Мир не без добрых людей

Как мы путешествовали пешком и не пешком по глубинной России

На этот раз все началось с Палеха.

Хотя нет, конечно, нет. В прошлом году мы (автор данного текста и главный редактор «Севера») ходили на Троицу пешком в Троицу. К Сергию. Представлялось, в этом был какой-то особый смысл, но время прошло, смысл, кажется, потерялся, зато осталась убежденность, что ходить пешком по России — круто. Видишь все по-другому. Вообще — видишь. И чувствуешь себя по-другому. Когда ты устал, в пыли и прилично покусан комарами, на размышления — стыдные, кстати, и вредные — о том, например, чем еда в придорожной забегаловке отличается от пиццы с трюфелями в «Депо», ни сил, ни времени не остается. Ты просто благодаришь судьбу за кусок шашлыка и чувствуешь себя своим. Московская шелуха спадает. Остается настоящий русский человек. Ну или почти настоящий.

В общем, мы ждали лета и готовились к походу. Прорабатывали варианты маршрутов. Искали места для ночлегов. Это и сыграло решающую роль — качество гостиницы вопрос, конечно, второстепенный, но сам факт ее наличия важен. Важно, чтобы две гостиницы разделяло расстояние, которое обычные и не особенно уже молодые люди способны пройти за день.

Поэтому и остановились на идее посетить русские иконописные села — Палех, Холуй и Мстеру. Без ненужных подвигов — три дня пешего хода с перерывом на отдых (как раз в Палехе). Дальше — на транспорте. Нам почему-то казалось, что везде есть хоть какой-нибудь транспорт.

Да, Палех. Что-то такое из детства (из нашего, давно бывшего детства), когда взрослые гордились наличием в доме аляповатой шкатулки с росписью. Мы относились к этому всему не без снобистского пренебрежения. Спойлер — вообще зря, однако об этом позже. Но в разных местах нам стали попадаться палехские иконы. В основном, конечно, ширпотреб из позапрошлого века, вещи незамысловатые и поразить не способные. Но изредка — настоящие шедевры. Это заставляло задуматься. А потом, в Ростове Великом, на большой выставке икон из частных собраний мы увидели холуйские иконы из коллекции Евгения Ройзмана, за искреннюю и горячую любовь к родине внесенного в реестр иноагентов.

Я много раз бывал в Екатеринбурге в его музее, видел, конечно, невьянские иконы, но не знал, что у него есть что-то еще. А вот есть. Холуйские святые — нарочито примитивные, плоские, графичные, шанса не оставляют: влюбляешься сразу. Авангард до авангарда (хотя и без нас известно, что мастера русского авангарда иконописью тоже вдохновлялись).

Ладно, затягивается предисловие. На вокзал и в Шую.

***

Сейчас Шуя — райцентр в Ивановской области, прежде было по-другому: как раз Иваново-Вознесенск относился к Шуйскому уезду Владимирской губернии. Отсюда, как несложно догадаться, Василий Шуйский, неудачливый русский царь времен Смуты. Прекративший Смуту князь Дмитрий Пожарский тоже владел в Шуе дворами. Грозный здесь бывал, Петр Первый здесь бывал, Михаил Фрунзе здесь ураганил, был арестован, приговорен к смертной казни, помилован, потом вернулся и в 1917-м руководил Шуйским советом рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

Чувствуется, что ⁠прежде он был главным героем города — редкий ⁠дом в центре ⁠обошелся без мемориальной доски, ⁠напоминающей о славных деяниях красного полководца. ⁠Но сейчас у Фрунзе — серьезный конкурент. Поэт (удержусь, не стану ⁠рассказывать, ⁠что я думаю о его творчестве, чтобы не обидеть шуян) Константин Бальмонт — тоже из местных. Чувствуется, что как раз его культ пытаются противопоставить отжившему культу советского военачальника. Есть рядом с музеем имени Бальмонта довольно смешной памятник Бальмонту, а в самом музее два зала из четырех рассказывают о жизни поэта.

«Довольно смешной памятник». Это я смело. Довелось в ходе путешествия увидеть такой памятник, смешнее и лучше которого уже точно не встречу. Но про это — в свое время.

