Логика реформистских протестных кампаний. Часть 1
Текст ниже – в основном перевод (порой вольный) статьи Дуга Макадама за 1983 год под названием «Тактические инновации и темп восстания» ("Tactical Innovation and the Pace of Insurgency" by McAdam, 1983). Курсивом или в квадратных скобках даны наши вставки и комментарии. Словами «нарушение», «разрушение» и «подрыв» переводится слово disruption.
В тексте статьи описываются два процесса: спонтанная эволюция тактик и стратегическое использование их активистами. Мы убрали акцент с эволюции. Читайте оригинал, чтобы получить полную картинку.
Речь пойдет о разрушительных ненасильственных тактиках движения за гражданские права в Америке 60-х. Тогда ещё существовали нормы «сегрегации» черных и белых: отдельные магазины, отдельные места в транспорте. Движение за гражданские права стремилось уничтожить сегрегацию и различные виды расового неравенства.
Пять форм протеста. Два механизма.
Тактики и тактическое взаимодействие
Согласно Гамсону (1975:140), «центральное различие между политическими акторами определяется положением снаружи или внутри политии <...> Те, кто находится снаружи – обездоленные. Они лишены основного преимущества членов: рутинного доступа к влиянию на решения, которые их затрагивают».
Следовательно, ключевой вызов, стоящий перед повстанцами – изобрести некоторый способ преодолеть исходный недостаток влияния, который обрекает их на участь институционального бессилия. Повстанцы должны обойти рутинные процедуры принятия решений и попытаться, через использование не-институционализированных тактик, вынудить своих оппонентов столкнуться с ними за пределами установленного порядка, из которого оппоненты черпают столь значительную часть силы. Короче говоря, они должны создать «негативные стимулы» для торга (Wilson, 1961).
Это подразумевает создание ситуаций, которые подрывают нормальное функционирование общества, и противоположны интересам привилегированных оппонентов группы обездоленных. Повстанцы пытаются подорвать процессы, в которые помещен интерес их оппонентов, до такой степени, что обещание остановить разрушительные действия станет достаточным стимулом, чтобы привилегированные члены политии пошли на уступки.
Находки в исследовании Гамсона (1975:72-88) поддерживают утверждение, что использование негативных стимулов и разрушительных тактик оказалось эффектным для многих групп, бросающих вызов. Гамсон подытоживает: «буйные группы, которые используют насилие, используют забастовки, и налагают на противника другие штрафы, имеют успех выше среднего» (Gamson, 1975:87).
Как пишет Biggs, 2002: «Конфликт между капиталом и трудом – в конечном счёте происходит вокруг власти – власти налагать затраты».
Анализ нескольких «движений бедных» Пивеном и Кловардом (1979) подтверждает выводы Гамсона. Как они отмечают, «...обыкновенно только когда волнения среди нижних классов выходят за рамки выборных процедур, бедные получают некоторое влияние, потому что нестабильность и поляризация, которую они угрожают создать действиями на улицах или фабриках, вынуждает выборных лидеров реагировать» (Piven and Cloward, 1979:15).
Итак, в большинстве случаев, появление социальных движений означает как минимум ограниченный успех в использовании подрывных тактик.
Но чтобы выжить, движение должно быть способно сохранять рычаг давления, который приобрело через использование таких тактик. Чтобы это сделать, движение может либо перевести изначальный успех в разновидность институциональной власти (как, к примеру, сделало рабочее движение), или продолжить экспериментировать с не-институциональными формами протеста. Второе необходимо, так как даже самые успешные тактики со временем, скорее всего, будут эффективно отражены противником, если на них полагаться слишком долго.
Следовательно, темп восстания определяется двумя факторами: а) способностью повстанцев творчески изобретать новые тактики, б) способностью оппонентов нейтрализовать эти ходы эффективными контр-тактиками. Эти процессы можно назвать тактической инновацией и тактической адаптацией сторон.
