Отчаяние, часть 6

<Предыдущая часть

Адам и Ева, едва не столнувшись головами, уставились в просвет между дверями рубки. В освещенном проеме лифтовой кабины, привалившись к его краю, стоял человек. Босой, в грязном и окровавленном нижнем белье.

Тот, кого здесь никак не могло быть. Просто потому, что он был двенадцатым.

Впрочем, простоял он недолго, какую-то долю секунды. А затем повалился вперед и, никак не попытавшись смягчить падение, грянулся на пол. Звук, с которым его лоб с размаху ударился об пол, заставил вздрогнуть обоих свидетелей.

Адам первым протиснулся между дверями и присел рядом с упавшим. Затем поднял безнадежный взгляд на Еву.

— Мертв? — поняла та.

— Причем давно. Видимо, застрял в лифте, когда отрубилось питание. И так и умер, привалившись к дверям, которые не смог открыть.

Говоря это, Адам смотрел на лицо мертвеца. Лицо, которое он видел уже как минимум трижды, включая отражение в зеркале.

Но Ева уже смотрела на другое.

— Господи... Ты только взгляни на его руки!

Адам посмотрел. Потом тяжело поднялся и заглянул в кабину лифта, которая оставалась открытой, ибо ноги покойника оставались лежать между дверями.

Все стены кабины изнутри были исписаны красным. И это уже не были отдельные фразы крупными буквами. Это был сплошной текст (не разделенный даже знаками препинания), покрывавший стены по спирали, начиная от высоты, до которой писавший мог дотянуться, и почти до самого пола. А на полу валялись куски того, что он использовал вместо фломастера.

— Он откусывал себе пальцы, — констатировал Адам. — По кускам. Чтобы написать это. Когда кровь переставала течь, наступал черед следующей фаланги... А последние фразы, — он всмотрелся в широкие и размазанные, почти нечитабельные буквы в считаных дюймах от пола, — мне кажется, он дописывал языком. Макая его в кровь, текущую из запястий.

— И... по-твоему, это ответ? — спросила Ева, испуганно глядя на кривые строки.

— Думаю, да.

— Мне так страшно... мне кажется, нам не надо это читать!

Но Адам, конечно, уже шагнул внутрь кабины. Начало текста, видимо, обозначала большая клякса, от которой протянулась вниз засохшая струйка почти по всей высоте кабины. На тот момент у писавшего было еще много «чернил»...

«отчаяние тьма это действительно тьма темная энергия отчаяние единственный смысл и суть вселенной боже бога нет есть только отчаяние создавшее мир какие мы идиоты мы ничего не поняли когда стали загибаться исследовавшие зонд мы верили только приборам даже когда оно сожрало обезьяну слишком поздно сдавать назад сказали ошибка компьютера только изменили численность все равно биосинтезатор два идиота добровольца спасают престиж программы ради науки дебилы дебилы лучше бы мы в самом деле были дебилами хотя не поможет оно в итоге поглотит все ибо оно есть альфа и омега закон возрастания отчаяния...»

Для Адама это отнюдь не было бессвязной тарабарщиной. С каждым прочитанным словом стена в его сознании рушилась с треском и грохотом прорванной плотины, истина неудержимо рвалась наружу, и он говорил, говорил, даже понимая, что не должен этого делать, что обрекает Еву, то есть Линду, на преждевременную — хотя все равно неизбежную — муку, но его собственная мука не позволяла ему остановиться, и вскоре ему уже даже не нужно было смотреть на кровавые буквы, один вид которых наполнял болью шрамы на пальцах...

— Мы называли это темной энергией. Энергией вакуума, рождающего частицы и античастицы. Силой, ускоряющей разбегание галактик. В общем-то все это так. Но ее истинное имя — Отчаяние. Сущность Вселенной и ее основополагающая сила. Когда-то люди считали, что главный закон мироздания — закон неубывания энтропии. Но, будь это так, была бы невозможна никакая эволюция, никакое движение от простого к сложному, от межзведного газа — к звездам и планетам, от неорганических молекул — к живым клеткам и организмам. Тогда было постулировано, что процессы самоорганизации могут протекать в незамкнутых системах, где есть приток энергии извне. Но тогда выходило, что и сама Вселенная — незамкнутая система, иначе откуда может черпать энергию она? Теперь мы знаем, что это за энергия и какой закон мироздания действительно является главным. Закон возрастания отчания. Можно сказать, что отчаяние — это сила, заставляющая галактики разбегаться в ужасе, хотя это бегство в вечную пустоту не принесет облегчения...