Добрая дама-смотрительница в музее предупреждает:

— Зал, где картины, занят сейчас. Дети мыло варят. Вы как шум услышите — бегите туда сразу. Раз шумят — значит, доварили. Но надо спешить: следующая группа детей придет мыло варить.

Шуя до большевистского переворота — один из главных центров мыловарения в империи, теперь вот младшеклассников на каникулах развлекают специальными уроками в музеях. Боязно гадать, из чего их учат варить мыло, а впрочем, ждать не пришлось. «Зал, где картины» мы тихо посмотрели, не мешая детям, которые мыло не варили: им показывали фильм о родном городе.

Есть еще несколько церквей, и при Вознесенском соборе — колокольня, самая, как пишут, высокая в Европе из числа тех, что стоят отдельно от храмов. 106 метров. На колокольню можно влезть и мы, кряхтя, влезли. Есть монастыри и целая россыпь церквей в соседних селах — до них тоже прокатились. И главное — внушительное количество старых домиков, практически сохранившийся центр.

Почему главное? Поверьте человеку, который довольно много путешествует по России: эта уцелевшая старина важна. Это остов, основа, то, что позволяет увидеть в городе город, место, предназначенное для человеческой жизни, знак соразмерности и уюта. Советские люди навык строить города для жизни утратили, постсоветские — только начинают обретать (хотя это спорный вопрос, есть у постсоветского урбанизма горячие поклонники, есть яростные враги, есть неопределившиеся, вроде меня). Человечность там, где много старого камня. И в Шуе она есть.

***

Тяжелее всего описать красоту дороги. Господь не обидел. Нам показывали невероятное небо — то чистейшей голубизны, а то — расписанное посложнее, затянутое позолоченными тучами. За многое можно ругать Россию, не кривя особо душой, но вот облака у нас научились делать первоклассные. Тут уж что есть — то есть.

В селе Преображенском выглядывают вдруг из кустов руины готического замка. Это остатки усадьбы местного богача, Асигкрита Балина, который много всего построил в здешних краях. Имени хватит, чтобы удивиться, да? Асигрит (или Асинкрит) — апостол «от семидесяти», единожды упомянутый в Новом завете, в Послании Павла к Римлянам. От имения к большаку — дорога, которую еще при Балине и замостили булыжником. И она цела, и камни эти теплые.

Поля, заросшие люпином. Старый, развалившийся почти мостик над крохотной речкой Люлех, — поросшие мхом бетонные плиты. Леса, овраги. Сосны. Сосны — ближе к Юже, крохотному городку, в котором ночевали мы после Палеха. Там и земля вдруг становится другой, под ногами — песок, белый и чистый.

Раз забрели в болото. До Палеха шли втроем — нас сопровождал друг, живущий в Санкт-Петербурге. В какой-то момент он решил улучшить маршрут… Так мы в болоте и оказались. Радовался, словно ребенок. Еще бы — все как дома. Впрочем, грех жаловаться: целая страна, которую ведет человек из Петербурга, легко может провалиться в большую беду. Мы-то выбрались, побродив примерно час среди грязи и крапивы в человеческий рост. Ну, покормили комаров, они тоже живые, им тоже питаться надо. Стране сложнее.

Хмелея от этой неброской красоты, начинаешь верить отечественным пропагандистам, понимаешь, почему кровожадные лидеры агрессивного блока НАТО хотят все это у нас отнять и захватить. Как не хотеть-то? Естественное желание. Но вот забредая в очередное сельцо, до которого брызги (былого) нефтяного великолепия не долетели, понимание утрачиваешь — то есть что, получается, это вот они захватить собираются? Слабоумные, определенно слабоумные.

***

Каждому месту нужен герой. В Палехе главный герой — Крестовоздвиженский собор. Изящный, рвущийся к небу, с высоченной шатровой колокольней. Но при этом — с игрушечными самоварными куполами, смешными и дутыми. Да еще и раскрашенными в бледно-сиреневый (никогда, пожалуй, такого не видел). Сразу и величественный, и посюсторонний. Живой.