Ниже мы приведем некоторые форматы протеста, которые движение за гражданские права изобрело в ходе тактического взаимодействия с противником. На этих примерах автор статьи объясняет действующие механизмы протеста вообще.
Первый из них – бойкот автобусов. Люди из местных черных сообществ просто отказывались ездить на автобусах, пока владельцы не отменят правила сегрегации пассажиров. Например, «во время бойкота в Монтгомери, приблизительно 90-95 процентов черных пассажиров города отказывалось ездить на автобусах (Walton, 1956)».
Забастовка пассажиров (bus boycott)
Легальные способы повлиять на практику сегрегации в быту провалились. А бойкоты автобусов помогли отменить сегрегацию на транспорте. В частности, в Монтгомери и Таллахасси.
Почему эта тактика преуспела там, где прочие провалились? Ответ на этот вопрос лежит в контрасте между институциональной беспомощностью черных Юга и рычагами влияния, которые они способны были применить в обход «легальных каналов» – через бойкот.
В обход легальных каналов, черные могли использовать преимущество своей значительной численности, чтобы создать весомый «негативный стимул» для торга. Этот стимул – экономическая устойчивость автобусных линий, которые в Монтгомери сильно (70-75%) зависели от черных пассажиров (Brooks, 1974:110). Наличие этого рычага влияния сказалось в Монтгомери и других местах. 13 ноября, Высший Суд США объявил законы Монтгомери о сегрегации в автобусах неконституциональными. Пять недель позднее, 21 декабря, автобусы города были официально десегрегированы. Так закончился годовой бойкот автобусов черным сообществом.
Похожий бойкот начался 28 мая 1956 в Таллахасси, Флорида. Здесь черные составляли 60-70 процентов пассажиров, и городская автобусная компания быстро почувствовала эффект бойкота. Через пять недель после начала кампании, автобусная компания была вынуждена остановить работу. В то время как прибыли уменьшились примерно на 60 процентов, продолжать работу было невозможно (Smith and Killian, 1958). Несколько месяцев спустя работа автобусных линий возобновилась, благодаря нескольким формам общественных субсидий, которые организовали городские чиновники. Но бойкот продолжался. Наконец, следуя решению Высшего Суда в случае Монтгомери, десегрегация была принята официально.
Влияние Таллахасси и Монтгомери (и других бойкотов) сказалось на остальных местах [где бойкотов не было]. Видимо, испугавшись подобных разрушительных бойкотов в их собственных сообществах, как минимум дюжина других южных городов тихо десегрегировала автобусные линии во время кампаний в Таллахасси и Монтгомери.
Нечто похожее случилось во время забастовок рабочих в 1886: когда волна забастовок за 8-часовой рабочий день начала нарастать, многие предприятия, где забастовок ещё не было, поспешили тихо уступить рабочим. Успешный протест влияет даже на те регионы, где протестов ещё не происходило.
Но как бы ни были эффективны бойкоты, со временем южные сегрегационисты научились им эффективно противостоять. Эта адаптация имела две формы: легальные препятствия и нелегальное преследование.
Официальные чины творчески использовали существующие законы – включая штрафы за различные мелкие нарушения – чтобы преследовать участников движения. За пределами официальной власти, расисты практиковали различные насильственные нападения на участников. Возможно, из последующей адаптации уже самого движения к тактике сегрегационистов, родилась следующая действующая механика протеста – где насилие оппонентов служит целям самих протестующих.
Целью бойкотов автобусов, в отличие от поздних тактик, было не столько вызвать федеральное вмешательство, сколько использовать рычаги влияния на локальном уровне, создавая негативные финансовые стимулы. В этом смысле, бойкоты были по большей части успешны.