— Но разве галактики могут что-то чувствовать? — перебила Ева, чье сознание все еще противилось воспоминаниям. — Они же не живые!

— Это всего лишь вопрос терминологии. Можем ли мы сказать, что камень чувствует жару или холод? Но ведь они действуют на него вполне объективно, заставляя трескаться или даже плавиться... Но, действительно, неодушевленные предметы неспособны ощутить отчаяние в полной мере. Поэтому все процессы во Вселенной протекают, в конечном счете, в направлении эволюции жизни и разума. Ибо жизнь и в особенности разум есть не что иное, как отчаяние, способное осознать себя. И тем замкнуть положительную обратную связь и реализовать единственную цель и смысл существования Вселенной — достижение абсолютного, бесконечного отчаяния...

— Но ведь отчаяние — это просто эмоция! Возникающая в нашем мозгу в ответ на удары судьбы. Оно субъективно! Как оно может быть какой-то фундаментальной космической силой?!

— Если сильно ударить человека по голове, он увидит краткую вспышку. Пресловутые искры перед глазами. Это — субъективная иллюзия, но она не значит, что объективного света не существует. Вот аналогия того отчаяния, что мы испытывали в быту. А теперь сравни эту вспышку с необходимостью смотреть глазами, лишенными век, глазами, не способными ни моргнуть, ни отвести взгляд — смотреть на солнце... нет, на тысячи, на триллионы солнц, разом на все звезды Вселенной! По сравнению с этой мукой, с силой отчаяния, на сто двадцать порядков превосходящей силу гравитации, любые самые страшные физические страдания — лишь желанный способ хоть как-то отвлечься, хоть на миг получить облегчение! И мы сами, сами приближали это! Развивая науку, совершенствуя наш разум, стремясь постигнуть мир — то есть постигнуть отчаяние... Хотя мудрецы еще в древности чуяли неладное и предупреждали, что во многом знании — много печали. И статистика четко показывала, что самый высокий уровень самоубийств — в наиболее высокоразвитых странах. Но мы не сделали выводов даже тогда, когда вернулся «Гиперион-1». Очередной триумф земной науки... автоматика отработала безупречно... а потом ученые, работавшие с вернувшимся зондом, начали один за другим кончать самоубийством, сходить с ума или впадать в кому. Это притом, что они ощутили лишь остаточные эманации темной энергии. Но приборы не зафиксировали никакой угрозы для жизни за все время полета, и даже имевшиеся на борту образцы простейших, червей и насекомых были в порядке. Их организмы были слишком примитивны, чтобы испытать отчаяние... Поэтому, конечно же, участь ученых препочли замять «во избежание шумихи в желтой прессе и урона имиджу программы», объяснив все серией трагических совпадений. Но все-таки, прежде чем посылать к звездам людей, отправили еще один зонд, на борту которого был шимпанзе. И «Гиперион-2» бесследно исчез. Если бы он вернулся с мертвой или безумной обезьяной, вероятно, наш полет бы все же не состоялся. Но он просто исчез, и никому не пришло в голову, что дело могло быть в живом существе, не имевшем никакого доступа к системам управления. Все списали на сбой бортового компьютера. Запуск «Гипериона-3» был уже слишком широко разрекламирован, в проект были вложены огромные средства, отступать было поздно. И все-таки из-за этой череды несчастных случаев в программу полета были внесены изменения. С самого начала планировалось, что люди не будут высаживаться на слишком массивные планеты Глизе 581. Эта роль была отведена биороботам, создаваемым и модифицируемым в соответствии с возникающими задачами прямо на борту, в биосинтезаторе с запасом протоплазмы, размещенном на втором снизу уровне. Чудеса земной генной инженерии... Экипаж должен был лишь обрабатывать собираемые и доставляемые ими данные. Но под давлением скептиков, говоривших об опасности полета для людей, было решено, что бОльшая часть этих данных будет обработана на Земле. Корабль был уже спроектирован и построен в расчете на одиннадцать членов экипажа, но полетели только двое... Ты все еще не вспомнила, Линда? Здесь не двенадцать трупов, а гораздо больше, этот корабль набит ими. Но на самом деле здесь нет никого, кроме нас!