Конец XVIII века, но с явной отсылкой ко временам более древним. Строил на деньги местных жителей мастер Егор Дубов. Расписывали чуть позже московские мастера и свои, палехские. Внутри — сырость, прохлада, изрядное количество старых икон.

Его отовсюду видно, он тут главный, за него и держится поселок, чтобы не уползти в небытие.

В Холуе (ударение, кстати, на первый слог, и если вы в ударении ошибетесь, смотреть на вас станут косо) главный герой, пожалуй, мост. Старый, заслуженный деревянный мост через речку Тезу. С ним случились недавно печальные приключения, но он уцелел, хоть и сделался пешеходным. А о приключениях еще поговорим.

И еще — невероятно комичный памятник князю Пожарскому. На невысоком столбике — щекастая голова с выпученными глазами. Разное видел, нелепее, наверное, уже и не увижу.

В Мстере главный герой — музей. Он небольшой, но в нем настоящая душа. Иконы местной работы, старые и не очень старые, но неизменно красивые, шкатулки… И что-то еще, что больше всего этого. Что заставляет бродить по трем крохотным залам, раз за разом их обходить, возвращаться, всматриваться в фигурки святых и не особенно святых героев… Разные бывают сюжеты. «Ленин принимает индийскую делегацию в Кремле», допустим. Но даже и здесь деревья, холмы, восточные гости в чалмах — словно бы вот только что с иконы сбежали.

***

В Палехе — роскошнейший музей. Очень внушительная коллекция икон. Старые, XVI и XVII веков, — настоящие шедевры, целый большой зал. Местные, XVIII и XIX веков, которые позволяют увидеть, как, из чего иконописцы придумывали уже при большевиках новое себе занятие, стараясь хранить традиции.

История во всех трех иконописных селах общая. В начале 20-х годов прошлого века мастера сообразили, что спроса на иконы не будет больше. И синхронно создали артели, чтобы делать шкатулки, панно и прочий товар. Сюжеты поменялись, герои остались. Мальчишки на «Встрече челюскинцев» в палехском музее могли бы точно так же бежать по иконе, изображающей Вход Христа в Иерусалим…

В Палехе один из создателей традиций местной росписи — иконописец Иван Голиков. Для людей, понимающих толк в изысканных книжках издательства Academia, скажу — одна из самых дорогих и редких, «Слово о полку Игореве» — его работа. Он не только сделал все иллюстрации, он еще и текст написал от руки, стилизуя его под древние рукописи. Есть его музей — рядом с главным городским музеем. Скромная крестьянская изба. А чуть в стороне от центра поселка — еще и дом-музей Павла Корина. Знаменитый художник тоже из здешних иконописцев.

В Холуе музей совсем крохотный, два зала всего, но и там не без любопытных вещей, включая курьезы. Есть, например, «Троица», написанная на бумажных планочках, так, что в зависимости от ракурса вы видите либо Бога-Отца, либо Сына, либо Голубя, изображающего Дух Святой.

Про мстерский музей говорил уже, там тоже работы одного из отцов-основателей местного стиля росписи, иконописца Николая Клыкова. И это — серьезное большое искусство, без ненужной приставки «декоративно-прикладное».

Да, кстати, в Мстере есть еще один музей — при действующем женском монастыре святителя Иоанна Милостивого. Всего одна комната, случайный набор экспонатов, — старые фотографии, крестьянская одежда, несколько икон… Но если занесет судьба — найдите возможность зайти. За музеем присматривает монахиня, явно знающая толк и в истории, и в искусстве; поговорить с ней — настоящее удовольствие.

***

Хуже всего дела обстоят с кафе. В Шуе, если не искать изысков, можно перекусить. Хотя, даже если искать, — имеется одно кафе с нелепым московским меню и невменяемыми ценами. По дороге от Шуи до Палеха нам попались две шашлычных. Зашли в одну, все было просто, но вкусно. По дороге от Палеха до Южи кафе вообще нет. Свернули, забрели в Преображенское, упоминавшееся уже выше, но и там ничего. Только небольшой магазин. Солидный и добрый продавец вошел в положение, порезал хлеб и колбасу и даже объяснил, где найти сквер с лавочками. У памятника сельчанам, погибшим в Великую отечественную, разумеется.

