировали по северам. Ксения Коваленко и… Всеслав Трибун».

- Теперь сюда слушай, - тётка поманила Егора пальцем. В другой руке она железной хваткой сжимала бутылку. – Короче, убили Ксюху. Меня утром Савияк поднял – так в дверь ломился, чуть не вынес к херам. Вставай, говорит, понятой будешь. Пошли в палисадник за третьим корпусом. И вот блудняк: зарезали Ксюху-то, насмерть зарезали, я на войне хирургу ассистировала, знаю, с чем живут, а с чем нет. Там и ментов двое, и Галка, завхозова жена – тоже за понятую, и мешок черный расстелен. А Ксюху никак не уложат – встает она. Веришь, нет? Только ее в мешок, она обратно, и на ноги встать пытается. А мёртвая, говорю тебе, и кровь не идет. Через час только угомонилась.

Забулькала водка. Емкость опустела на три четверти.

- Женьку Соколову в дурдом загребли, - тётка рыгнула. Егора замутило, но он чувствовал: он еще не услышал, а старая алкашка Гаврошева еще не сказала самого главного. – Жалко, хорошая девка. А Ксюху нам же и вернули: вскрыли, зашили, подштукатурили и фургоном доставили. Хороните, мол, сами. Вот здесь я и лоханулась… Обувку ейную себе забрала. Ночью пришла с чемоданом, битком набила. Сторговала потом на блошином рынке. А тут – нате пожалуйста, в чем Ксюху в гроб-то класть? Шмотья навалом, и костюм пиджачный в наличии, а туфли?... Элеонора, библиотекарша, носки шерстяные предложила, но Галка-завхозиха ей сказала: сгинь-пропади, старая. И…

- И – что?

- Зуб у Галки на Ксюху был, - невпопад шмыгнула носом Гаврошева. – Галка-то, она ни кожи ни рожи, а до мужиков страстная. А Коваленко наоборот: с кем попало не таскалась, ей чтобы с деньгами надо. А Завхозиху и даром никто не… Вот она Ксюхе и поднасрала в последний путь. И, знаешь, что? Либо ко мне, либо к Завхозихе Ксюха пожалует нынче. Мне ответ держать, что обокрала ее, пока она в морге кантовалась, а Галке – тоже есть за что ответить… Егор вдруг очень четко и ясно осознал, что не хочет дослушивать «исповедь». Что его целиком и полностью устраивает объяснение Старпома с комментариями участкового Савияка. Нормальное, естественное объяснение, которое и требовалось им с Женькой! Но… те с л е д ы через шоссе Петля! Неужели они не приснились ему, а существовали в реальности, ведь мозг спящего видит порой вдалеке! Шаг короткий, но отпечатки огромные. Следы пересекали шоссе с внешней стороны. Тот, кто их оставил, пришел с кладбища.

А ведь Люберецкий людоед, он же Мясорубщик, он же Раскроев, если бы и заявился на район, то не с кладбища, а из оврага! Ксения Коваленко докричалась до Мясорубщика. Каким-то дьявольским образом она получила от него вожделенное бессмертие, но не в буквальном смысле. Ее права ограничены, пусть она и принесла надлежащую жертву – собственное нутро. (Эта чаша нелегка). Егор попятился от Гаврошевой, но последние слова, брошенные ему в спину, расставили всё по местам. Егор давил и давил на педаль газа, но «Ока» еле тащилась по заснеженному тракту, и из кабины шоссе Петля казалось бесконечно далеким, а Новогиреево – недосягаемым, как созвездие Водолея.

«Галка у мужика своего говнодавы рабочие взяла. И на покойницу их напялила. Великоваты ей, конечно, мужик-то – гора, насилу крышку закрыли, зато не жмут. Ей-то, Ксюхе, всё равно уже. Мы так думали. А не всё равно ей…»

Автор: Олег Новгородов