Сидячие демонстрации (sit-ins)
События, окружавшие сидячую демонстрацию в Гринсборо, хорошо известны. 1 февраля 1960 года, четыре студента из Северной Калифорнии заняли места за местной буфетной стойкой в [сетевом магазине] Вулворт. В ответ, управляющие магазина закрыли стойку и студенты вернулись на кампус без инцидентов. После этого, события разворачивались быстро. В течение недели, похожие демонстрации прошли в ещё двух городах штата. К 15 февраля, движение распространилось на девять городов в Северной Калифорнии и соседних штатов (McAdam, 1982). К концу мая, 78 южных сообществ испытали сидячие демонстрации, и как минимум 2000 человек были арестованы (Meier and Rudwick, 1973:102).
Эффект этой тактической инновации на общий темп восстания очевиден на Рисунке 2.
К концу 1961, заведения в 93 городах десяти южных штатов были десегрегированы – как прямой результат сидячих демонстраций (Bullock, 1970:274). Как минимум в 45 других местах, желания избежать подрывных сидячих демонстраций оказалось достаточно, чтобы привести к десегрегации некоторых магазинов (Oppenheimer, 1963:273).
Эти цифры поднимают важный вопрос: почему данная тактика оказалась такой успешной? При первом рассмотрении, действующие механизмы за сидячими демонстрациями не так уж очевидны. Безусловно, логика бойкотов неприменима в случае сегрегированных заведений – учитывая, что черные с самого начала были отключены от возможности быть пользователями таких заведений, они не могли просто перестать быть клиентами [patronage], чтобы наложить давление на предприятие.
Вместо этого, они нашли способ создать совершенно другой стимул для торга. Занимая места у сегрегированных буферных стоек, повстанцы могли подорвать обычное функционирование бизнеса до такой степени, что подверженные атакам предприятия были бы вынуждены изменить их расовую политику.
Желаемое нарушение бизнеса было только отчасти функцией от рутинного закрытия буфетных стоек, которое обычно следовало за сидячими демонстрациями. Очевидно, выручка с буфетной стойки даёт только малую часть общего дохода магазина, и сама по себе недостаточна, чтобы принудить предприятие перейти к торгу с повстанцами. Чтобы тактика работала, должно происходить более широкое нарушение бизнес-процессов в масштабе всего магазина. А это, в свою очередь, зависело от появления в местном сообществе «кризисного определения ситуации». Когда это случалось, магазин становился фокальной точкой расовой напряжённости и насилия достаточной интенсивности, чтобы оттолкнуть возможных покупателей от пользования [patronizing] магазином.
Пример поможет иллюстрировать эту точку зрения. Он взят из отчёта свидетеля того насилия, которое сопровождало сидячую демонстрацию в Джексонвилле, Флорида, 1960:
«К полудню того дня, демонстранты прибыли в магазин Гранта [сетевой магазин того времени] ... Гранты закрыли стойки примерно через пять минут после того, как началась сидячая демонстрация. Тогда демонстранты ушли. Когда они двигались к другому магазину, появилась группа из примерно 350 вооруженных белых мужчин и мальчишек, бегущих вниз по улице к магазину. Некоторые негры [Negroes] не выдержали и побежали. Однако, большинство продолжило следовать в строгом порядке, пока четыре или пять членов Совета Юношества не запаниковали и не побежали тоже. В этот момент толпа настигла демонстрантов. Одну девочку ударили древком топора. Началась драка, и демонстранты отступали к негритянской части города ... Мальчика столкнули под автомобиль ... К 12:50, всего лишь через час после первой сидячей демонстрации в этот день, полицейский инспектор Бейтс докладывал, что ситуация в центре города совершенно вышла из-под контроля. К этому времени произошла уже серия отдельных инцидентов, когда толпы ловили негров и избивали их» (Oppenheimer, 1963:216).
Очевидно, в таких условиях, покупатели вряд ли решат воспользоваться магазином или рискнут отправиться в центр. Результат – значительное снижение коммерческой активности посреди общей атмосферы кризиса.
Помещая свое тело в неположенный культурный слот, протестующие одновременно заявляли несогласие и налагали давление на бизнес – вызывая скандалы, которые приводят к потере прибыли. Добиться этого они сумели благодаря активному возмущению оппонентов. Расколотость общества и наличие активных противников, протестующие превратили в рычаг давления.