— Ты... хочешь сказать, все эти мертвецы — биороботы?

— Нет, нет, все гораздо хуже! Наши технологии не позволяют нам создавать точные копии человека! Биологические модели, на которые рассчитан наш синтезатор, намного примитивнее. Но ЕМУ не требуется посредник в виде синтезатора, ибо оно само есть сила, творящая жизнь. И оно не отпустит нас...

— Оно?

— Отчаяние! Чем ты слушаешь? Отчаяние! Оно способно организовать жизнь из неживой материи, но на это уходят миллионы лет, ибо оно само не обладает никаким разумом. Но с таким подарком, как готовая протоплазма, все происходит гораздо быстрее. Все эти ползучие твари — жизнь, самозародившаяся у нас на борту! Поэтому они такие уродливые и неуклюжие — они не проходили естественного отбора, кажется, большинство из них даже не способны питаться и размножаться... Но главное — это мы, Линда, мы! Микрокосм есть подобие макрокосма! Душа на самом деле существует, и это вовсе не бесплотный ангел с крылышками. Это устойчивая матрица темной энергии, или, что то же самое, структурированное отчаяние... Все то время, что мы пытались исследовать темную энергию в глубинах космоса, она была в нас самих! Но точности наших приборов не хватало, чтобы ее заметить — мы ведь искали лишь гравитационную составляющую, которая в десять в стодвадцатой степени раз слабее истинной сущности... Понадобился генератор Калкрина, чтобы перевести нас в состояние темной материи и тем ввести наше отчаяние в резонанс с великим отчаянием Вселенной. Теория предсказывала, что при отключении генератора произойдет самопроизвольный возврат в исходное состояние, но это было верно лишь для неодушевленного зонда. Когда на борту есть одушевленные существа, генератор Калкрина лишь запускает процесс, который затем становится самоподдерживающимся. В темном состоянии нам не нужно ни есть, ни пить, ни даже дышать — темная энергия питает нас напрямую...

— Я дышу! — перебила женщина.

— Я тоже, потому что рефлекс — но не уверен, что теперь нам это действительно необходимо. Это как парусный корабль, на который поставили мотор... И все системы звездолета питаются энергией нашего отчаяния, поэтому, когда оно растет, свет становится ярче, и включается то, что ранее отключилось...

— Но трупы...

— В том-то все и дело! Мы не можем умереть! Мы пытались уже множество раз! Но всякий раз, когда мы убиваем тело, по матрице нашей души воссоздается новое! Закон возрастания отчаяния не позволит нам ускользнуть! Ни нам и никому другому. Рано или поздно в отчаяние провалится все. Сначала — экипажи межзвездных кораблей вроде нас, потом — целые цивилизации, чей разум достигнет такого уровня, чтобы войти в резонанс с вселенским отчаянием напрямую. Наверное, рано или поздно до того же самого доэволюционируют даже звезды и галактики, и во Вселенной не останется ничего, кроме темной материи, объятой бесконечным отчаянием... То есть на самом деле этот процесс уже ближе к концу, чем к началу — темной материи уже вчетверо больше, чем той, которую мы считаем обычной...

— А повязки? — Линда цеплялась за соломинку. — Ну, допустим, мы воскресали без одежды, это логично, но кто-то же нас перевязывал? И почему мы вообще в этом нуждались?!

— Это не повязки, — вздохнул Виктор. — Это мертвая кожа. Наше подсознание пыталось спасти нас от правды, представляя это просто присохшими повязками... Смотри! Смотри на них внимательно!

Женщина поднесла к глазам перевязанную руку. Теперь она видела, что края «бинтов» на самом деле представляют собой уродливые шелушащиеся рубцы, а на трупно-серой поверхности самих «повязок» можно разглядеть поры и отдельные невыпавшие волоски. Значит, и ее голова... ее лицо на самом деле не было замотано — оно _превратилось_ в эти жуткие лоскуты...

