От тирании сетей к Республике писем

Чарльз Сандерс Пирс любил говорить, что истина – это знание, к которому придут бесконечное количество ученых через бесконечное количество лет экспериментов и обсуждений. По меркам современного мира Пирс, конечно, был наивным идеалистом. Сегодня мы можем за него добавить: если им дать бесконечное количество денег. Именно тому аспекту добывания истины, о которой основатель философии прагматизма забыл упомянуть, посвящена книга институционального экономиста Антона Олейника «Научные трансакции: cети и иерархии в общественных науках» (оригинал назывался немного по-другому: Knowledge and Networking: On Communication in the Social Sciences).

Знаете, почему я так долго не мог сдержать обещание сделать рецензию на этот перевод? Потому что он неожиданно оказался постмодернистским гипертекстом, сравнимым по запутанности и странности с иным манифестом кибер-феминизма. Я начинал читать книгу несколько раз то на одном, то на другом языке, и несколько же раз откладывал, застревая на очередном абзаце. Также по-постмодернистски иронично, что книга, посвященная коммуникации между учеными, представляет пример коммуникативного дизастера.

Все дело в том, что автор с самого время от времени отходит от логики повествования и свободно делится рассуждениями на самые различные темы устройства общественных наук. Часто его заметки бывают небезынтересными, но нащупать среди этих экскурсов нить изложения бывает крайне трудно. Более того, среди наиболее частных аргументов в поддержку того или иного тезиса используется такой количественный метод анализа, как неймдроппинг. Присутствуют отсылки к идеям Кейнса, Коуза, Маркса, Ильенкова, Каллона, Бузгалина, Деррида, Грановеттера, Лумана, одного брата Поланьи, другого брата Поланьи, Болтански, Умберто Эко, Лотмана, Дугласа Норта, Библера, Достоевского, Оксимирона и многих-многих других. Ладно-ладно, про Мирона я все-таки шучу. Его треки цитирую обычно только я.

Я совсем ничего не имею против обсуждения разных подходов к изучению такого сложного социокультурного феномена, как наука (не побоюсь этих слов), но это в большинстве случаев совершенно ничего не добавляет к содержанию, а значит может быть просто-напросто вырезано. На мой взгляд, действительно вовлеченный научный редактор мог бы существенно помочь автору. Но его то ли не нашлось, то ли его слово было недостаточно авторитетно. Ну вот как тот звукорежиссер, который пытался намекнуть Хэтфильду и Ульриху, что ритм-секция на «…and Justice for All» выходит не очень, но те его не послушали.  

Забавно, что наиболее ясно написанная часть монографии – это новое предисловие к русскому изданию, где какие-то темные места объясняются наиболее понятно. Англоязычные читатели, получившие возможность ознакомиться с книгой на шесть лет раньше, были просто оставлены наедине с вопросом, кто такие вообще эти Библер с Бузгалиным? В какой-то момент я понял, что нужно просто махнуть рукой на две теоретические главы и сразу перейти к эмпирическим, которые тоже содержат много тяжело воспринимаемых фрагментов, но все-таки куда больше заземлены на конкретику. Вот тогда процесс постепенно пошел. Спорные решения в выстраивании текста тем обиднее, что в книге содержится много ценного. Короче говоря, давайте представим, что все написанное выше было введением, после которого можно начать рассказывать непосредственном про книгу, и стараться рассказывать в основном хорошее.

Основная концептуальная канва книги вкратце такова. Наука понимается Олейником в институционально-экономическом ключе как система различных трансакций между агентами, которые требуют институционального погашения издержек из-за оппортунизма, неоднородной среды, ассиметричной информации и т.п. Ключевых типов трансакций для Олейника пять: автор – рецензент, ученый – администратор, ученый – политик, автор – читатель, преподаватель – студент. В организации этих трансакций содержится дополнительное напряжение между регистрами отдельных локальных сетей (школ, кругов) и глобальной коммуникацией в границах воображаемого сообщества вообще всех возможных ученых, которых автор называет «Республика писем» в честь сообщества ученых раннего Нового времени. В этой идее прослеживается влияние уже не экономических подходов, а символического интеракционизма из социологии. На мой взгляд, если бы автор гнул линию теоретического синтеза институционализма и интеракционизма и дальше, не сбиваясь на все остальное, то это была бы просто пушка. А уже если б присутствовал сетевой анализ – вовсе гаубица.