Там и устроились, и не знаю, ел ли я в своей жизни что-нибудь вкуснее этих незамысловатых бутербродов. Правда, главный редактор «Севера» Громов А.А. в том же сельпо купил пакет с молоком, и, демонстрируя чудеса ловкости, полил молоком сначала себя, потом колбасу и хлеб, и наконец мой рюкзак. Однако это мелочи.

В Юже кафе, поговаривают, есть, но мы его не нашли. По дороге от Холуя до Южи нет не только кафе, но и магазинов в деревнях. В Холуе есть хотя бы магазин. Но самое веселое приключение произошло с нами в городе Вязники, о древних церквях которого «Север» однажды уже рассказывал. Последний пункт маршрута, там железная дорога и через три часа — Москва.

От Мстеры до Вязников домчал нас разбитый и ржавый автобус, и на въезде в город мы увидели целую поросль разнообразных заведений. Решили — если уж на въезде так, то в центре рестораций и вовсе без счета. Пересели с междугороднего автобуса на местный и двинули.

— Вот приедем, спросим, где здесь поесть, а нам и скажут: «Поесть-то? Это вам на выезд из города надо, там все. Тут нету ничего», — пошутил я.

Приехали, полюбовались старой колокольней на Соборной площади (где нет никакого собора). Спросили проходившую мимо даму, где здесь можно перекусить.

— Поесть-то? Это вам на выезд из города надо, там все. Тут нету ничего.

После этого я уже не шутил. Опасался. Впрочем, мы нашли в городе столовую, где на второе подавали жареную в кляре докторскую колбасу.

***

И еще люди. Конечно, люди.

Та вот смотрительница в шуйском музее, которая предупредила нас о кознях малюток-мыловаров. Официантка в палехском кафе, которая не только позволила принести собственный алкоголь (хотелось, извините), но еще и попросила поклонника болот, оставшегося в кафе, когда мы вышли на поиски виски, отправить нам вслед сообщение — минеральная вода, которую мы заказали, тоже кончилась, лучше купить самим.

Хозяйка гостиницы в Юже, не только угостившая нас вкуснейшим чаем на травах, но и объяснившая, как заказать пиццу в городе, где ничего не работает.

— Уходить когда будете?

— После девяти утра.

— Не закрывайте тут ничего, ключ на гвоздик повесьте, — и скрылась во тьме, даже документов у нас не спросив.

Я стал вспоминать американские фильмы ужасов и пугать главного редактора «Севера». Вот, говорил ему, придут среди ночи маниаки и покрошат нас в фарш. Он, прагматик, в ответ заметил, что куда страннее другое — мы ведь можем бежать, забрав любые ценности. Хоть бы, например, абажур. В столовой при гостинице шикарный был на лампе абажур.

Спали как убитые, проснулись живыми, маньяки не пришли, но и абажур мы красть не стали. Более того, я забыл там панаму. Подарок друга, между прочим, того самого, который болота любит. Немного похожую, если включить воображение, на маленький абажур.

И еще — двое пьяных мужчин на трассе между Южей и Холуем, искавшие в кустах перед домом велосипед. Один — в майке и трусах, другой — в спортивном костюме. Искали рьяно, отчаянно матерясь, обсуждая, кому вообще эта рухлядь могла понадобиться.

Велосипед, кстати, стоял прямо на дороге, на самом видном месте.

Они его наконец нашли, заметили нас, поздоровались вежливо, поинтересовались, куда идем, пожелали счастливого пути. Через километр тот, что в костюме, уже на вновь обретенном велосипеде догнал нас. Повторил вопросы, обдумал ответы.

— К Веронике идете? — назвал какую-то неведомую фамилию и скрылся вдали.

Кто она, таинственная Вероника? Гадалка, предсказательница, знахарка? Или великая жрица любви, известная всей округе? Несколько минут я безосновательно ощущал себя героем. Причем героем стихотворения Гумилева Н.С. «Занзибарские девушки». Раз услышал бедный абиссинец и так далее.