— Душа — это не просто личность, — продолжал объяснять Адамсон. — Энергетическая матрица хранит информацию и о теле, иначе воскрешение было бы невозможным. Естественно, никакой информации об одежде там нет, и о гнилостных бактериях тоже — поэтому тела здесь не разлагаются... Небольшие ранения не затрагивают эту матрицу, но действительно серьезные и причинившие особо сильную боль отражаются на ней — поэтому мы воскресаем с мертвой кожей или, как минимум, со шрамами на месте таких ран. Однако и это не позволит нам умереть. Мы пытались. О боже, сколько раз мы пытались...

Линда вздрогнула и со стоном рухнула на колени, сжимая руками голову. Теперь и она не могла спастись от хлынувших потоком воспоминаний. Воспоминаний, как она разрывала себе лицо и выдавливала глаза... изо всех сил отталкивалась ногами от пола, насаживая себя животом и грудью на трубы... вырезала чертеж проклятого корабля на собственном теле... висела, растянутая на проволоке, в то время как человек, говоривший сейчас с ней, медленно сдирал с нее кожу...

— Ты помнишь, как распинал меня? — глухо спросила она.

— Нет, — ответил он; должно быть, это воспоминание было слишком ужасным, и подсознание все еще пыталось скрыть хотя бы его. — Неужели это я... хотя, конечно, кто же... зачем?

— Я сама упросила тебя. Подвергнуть меня максимально долгой и мучительной пытке. У меня самой бы это не получилось, я уже пробовала... Я надеялась, что сойду с ума. Что такая боль разрушит мой рассудок, и я больше не воскресну.

— И я согласился, хотя понимал, что уже некому будет оказать ту же услугу мне... Но все равно не вышло. А потом мы пытались добиться того же, уничтожая собственный мозг. Но и это не помогло. Лишь амнезия после воскрешения оказалась более глубокой. Может быть, дело в том, что нервная ткань мозга сама по себе не испытывает боли.

— Зачем мы крушили всю технику? Просто от отчаяния?

— Не только. Приборы быстро бы раскрыли нам истину. Мы пытались продлить блаженство неведения после следующего воскрешения. Ведь для того, чтобы ощутить всю силу отчаяния, надо в полной мере осознать его...

— А сейчас? Мы осознаём? Мне очень плохо и страшно, но я бы не решилась снова на то, о чем просила тебя тогда...

— Пока еще в полной мере не осознаём. Нужно какое-то время... это как автоматическая настройка... но позже даже та боль покажется тебе меньшим злом, чем отчаяние! Мы уже избавлялись от инструментов из страха перед болью, которую причиним с их помощью себе потом — а когда приходило «потом», проклинали себя за то, что сделали это...

— Говорила же тебе, не надо это читать!

— Рано или поздно отчаяние все равно накрыло бы нас. Даже без подсказок. Так уже бывало. Начиная с самого первого раза, когда мы еще не знали, что к чему... И более того — с каждой новой смертью и воскрешением этот срок сокращается.

— Значит, у нас мало времени, — Линда поднялась на ноги. — Мы должны что-то сделать!!!

— Мы ничего не можем сделать, — покачал головой Виктор. — Ни мы и никто во Вселенной. Отчаяние — это не бог, не какая-то разумная сущность, с которой можно было бы договориться. Самого жестокого бога можно задобрить молитвами и жертвами. Но мы имеем дело с абсолютно тупой природной силой. С фундаментальным законом, определяющим направление процессов во Вселенной. Против него все бесполезно...

— В прошлый раз мы заклинили двери нескольких кают, где я обычно воскресала, — вспомнила Линда, — но я все равно появилась в одной из них. Как оно это делает?

— Думаю, тут проявляются свойства темной материи. Вспомни, что наши координаты фактически размазаны по Вселенной...

— Так мы что, все-таки можем проходить сквозь стены?

— Сознательным образом — нет, — Виктор стукнул кулаком о стену для убедительности. — Но смерть, видимо, аналогична переходу в квантовое состояние, а воскрешение — схлопыванию волновой функции. Только не в пределах Вселенной, а в пределах корабля.

— Наши души могут существовать без тел?

— Насколько я понимаю, нет — во всяком случае, такое состояние неустойчиво. Поэтому всякий раз образуются новые тела.