Каждая эмпирическая глава посвящена раскрытию основных издержек одного из типа трансакций при переходе от сетевого регистра к созданию генерализованного обмена. Для этого привлекаются различные способы анализа статистики о работе университетов России, США и Канады. В этом моя главная не формальная, а уже содержательная претензия к книге: принцип отбора единиц анализа крайне шаток. По сути, это просто то, что наиболее знакомо автору в силу его личной карьерной траектории. Операционализация понятий и выбор конкретного метода для решения той или иной исследовательской задачи тоже обоснованы довольно невнятно. Ожидается, что доктор экономических наук и профессор канадского университета должен показать мастер-класс молодому социологу по части дизайна, но этого не происходит.

Тем не менее, и в таком отрывочном материале есть много интересных моментов. В главе, посвященной рецензированию журнальных статей и заявок на гранты и ставки, Олейник пытается не только раскрыть основные моменты конфликта интересов между рецензентами и рецензируемыми, но и предложить решения, подсмотренные в практике англосаксонских судов, которые помогли бы избежать бюрократизации надзора. Мне кажется, свежий и оригинальный тейк.

В части про управленческую иерархию экономист буквально мочит своих бывших коллег по НИУ ВШЭ, показывая, что из всех образцов западной науки они выбирают только те, в продвижении которых материально заинтересован постоянно расширяющийся менеджмент вуза, но проигрывают остальные стейкхолдеры. Must read для всех, кто пострадал от организации учебного процесса в нашем любимом университете. Тем не менее, при всей нормативной симпатии к тезису, я не могу признать за ним достаточную фактическую силу. Опять-таки, из-за довольно манипулятивных принципов составления базы публикаций для последующей регрессии.

Глава про неудачи реформ науки в постсоветской России, призванные вывести ее в международное пространство за счет эмуляции североамериканских best practices, мне тоже симпатична на уровне ценностей, но в ней нет эмпирики за исключением самой общей описательной статистики.

Самая странная эмпирическая часть книги – кусок про обмен между автором и читателем. Она пытается отстоять довольно банальный тезис о том, что один и тот же научный текст воспринимается по-разному учеными с разным бэкграундом. Делается это за счет мутного экспериментального дизайна с кодированием четырьмя соавторами работ друг друга. Зачем так сложно?

Последняя глава обсуждает проблему стоимости студенческих оценок. Автор указывает на двусмысленность обмена между преподавателями и студентами. Зашкаливающая переговорная сила преподавателя чревата монополизацией знания, завышенная власть студентов – инфляцией. В любом случае, автор возмущается давлением на современный университет рынка, который грозит монополизацией и инфляцией одновременно. В очередной раз – близкий лично мне общественно-политический диагноз, снова – интересные практические предложения по части того, как все можно улучшить, но ни то, ни другое не подкреплены соответствующими данными.

В общем, я старался изо всех сил говорить о книге хорошее, но все равно выходит как-то сурово. Если подытожить, в ней есть яркие моменты, которые, несомненно, очень пригодятся мне для моего собственного проекта с очень близкой проблематикой. Однако как цельное и законченное исследование воспринимать «Научные трансакции» очень тяжело. Теперь я даже не знаю, стоит ли превращать то, что вы сейчас читаете, в настоящую академическую рецензию для публикации в журнале, как задумывалось изначально.

За последние десятилетия российские социологи все-таки преодолели некоторые сетевые ограничения провинциальной науки и стали частью мировой Республики писем. Возможно, я просто избалован и даже развращен изобилием современных институциональных исследований науки в отличие от Антона Николаевича, который задумывал и проводил свое исследование в переходной интеллектуальной среде, где кроме него такие вопросы почти никто не ставил. Если так, то, по крайней мере, можно констатировать, что некоторый прогресс в разрешении проблемы трансакционных издержек все-таки состоялся. Автор монографии может быть доволен.