Очарование разрушил Громов А.А., главный редактор «Севера»:

— Наверное, эта Вероника — авторитетный военный обозреватель.

***

Свое приключение — в Холуе. Поговорив с нами о планах (мы собирались в Холуе взять такси до Коврова) эта самая бесстрашная и верящая в людей хозяйка южской гостиницы посмеялась — мост в Холуе сломан, никаких такси нет, и ничего у нас не выйдет. Мы не поверили.

Мост — обещан ведь рассказ о его невзгодах — и правда сломал в прошлом году перегруженный «Камаз». Его починили и сразу же сломали снова — на этот раз при помощи перегруженного лесовоза. После чего решили, что больше по старинному мосту на машинах ездить не стоит. Новый строят, но не построили пока. Есть еще дамба на реке, но по ней запретило ездить местное начальство, руководствуясь соображениями, которые понять затруднительно.

Холуй разрезан речкой Тезой на две части, с одной стороны — Южа, откуда мы пришли, отличная дорога и хоть какая-то жизнь. Автобусы даже есть. С другой — Ковров, дорога разбита, уехать просто не на чем. Сели мы на кучу досок и пригорюнились. Громов А.А. задумчиво пил молоко, я отодвинулся от греха.

А он, мудрец, допив свое молоко, зашел в промтоварный магазин — спросить совета у продавщицы. Что тут началось! Образовался целый консилиум из разнообразных дам, начался конференц-колл с дамами, которые к магазину не дошли, и через час водитель для нас был найден.

Веселый и словоохотливый. Рассказал про все злоключения моста. И про то, почему церковь в селе открывается только по праздникам: «Батюшки у нас не держатся. Один хороший был — утонул. Другой хороший был — разрыв сердца. Еще один — веселый: как выпьет, на гармони играл и на лошади по селу скакал. Сослали его тут в одну деревню. Еще двух молодых прислали. Так голубые оказались». Ах, это старорежимное словечко «голубые» с легким, ненавязчивым оканьем…

И про урбанизм: «Такие у нас ивы на берегу были. Старые. Своя красота. Срубили, лавочки модные поставили. И что? Никто не сидит на них. Тени-то нет. И своей красоты нет». Тени нет, подтверждаю, поскольку мы на тех лавочках сидели. Это там как раз, где щекастый князь Пожарский.

И про частичную мобилизацию: «Молодые все в городах работают, как их найдешь. Ну, кто дома сидел, тех поймали, конечно. Но сколько? Много что ли? Человек десять, не больше. На весь поселок».

***

Кстати, за весь поход букву Z мы видели один раз. На майке масштабного мужчины у церкви в Шуе. И там же — чуть менее масштабную фреску, изображающую «бабушку с флагом», ныне забытую всеми и в Шуе, и вне Шуи. Константин Дмитриевич Бальмонт явно популярнее.

***

Не то, чтобы я умилялся, глядя на неустроенность нашу, и путешествуя среди островов, которые представляют собой русские села и городки. Настоящие анклавы, слабо связанные: достаточно, оказывается, сломать один мост, чтобы отрезать полсела от жизни. И речь — не про тайгу.

Но там есть и красота, и понимание этой — «своей» — красоты, и вполне человеческие отношения, иными словами — намек на возможное нестрашное будущее.

За тем, наверное, и ходили, чтобы этот намек поймать.

***

Москва, новости, тень переворота (мы ведь не знали еще, каким скверным анекдотом все кончится). И немного обидная мысль: напишешь, например, неплохую статью. Скажешь человеку: «Вот, я написал неплохую статью». Человек пожмет плечами — ну, написал и написал. А скажешь ему же: «Я без внятной цели прошел пешком тридцать три километра из одного села в другое», и начинается. «Вот это ты молодец! Это здорово! Я бы тоже так хотел! Класс! Отлично вообще!»

Кстати, вот, я написал неплохую статью. Хоть и не знаю до сих пор, кто она — загадочная Вероника. Понимающие люди, впрочем, говорят, скорее всего — самогонщица.