— Но это происходит только на корабле, введенном в темное состояние генератором Калкрина. Покинуть корабль мы ведь не можем?

— Нет. С нашей точки зрения, пространство замкнуто в пределах поля, созданного генератором.

— А если мы взорвем корабль?

— Не думаю, что это разрушит поле. Я же говорю, его уже давно стабилизирует не генератор, а мы сами...

— Но при взрыве мы погибнем одновременно! До сих пор нам не удавалось это сделать, даже когда мы пытались. Возможно, в таком случае поле ослабнет? И, главное, будет уничтожен биосинтезатор с его протоплазмой! Новым телам просто неоткуда будет возникнуть!

— Что ж, — медленно произнес Виктор, — может, у нас и есть еще надежда умереть. Теоретически. Ибо на практике мы не сможем уничтожить корабль. Это только в идиотской старой фантастике звездолеты оборудовались системами самоликвидации. Хотелось бы мне спросить у авторов этой чуши, снабжались ли такими системами их собственные автомобили, поезда, самолеты? И если нет, то ради какого дьявола конструкторы космических кораблей, по их мнению, должны были поступать иначе?

— Топлива у нас нет, — рассуждала Линда, — но это если говорить о реакторе, питавшем генератор. А у нас на борту еще должны быть посадочные модули для доставки биороботов на планеты и обратно. И у них свои двигатели... я правильно помню, на химическом горючем?

— Да, — кивнул он. — Мы же не хотели нанести ущерб биосферам планет, поэтому — никакой радиации... но для хорошего взрыва и химических компонентов должно хватить. Не знаю только, сумеем ли мы... Ладно, терять все равно нечего, идем. Ангарная палуба на третьем уровне.

Пользоваться вновь заработавшим лифтом они все же не рискнули, помня (особенно Виктор), чем это закончилось в прошлый раз. Подгоняемые надеждой и страхом — надеждой умереть и страхом не успеть сделать это до того, как отчаяние вновь обрушится на них в полную силу — они побежали вниз по лестнице. Когда они, наконец, выскочили на ангарную палубу, после этого бега по спирали у них слегка кружилась голова — хотя в прежние времена тренированные астронавты даже не заметили бы столь легкого испытания. Видимо, все пережитое все же высосало у них немало сил...

Здесь тоже была сенсорная панель идентификации, и Виктора уже не удивило, что она опознала его. Зажегся зеленый индикатор, подтверждая, что люк в открытый космос закрыт и доступ на ангарную палубу разрешен, а затем дверь отъехала в сторону.

Конусовидные спускаемые аппараты стояли на разграфленом полу, удерживаемые дырчатыми кронштейнами. В высоту каждый аппарат не достигал и метра. Двух не хватало.

— Проклятье, — обреченно произнес Виктор.

— Мы не смогли бы улететь на них, даже если бы нам было, куда, — уныло согласилась Линда. — Теперь я вспомнила. Биоинженерия — это как раз моя специальность. Биороботы, которых мы собирались синтезировать, размерами где-то от жука до большого краба. Для сбора образцов и съемки больше и не надо, а каждый лишний грамм при доставке на орбиту... особенно учитывая повышенную гравитацию...

— Это неважно, все равно нам не вырваться за пределы поля, — перебил Адамсон. — Главное, что мы уже пробовали использовать зонды, — он указал на пустые места. — И у нас, очевидно, ничего не вышло.

— Мы все еще помним не все, — поняла Линда. — А что, если мы попадаем в ловушку собственных представлений? Приходим, видим, что уже пробовали... и уходим, не пытаясь снова. Раз за разом. А этих зондов, может, вообще не было. Сократили, как и численность экипажа.

— Нет, вот как раз зонды сократить не могли, — возразил Виктор. — Без них вся экспедиция теряла смысл. Мы пытались использовать их для взрыва... но не здесь. Здесь у них только маломощные движки, позволяющие плавно залететь в ангар и вылететь из него. А вот снаружи находятся ракетные ступени с топливом и настоящими двигателями, с которыми аппараты стыкуются при отправке...

— Мы можем до них добраться? Снаружи ведь вакуум? Хотя — должны же где-то быть скафандры. Программа полета не предусматривала наш выход из корабля, но на аварийный случай...