Отличие от прямого нарушения порядка: протестующие и вызывают нарушения порядка, и привлекают симпатии как жертвы.
Здесь обнаруживаются два тактических улучшения по сравнению с бойкотами автобусов. Во-первых, кризис, порожденный бойкотом, затрагивал напрямую меньшее число людей и требовал больше времени для разворачивания, чем кризис, спровоцированный сидячими демонстрациями. Второе, как замечает Обершалл (1973:268), «цена бойкота тяжело ложилась на плечи участников бойкота, многие из которых ходили пешком на работу через большие дистанции. Только через месяцы, потеря прибыли от автобусных билетов создавала финансовую ситуацию достаточно проблемную для муниципальной администрации». На контрасте, финансовые затраты из-за сидячих демонстраций на себе моментально ощущали сами сегрегационисты. Что делало новую тактику много более успешной и непосредственной [direct], чем бойкоты.
Но цена сидячих демонстраций для сегрегационистов не была только финансовой. Символические последствия также были огромны. Для южных черных и белых в равной степени, сидячие демонстрации послужили, чтобы разбить определенные мифы, которые использовались десятилетиями, чтобы поддерживать расовый статус кво. Черные Юга, кто всегда чувствовали себя бессильными произвести базовые изменения в своем образе жизни, были гальванизированы осознанием, что теперь они делают именно это.
В свою очередь, многие сегрегационисты обнаружили, что всё труднее становится сохранять давнее и оскорбительное моральное различение между черными и белыми, после наглядного в сидячих демонстрациях контраста. Дилемма хорошо схвачена колонкой, которая появилась в про-сегрегационистской «Ричмонд Ньюс Лидер» 22 февраля 1960, когда сидячие демонстрации в городе были на подъёме:
«Многие жители Вирджинии должны были чувствовать укол сожаления о том, как разворачиваются события, читая о субботних сидячих демонстрациях негритянских студентов в магазинах Ричмонда. Вот цветные студенты – в пальто, белых рубашках, галстуках, один из них читает Гёте, а другой делает выписки из текста по биологии. А вот на тротуаре снаружи банда белых парней, которые пришли насмехаться – неорганизованный шалам-балам, отвисшие челюсти, черные рубашки, улыбки убийц, а некоторые из них – спаси нас, Господи – размахивали славным знаменем Южных Штатов из последней войны, в которую сражались джентльмены. Увы! Это заставляет задуматься» (цитируется в Zinn, 1965:27).
Таким образом, отчитываясь за эффект сидячих демонстраций, нужно учитывать символические последствия демонстраций, не в меньшей степени чем финансовые убытки для сегрегационистов.
А также стратегически использовать визуальный стиль и подачу (фрейминг) акций движения.
Постепенно эволюционировали контр-меры оппонентов движения
Реакция оппонентов включала массовые аресты полицией, проведение локальных или на уровне штата законов против нарушения границ собственности, постоянное закрытие буфетных стоек, и создание различных би-расовых комитетов для торга с протестующими, чтобы сдержать или рутинизировать конфликт. Последний метод адаптации оказался наиболее эффективным. Смягчая «кризисное определение ситуации», он значительно снизил подрывной потенциал сидячих демонстраций, что ослабило рычаги давления, используемые повстанцами.
На самом деле, это можно рассматривать как общий аспект процесса тактической адаптации оппонентов движения, независимо от используемых движением протестных тактик. Все протестные тактики зависят в своей эффективности от способности создавать кризисные ситуации. Но длительное использование тактики неизбежно ослабляет любое представление о ситуации как кризисной, даже если оно было сформировано вначале. Джеймс Лоэ (1971) назвал этот процесс «нейтрализацией кризиса». Он поясняет: «толерантность к кризису меняется, когда сообщество учится противостоять прямому действию и другим вызовам. В большинстве городов в начале 1960-х, сидячих демонстраций было достаточно, чтобы стимулировать определение ситуации как кризиса [crisis-definition], но сегодня с ними справляются походя, и в основном они неэффективны как техника изменений (Laue, 1971:259).
