Отражение

Мало кому показалось странным, что на YouTube перестали появляться новые ролики. Мы тут в России вообще сначала думали, что нас опять везде забанили, но потом и Facebook опустел, а за ним и местные социальные сети. Все работало, просто люди ничего не писали. Никакого контента. Ленты почти везде состояли из коммерческих текстов.

Новые книги еще появлялись несколько лет. Издательства вытаскивали из загашников всех, кого никогда не собирались печатать. Новые фильмы тоже какое-то время появлялись, видимо, пока не закончились все не отснятые сценарии. Смотреть эти фильмы было невозможно. Актеры даже не пытались играть. Даже те актеры, кого считали гениальными превратились в бессмысленный лишенный эмоций картон.

Удивляло, что мало кого это волновало. Никто не бил тревогу. Не задавался вопросом, что случилось. Нет так нет.

Только некоторые из стариков, кто не хотел стареть и активно поглощал контент волновались. И совсем немного таких как я, кому еще нет сорока.

Я писал в мессенджеры тем, кого любил читать, спрашивал, что произошло. Все как один отвечали: «Не хочется почему-то».

Процветали только сервисы публикации фотографий и коротких видео. Такие как Instagram или TikTok. Там все было в порядке. Люди по прежнему тоннами вываливали селфи. Правда совсем исчезли тексты. Даже там. Только селфи. Ни фотографий еды, ни фотографий из путешествий, даже котов никто не фотографировал. Даже котов! И что совсем странно, никто никого не лайкал.

Я редко постил в Instagram. Может, потому что не очень-то и хотелось, может, потому что рожей не вышел, но очень любил смотреть на других, какими бы странными не казались мне эти люди.

Зима не торопилась в город и осень одаривала солнцем, теплом и бесконечным золотом медленно умирающей листвы. Я гулял в парке недалеко от дома и поражался количеству бездомных собак, сбивающихся в стаи. Видно, что собаки были домашними, ухоженные, породистые, многие с ошейниками. Совсем не агрессивные. Они подбегали к людям, заглядывали в глаза, лизали руки, но людям было не до них. Никто не подкармливал, не играл с ними, но и не обижал. Они стали невидимыми. Только некоторые дети и старики реагировали.

Возле моего дома бродило две огромные стаи и куча котов. Никогда не видел столько бездомных котов. По тридцать, пятьдесят пушистых тушек у подъезда.

Я купил на все деньги сосисок и пошел кормить котов. Удивительное ощущение, когда несколько десятков усатых морд лезут к тебе в надежде, что погладишь. Они почти не ели. Только тыкали мокрыми носами в руки, выгибали спинки и хырчали как маленькие дизельные моторы. В кармане задребезжал телефон.

– Привет, Жень.

– Привет, Индеец, давно тебя не слышал.

– Можешь ко мне приехать?

– Сегодня?

– Да, – сказал индеец.

– Ладно.

Он отбил звонок.

Индеец. Никогда не верил, что мой друг настоящий индеец. Я думал, что он скорее бурят, ну или максимум монгол. Но Индеец обижался, когда я называл его бурятом.

Он настаивал на том, что натуральный индеец из племени апачей. На вопрос каким образом он оказался в Подмосковье, Индеец заводил длинную историю о том, что его предки пешком прошли всю Северную Америку и через Аляску, чуть ли не на пирогах, доплыли до России. И еще потом пять веков шли до Подмосковья.

Ну, хочет человек быть индейцем. Ну, пусть будет, думал я. Не самое худшее желание на свете в конце концов.

Индеец жил в Подмосковном Подольске. Выглядел вполне аутентично. Носил традиционные, по его словам, индейские одежды. Курил какую-то дрянь через калумет и не любил, когда я называл это устройство трубкой мира. Накурившись, бил в бубен, уверяя, что бубен ему достался от предков.

Я любил индейца за то, что в его присутствии мир переставал быть обычным и предсказуемым. За то, что накурившись этой его дряни, под мерные удары в бубен, можно было забыть, что там за окнами есть еще что-то, кроме бесконечного космоса, в котором каким-то образом существует разумное, человеческое вопреки любым доказательствам, что в космосе жизни нет.

– Заходи, Жень, падай, – Индеец кинул подушку на пол.

– Случилось чего? – спросил я.

– Явно, что-то случилось, ты будто не видишь.

– А, ты про это?

– Курить будешь?

– Не, – ответил я.

– А я буду, – сказал Индеец и достал трубку.

Индеец сидит на полу. Напротив него на штативе видеокамера. Судя по зеленому диоду включена.

– Чего снимаешь? – спросил я.

– Походу я понял, что произошло, – сказал индеец и сделал глубокую затяжку.

– Ну?

– Знаешь, у моих предков было запрещено долго смотреть на отражение. У нас не было зеркал. Считалось, что если долго смотреться в зеркало, оно забирает душу. То же самое с фотоаппаратами. Когда всех уже перебили и мы перестали быть опасными, нас пытались фотографировать, дескать вымирающие, все такое. Так считалось, что фотография вообще сразу забирает душу. Если в отражение нужно смотреть долго, то фото сразу, понимаешь?

– Ну фиг знает. Ты думаешь?

– Да. Они все слишком много себя фотографировали. Теперь у них нет души.

– Индеец, ты меня пугаешь.

– А остальное тебя не пугает?

– Пугает.

– Я тебя для эксперимента позвал. Видишь камеру? Она снимает меня уже десять часов. 24 кадра в секунду правильно?

– Правильно, – ответил я.

– Так вот я думаю, что есть определенное количество фото, после которого кирдык. Сделаю раскадровку и запилю каждый кадр как фотографию в сеть.

– И сколько ты думаешь нужно фото?

– Миллион, думаю, а это одиннадцать часов видео.

– Час остался?

– Угу, – сказал индеец и протянул мне трубку.

Я машинально сделал глубокую затяжку, хоть и не собирался курить. Голова закружилась. Я закрыл глаза и лег тут же на полу.

Не знаю, что за дрянь забивает в эту трубку Индеец, но очнулся я только следующим утром.

Индейца не было. Камеры на штативе тоже. Я сделал на кухне чай, несколько раз набрал Индейцу на телефон, безрезультатно.

Через час пришел мой друг. Я не мог поверить глазам. Вместо длинных волос собранных в косу модная прическа, вместо кислотного балахона строгий костюм. Белая рубашка, галстук. Индеец со мной даже не поздоровался. Кивнул, давая понять, что заметил и все. Он деловито расхаживал по комнате и говорил по телефону: «Да, да, завтра могу. Да, образование высшее. Трудовая? Меня устраивает договор».

– Индеец, ты это, ты как? – спросил я.

– Тебе, наверное, домой нужно?

– Да, наверное, нужно.

Под окном орут коты. Где-то вдалеке воют собаки. Я не могу уснуть. Кажется, что это и не вой собачий и не ор кошачий. Больше похоже на плачь. Они плачут. Они точно плачут. Коты и собаки. Им страшно. Они же остались совсем одни.

Я поставил телефон на зарядку. Включил фронтальную камеру.

«Одиннадцать часов говоришь? Ладно. Я больше не могу слушать этот плачь. Не могу».