— Я не удивлюсь, если в нашем нынешнем состоянии мы можем выжить даже в вакууме, — мрачно изрек Виктор. — Но в любом случае это позволит нам разве что постучать кулаком в стенку ракеты. И даже если бы мы взорвали ее там — ущерба звездолету это не нанесет. В вакууме нет взрывной волны. Поэтому ракетные ступени и вынесены наружу... Может быть, в прошлые разы мы забыли как раз об этом! Но если нам удастся протаранить ракетой корабль, особенно в районе биосинтезатора... может, и получится.

— Как мы сможем управлять ракетой?

— Напрямую — никак. Только запрограммировать компьютер спускаемого аппарата.

Линда подошла к ближайшему посадочному модулю и проскребла ногтями по его гладкой поверности. Тонкие, как волос, щели обрисовывали очертания нескольких лючков, но они, конечно, и не подумали открыться.

— И как мы доберемся до компьютера?

— Без инструментов внутрь не влезть, — мотнул головой Виктор. — Но это необязательно. Помимо рубки, есть еще резервный пост дистанционного управления, прямо в этом отсеке, — он замолчал на несколько секунд, вспоминая, а затем решительно повернулся и указал на дверь в дальнем углу: — Вон там.

— Если он тоже не разбит... — пробормотала Линда, шагая вслед за Адамсоном.

Ее подозрения оправдались. Громоздкий пульт был взломан, а из стены справа от него торчал оборванный провод.

— Не думала, что у нас тут есть такие старинные кабели, — сказала Линда; эта часть ее памяти тоже еще оставалась во тьме. — Вроде же сейчас везде используют проводящие наноканалы прямо в стенах?

— Это же резервная система, — пояснил Виктор. — Здесь все специально сделано на примитивной, зато надежной элементной базе. Сломать труднее, починить легче...

— Думаешь, мы еще сможем это починить?

— Попробую. Я, кажется, уже вспомнил достаточно.

Он с усилием снял погнутую крышку пульта и полез в электрические внутренности. Линда ходила взад-вперед по тесному помещению поста, не в силах оставаться на одном месте. Ей казалось, что она физически чувствует, как отчаяние, подобно черному яду, расползается по ее телу, разъедает ее изнутри...

— Кажется, шанс есть, — произнес вдруг Виктор. — Не помню, кто из нас ломал этот пульт, но он справился с задачей не слишком хорошо — возможно, из-за нехватки инструментов. В общем, учитывая повышенную прочность и неоднократное резервирование... контакты, конечно, получаются на соплях, но... хотя бы несколько минут, думаю, проработает, — он еще некоторое время ковырялся внутри, затем развернулся к Линде: — Есть только одна проблема. Выдран слишком большой кусок кабеля. Может, ты помнишь, куда мы его дели?

— Нет, — покачала головой она.

— Тогда... Здесь нет ничего проводящего подходящей длины. Чтобы подать напряжение, нам нужен проводник длиной минимум в полметра...

— Я поняла. Я сделаю это. Возьмусь за концы провода.

— Вообще я хотел предложить жребий...

— К черту жребий! Я биоинженер. Я тоже проходила пилотскую подготовку, но первый пилот — ты. Борткомпьютеры — твоя епархия.

— Ладно. Но там высокое напряжение, я не гарантирую, что ты выдержишь...

— Виктор, это смешно. Ну сдохну в очередной раз, какая разница? Цепь останется замкнутой. Давай скорее, я не могу больше это выносить!

— Хорошо. Тогда берись здесь и здесь.

Она встала на колени возле пульта; отодрав изоляцию, обмотала оборванный конец провода вокруг пальца правой руки и стиснула ее в кулак, а левую руку сунула внутрь пульта; Адамсон помог ей всунуть палец в разъем. Затем кое-как приладил крышку пульта — полностью она, конечно, на место не встала, но подключить экраны и клавиатуру удалось. Здесь даже клавиши были настоящие, как в старину, а не изображаемые на сенсорной поверхности экрана...

— Включаю, — предупредил Виктор и соединил ранее разомкнутые перемычки.

Тело Линды выгнулось дугой, и она попыталась закричать, но острая судорога, скрутившая все ее мышцы, не позволила ей открыть рот. Она могла лишь мычать через округлившиеся ноздри. С сухим треском зашевелились уцелевшие клочки волос на ее голове. Отвратительно запахло паленым.