Именно это и произошло на Юге после начальной волны сидячих демонстраций. В результате, темпы восстания резко упали, и активисты движения за гражданские права возобновили свой поиск новых и эффективных тактических форм.
Марши свободы (freedom rides)
Тактика, которая снова оживила движение: марши свободы [или поездки свободы, freedom rides]. Впервые использованная «Братством Воссоединения» в 1947 году для тестирования исполняемости решения Высшего Суда (Морган против штата Вирджинии, 1946), ставившего вне закона сегрегацию на автобусах, используемых в перевозках между штатами, тактика была заново представлена CORE в мае 1961.
Чтобы протестировать исполнение законодательства, две организованных CORE группы смешанного расового состава, оставили 4 мая Вашингтон, Д. С. на рейсовых автобусах, в надежде добраться до Нью-Орлеана. Автобусы так никогда и не достигли места назначения. Вслед за сожжением одного из автобусов возле Эннистон, Алабама, и жестокого нападения толпы в Бирмингеме, участники марша были вынуждены долететь до Нью-Орлеана, чтобы закончить путешествие.
Тем не менее, марш более чем достиг своей изначальной цели. Он не только драматизировал продолжающееся на Юге сопротивление решениям Высшего Суда, но также послужил, словами современного событиям аналитика, «как бодрящий укол для групп движения за гражданские права как раз тогда, когда интерес со стороны негритянских студентов Юга ослабевал ...» (Oppenheimer, 1963:277).
Рисунок 2 поддерживает предположение Оппенгеймера. Следуя за начальной волной сидячих демонстраций в течение весны 1960, темп активности движения сильно провалился. Кроме короткой вспышки активности в феврале-марте 1961 (стимулированной, опять же, введением небольшой протестной техники, добровольных арестов [jail-in]), темп восстания опустился на уровень до сидячих демонстраций. Первый организованный CORE марш свободы [ride] всё изменил.
Вдохновлённые этими усилиями, и жаждущие капитализировать инерцию, которую эти усилия создали, активисты SNCC запустили второй Марш Свободы [Freedom Ride], который стартовал из Нэшвилля 17 мая. Пережив атаку толпы тот дня спустя в Монтгомери, вторая группа участников марша направилась в Джексон, Миссиссиппи, где была арестована и заключена в тюрьму 24 мая, по обвинению в нарушении границ [собственности]. Далее тактику начали перенимать группы по всей стране. С мая по август, различные группы пассажиров [riders] ринулись в Джексон со скоростью почти одна группа в день. К концу лета, больше чем 360 человек было арестовано в связи с маршами [rides] (Meier and Rudwick, 1973:140).
Чтобы объяснить влияние маршей свободы, нужно снова указать на способность повстанцев создавать кризисную ситуацию значительных размеров. В этом им оказали неоценимую помощь местные сегрегационисты, которые реагировали на «угрозу», представляемую маршами, серией широко освещенных в медиа, насильственных нарушений общественного порядка. Эта реакция, в свою очередь, вынудило нерешительное федеральное правительство вмешаться в поддержку участников маршей. Департамент Юстиции попросил районный федеральный суд в Монтгомери запретить различным группам сегрегационистов вмешиваться в путешествия между штатами. Роберт Кеннеди отправил 600 маршалов, чтобы защищать участников маршей; и под административным давлением, 22 сентября 1961 года, Комиссия по торговле между штатами, выпустила приказ, запрещающий сегрегацию в путешествиях между штатами. В самом деле, это выглядит, как будто федеральное вмешательство было целью повстанцев с самого начала.
Джеймс Фармер, директор CORE и главный архитектор маршей свободы, описывает стратегию, лежащую за кампанией: «мы намеревались спровоцировать власти Юга арестовать нас, и тем самым подтолкнуть Департамент Юстиции контролировать выполнение законов страны» (Farmer, 1965:69).