Но Адамсон не мог отвлекаться на это, не мог даже позволить себе думать о ее страданиях. Экраны осветились, побежали надписи самодиагностики. Виктор торопливо прервал тест и отключил все предупреждения. Он и сам знал, что в таком режиме пульт проработает в лучшем случае несколько минут, пока не перегорит первый соединенный встык контакт или не загнется от нарушения номиналов еще какой-нибудь элемент. Человеческое тело — все же плохая замена сертифицированному кабелю...

Виктор попытался активировать компьютер первого зонда. «Связь не установлена», — зажглось на экране. Где проблема — в пульте, в самом зонде, где-то между ними? Нет ни времени, ни возможности разбираться! Второй зонд... «Связь не установлена». Третий... похоже, он все же поторопился, сочтя пульт полностью работающим! Тем более, что... да, точно — к запаху сожженной человеческой кожи примешивался запашок горящих элементов плат. Все-таки запустить полную диагностику? Это минуты три в лучшем случае...

Линда продолжала мычать; ее тело выгнулось так, что, казалось, вот-вот хрустнут сломанные позвонки. Виктор бросил на нее мгновенный взгляд и вновь яростно защелкал кнопками. Пятый зонд... нет, все бесполезно... если только каким-то чудом не оживет шестой, последний... есть!!!

Пальцы Виктора заскользили по сенсорной панели. Несмотря на весь свой архаичный вид, пульт все же не был таким примитивным, как на заре космической эры. Для программирования полета не требовалось вводить десятки и сотни строк кода — достаточно было указать цели на поворачиваемой и масштабируемой схеме. Вылет из ангара и стыковка с ракетой — вообще базовые операции, не требующие отдельной программы... теперь разворот и...

— Сейчас, Линда, — сказал он, нажимая на кнопку подтверждения.

«Выбранный курс угрожает безопасности корабля. Программа отменена».

Тупая железяка! То есть, наоборот, слишком умная...

Линда все еще мычала и, значит, была жива. Лучше бы она умерла, подумал Виктор. Умерла и опять возродилась в блаженном неведении в своей каюте...

— Потерпи еще немного, — беспомощно пробормотал он, вызывая на экран настройки. Изменить уровень безопасности... «Введите пароль».

Пароль! Проклятье! Ну конечно же, он знал пароль... когда-то... много смертей назад...

Жуткое мычание оборвалось, сменившись каким-то захлебывающимся хрипом. Пахло горелым мясом. Но она все еще была жива.

И вдруг, словно вынырнув из самых черных глубин отчаяния, буквы и цифры пароля встали у Виктора перед глазами. Он ввел их так поспешно, что ошибся. Еще раз, не торопись, не обращай внимания на звуки и запахи... Есть! Проверка на предельную перегрузку — отмена, проверка на остаток топлива — отмена... отменить, все отменить...

Проверки на столкновение со звездолетом в настройках не было. Ее нельзя было отменить. Как совершенно справедливо заметил Адамсон ранее, никакому нормальному конструктору не могла прийти в голову ситуация, когда экипажу понадобится разрушить собственный звездолет. Рисковать зондом — да, даже уничтожить зонд... но не сам корабль!

Виктор протянул руку выключить питание. Ничего не выйдет. Они обречены. Обречены снова и снова принимать на себя вселенскую тяжесть космического отчаяния, искать облегчения в физических муках, умирать и возрождаться для нового страдания, навечно запертые в этом проклятом корабле...

Стоп! Он отдернул руку. Пространство, замкнутое в коконе поля... компьютер зонда ничего не знает об этом! Он не рассчитан на запуск из темного состояния — разумеется, ведь такой запуск лишен смысла. Он считает, что за пределами ангара обычный континуум, где разгоняться, развернувшись кормой к кораблю, значит удаляться от него...

Пальцы Адамсона вновь скользили по панели и тыкались в кнопки. Только бы успеть! Запах паленых деталей становился все сильнее, пульт мог вырубиться в любой миг. Так, максимальное ускорение на старте — правильно отменил все ограничения по перегрузкам и топливу — тогда, когда звездолет внезапно окажется перед носом ракеты, маневровые двигатели не успеют развернуть ее и избежать столкновения...

«Программа

подтверждена.

Стартовая

последовательность инициирована».

Зажегся красный транспарант, показывающий, что выход в ангар блокирован, и включился еще один экран, отображающий вид с камеры зонда. В нормальных условиях на откачку воздуха из ангара ушло бы несколько минут, но из-за отмененных настроек безопасности широкие двери разошлись сразу, выпуская воздух в космическое пространство. Впрочем, снаружи была не обычная чернота космоса, а какой-то тошнотный серо-бурый полумрак, разумеется, лишенный всяких звезд. Посадочный модуль, развернутый подвижным кронштейном носом к выходу, включил свои двигатели.

Виктор предпочел бы проследить процесс стыковки с ракетой и дальнейший ее путь до самого конца, но Линда была все еще жива, и он не мог мучать ее дальше. Компьютер должен справиться с задачей... Адамсон вновь протянул руку, чтобы отключить пульт. В этот миг, как полагалось при любых операциях в околокорабельном пространстве, снаружи включились бортовые огни, и в их свете сквозь приближающийся к модулю дверной проем Виктор увидел россыпь каких-то мелких предметов, летевших за бортом. Он понял, что это такое — выброшенные ими инструменты (поле сконфигурировано так, чтобы создавать силу тяжести внутри корабля, но не за его пределами, вспомнилось пилоту). Если зонд столкнется с ними, не повлияет ли это на его курс? Вроде не должно, слишком мелкие...

— Все, Линда, — выдохнул он, когда зонд оказался за бортом, но прежде, чем он успел разорвать цепь, в недрах пульта раздался короткий треск электрического пробоя. Но успевшие зарядиться конденсаторы удерживали изображение на экране еще пару секунд. И за эти секунды в поле зрения камеры модуля попал еще один предмет, дрейфовавший в облаке мусора, но заметно более крупный. Тело, раскинувшее руки и ноги. И Виктор даже успел разглядеть, чье именно. Экран погас, а перед его глазами еще стояла оскаленная гримаса его собственного трупа...

Линда рухнула навзничь, деревянно ударившись затылком об пол. Почерневшие пальцы дымились. Из носа текла кровавая слизь. Виктор нагнулся над женщиной. Признаков жизни она не подавала. Все-таки умерла? Но даже если так, это не тот случай, когда о мертвой можно сказать «отмучалась»... во всяком случае, пока ракета не выполнит свою задачу.

Но если она сейчас возродилась в носовой части корабля, то погибнет ли она, когда ракета врежется здесь, в районе кормы? Возможно, что и нет... но если будет уничтожен биосинтезатор со всей протоплазмой, череда перерождений закончится, и на полуразрушенном корабле ей в любом случае останется недолго. Как он только что убедился, в вакууме они все-таки не выживают. Хотя... уверен ли он, что тогда его убил именно вакуум? Может быть, он долго не мог покончить с собой, пока не поймал один из летевших рядом предметов? По тому, как нехорошо стало Виктору от этой мысли, он понял, что, скорее всего, угадал.

Ну, где же взрыв? Виктор почувствовал, как тяжелая усталость, верная спутница безнадежного отчаяния, наваливается на него снова. Он привалился к стене и закрыл глаза — как оказалось, как раз вовремя, чтобы услышать передавшуюся через стенку короткую тупую дробь ударов. Ни один из них не был достаточно силен, чтобы заставить громаду корабля хотя бы слегка вздрогнуть. Конечно же, это не мог быть взрыв ракеты. Столкновение с инструментами или что там еще они выбрасывали? Но где же, где эта проклятая ракета? Неужели промазала? Если он неверно оценил кривизну того псевдопространства, в котором они находятся... впрочем, деваться ракете все равно некуда, слишком уж тут мало места, рано или поздно... вот только куда придется удар...

Если Линда мертва, можно снова подключить ее тело к проводам и попробовать опять установить связь с ракетой. Он уже взял ее за руку с этой мыслью, но в этот момент тело женщины вдруг конвульсивно дернулось, она кашлянула так, словно давилась собственным языком, снова судорожно содрогнулась, а потом тяжело подняла голову.

— Мы еще... здесь? — хрипло выдохнула она.

Продолжение>

Читать историю на нашем портале.