Потому что отказ правительства сделать это мог привести к ещё большим нарушениям порядка и неустойчивости собственных позиций правительства.
Таким образом, как и ранние тактики, марши свободы использовались, чтобы создать кризисную ситуацию. Однако, природа этого кризиса сильно отличалась от природы кризисов, которые создавали бойкоты автобусов или сидячие демонстрации.
Отметим первое использование движением той протестной динамики, узнавание которой и сознательное использование будет питать высокий темп восстания во время периода, который обычно считается расцветом движения. Этот период начинается с инаугурации президента Джона Кеннеди в январе 1961 и кончается с окончанием кампании в Сельме в мае 1965, и последующим смещением движения к Северу, как очагу протестной активности.
Описать эту динамику можно просто. Недовольные медленным темпом социальных изменений, достигнутых через конфронтацию на местном уровне, повстанцы ищут способы расширить конфликт, склоняя сегрегационистов подрывать общественный порядок до точки, где потребуется федеральное вмешательство и поддержка. Эта динамика опять подчеркивает ключевое значение «политических возможностей» в формировании контекста, внутри которого происходит процесс тактической инновации.
Негативные экономические стимулы для местных владельцев бизнеса – это действующий механизм как минимум двух тактик движения. Негативные политические стимулы для федерального правительства – действующий механизм как минимум трёх других тактик.
«Структура политических возможностей» и окно возможностей для протеста
Макадам утверждает, что для успешной диффузии тактической инновации, важны как минимум два других обстоятельства: благоприятные политические условия, в которых инновация будет работать, и предварительно существующие сети людей, через которых инновация будет распространяться (активистов, или даже прежде не политизированных сообществ). Ниже показано, какие слабые места в политической системе того времени эксплуатировал протест. Очевидно, структура политических возможностей в нашей стране и в наше время отличается – но это не делает пример стратегического использования политических слабостей системы менее полезным.
С выборами Кеннеди, уязвимость федерального правительства к этому [описанному выше] типу давления резко увеличилась. Тогда как Эйзенхауэр был мало обязан голосам черных избирателей или избирателей демократического Юга, Кеннеди значительно зависел от обоих групп. В частности, считалось, что «черный голос» играл решающую роль в победе Кеннеди с незначительным отрывом над Ричардом Никсоном предыдущей осенью (ср. Lawson, 1976:256). Таким образом, Кеннеди вступил в должность с нуждой удерживать свою хрупкую политическую коалицию, и сохранить поддержку всё более важного черного электората. Это сделало его администрацию уязвимой для «политик протеста» в степени, в какой администрация Эйзенхауэра никогда не была. [Постепенное] осознание этой уязвимости отражено в эволюции тактик движения. В то время как ранние тактики пытались мобилизовать рычаги влияния на местном уровне через нарушение коммерческой активности, тактики следующих четырех лет должны были провоцировать насилие сегрегационистов, как стимул для благоприятных движению федеральных действий. В течение этого периода, умелое манипулирование этой динамикой повстанцами, определило формы разворачивающегося конфликта – масштаб и время вмешательства федералов и белой оппозиции. Данные, изображённые на Рисунке 4, поддерживают это предположение.
В чем отличия российской структуры политических возможностей? Можно выделить две черты: большая политическая децентрализация в Америке и более чувствительная зависимость от электората.
Первая особенность сделала возможным давление на локальные власти или локальный бизнес в качестве протестной тактики.
Вторая особенность позволяет сделать общественное недовольство рычагом давления.
У нас же крайняя централизация и образ «непреклонной власти» делают такие методы как будто малоэффективными.
С другой стороны, так ли это действительно? Местные расходящиеся ветви влияния и различия интересов можно вскрыть, даже если сейчас они спрятаны под монолитным образом единого государства. Власти действительно непреклонны к политическим организациям, но легко идут на компромиссы, когда поднимается большое число обычных людей. Мы все это видели неоднократно.
Часть текста не поместилась в формат Телеграфа, продолжение здесь.