«Ленин или Гитлер?» — Йозеф Геббельс

 Речь в Цвиккау, 1926 г.

Мои дорогие германские соотечественники!

Мы, немцы, самая несчастливая нация на Божьей земле. Нация 60 миллионов, окруженная со всех сторон врагами, как в самой стране, так и за ее границами, нация, кровоточащая тысячью ран, – самые трудолюбивые люди в мире, – видит свой политический долг в том, чтобы разорвать себя на куски. Люди, которые имеют все причины сомкнуть ряды и, объединившись, оборонять себя от врагов, рассыпаются на десятки партийных организаций и профсоюзов и, несмотря на ожесточенные усилия, не могут найти пути к своей индивидуальности и осознанию своей миссии в мировой истории. Когда кто-то чувствует себя привязанным к этим людям в своем теплом, патриотично бьющемся, сердце и вынужден с открытыми глазами следовать по пути ошибок на Голгофу в форме нашей национальной Воли, он вполне может временами утратить всякую надежду на будущее Германии. Следовательно, этот человек больше не поверит в то, что эти люди когда-нибудь найдут дорогу, непоколебимо проложенную к их собственной свободе.

И все же непоколебимая вера снова и снова пробуждает в нас последнюю надежду. Затем человек пытается серьезно и объективно понять разделяющие силы времени и нации, и внезапно, как удар молнии, к нему приходит осознание того, что мы определенно не такие уж несчастные, потерянные и разобщенные, как может показаться внешне. Возможно, мы по-прежнему признаем десятки партий и организаций в общественной жизни этого народа, но вместе с тем мы осознаем, что ничто фундаментальное не разделяет большинство этих партий и организаций: их можно проследить обратно до более простых основных форм и лишь по вполне определенным причинам, – а именно по причинам, важным для их собственного существования, – они симулируют глубоко укоренившиеся разногласия. Если мы проследим за ходом их мыслей более пристально, вся картина внутренней политики Германии одним махом упрощается, и мы полностью признаем, что, по сути, лишь три великих движения очерчивают политику современной Германии, три движения, которые, конечно же, фундаментально отличаются друг от друга, поскольку они являются формами выражения достаточно определенных типов политической философии.

Посреди всех политических партий и организаций мы видим великий блок “статус кво”, блок реакции, блок средних классов, тот консервативный блок, который вросся в систему, понимающую свою обязанность в сохранении сегодняшней государственной системы более или менее искусными методами, но любой ценой. Это тот блок, который простирается от социал-демократов и включает германских националистов; это тот блок, который желает, чтобы государство оставалось таким, каким оно есть в настоящее время! Чтобы быть уверенным, другая партия в рамках этого блока выражает готовность к реформам, будь то в социальной либо национальной сферах. Одна партия настаивает на своих притязаниях с фанатическим усердием, другая в более умеренной и сдержанной манере, согласно настроениям своих избирателей, но фактически все они соглашаются с сохранением и защитой системы: Демократия, Либерализм, Капитализм – эти вещи для них священны и нерушимы.

По бокам этого центристского блока “статус кво” группируются революционные движения, которые явно признают одну основную вещь, а именно, если мы хотим строить государство будущего, тогда дело нужно двигать не реформами, а настоящей революцией. Система либерально-капиталистической демократии уже настолько вся прогнила и разложилась, что ее нельзя больше латать и реформировать. Ее необходимо полностью разрушить, умственно и политически расшатать так, чтобы дать возможность молодому населению на руинах старого общества строить новое. Они признают суть твердой оппозиции для направления острия революции не только против преступников атакуемой системы, но также против самой системы. В этой революционной идее мы имеем дело с двумя интеллектуальными движениями, которые нашли политическое выражение в Коммунистической партии и Национал-социалистической рабочей партии Германии.

Когда я говорю о Гитлере или Ленине, я не имею в виду этих двух людей в их чисто случайной человеческой форме или уже совсем не случайной политической форме. Суть выше этого: мы имеем дело с этими двумя людьми, поскольку они являются воплощением, персонификацией идеи, которая, если мне будет позволено сказать, затрагивает всех нас. Давайте лучше будем считать этих двух людей победителями старой концепции государства и пионерами новой. Такова наша настоящая задача.

Политики, люди, которые делают историю, не появляются случайно. Человек и время связаны сложным образом. Время определяет человека, а человек придает времени его полное значение и важность. И это полностью касается политика. Его нельзя понять вне его собственного времени. Он возникает из своего времени, является дитем своего времени, своего народа, своей истории. Он представляет в самой понятной форме время, народ и его историю.

Ленин и Гитлер являются детьми системы, они стали покорителями системы. Если мы хотим понять их, какими они есть на самом деле, мы должны проанализировать темные силы их времени, должны научиться распознавать, что дало им рождение, чтобы начать понимать, куда они ведут. Они не только существуют, они должны существовать. Все в истории, включая политика, имеет свою историческую причину, и только из этих причин мы найдем дорогу к фактам.

Какая система должна победить, Ленин или Гитлер?

Давайте начнем с Германии.

Если сегодня мы вынуждены болезненно переносить унижения настоящего ради будущего, то мы должны искать причины, почему все должно быть так, как оно есть. Являлась ли война, являлось ли 9 ноября 1918 года, или даже имеющая дурную репутацию система времен кайзера Вильгельма, ответственной за наш последующий крах?

Нет! И тысячу раз нет! Причины лежат значительно глубже, в десятилетиях, почти столетие назад. Я попытаюсь очень кратко обрисовать их. Наряду с растущей индустриализацией Германии приблизительно в середине прошлого столетия в стране мыслителей и поэтов рос германский материализм. В то же время на нашей германской земле почти каждый день появлялись громадные предприятия, вокруг которых миллионами концентрировался новый городской пролетариат. Эти миллионы вынуждены были следовать фатальной дорогой отчуждения от государства и нации. Правящий класс не понимал народа, не понимал, как интегрировать эти миллионы в нацию, как связать их радости и страдания с душой нации. Чем больше становились эти массы, тем дальше они отделялись от тесного единства государства. Их толкали в левом направлении. <...>

Следует трагически винить буржуазно-националистическую интеллигенцию за то, что она не раскусила такой ход событий, за то, что позволила событиям развиваться своим ходом, вместо того, чтобы стать во главе рабочих, сражаться за их существование, следовательно, за саму нацию. Буржуазия наблюдала за этими событиями и упорно отвергала их: она даже не попыталась связать самый низший класс с нацией через самопожертвование. <...>

Социализм и Национализм абсолютно несовместимы. Чем более убежден националист, тем грубее он противостоит социалистическим идеалам. Наш народ вел героическую войну в 1870-71 гг. и в борьбе завоевал свое политическое существование и значимость. Он сражался за абсолютную концепцию национализма и не смог найти ее.

Последовавшее за этим составляет самый ужасный урок германской истории. Люди пресытились. Люди, имевшие все, что пожелают: власть, богатство, собственность. Но эти люди были больны, казалось, неизлечимо больны. В их сердцах лежали семена смерти. Сердце гнило изнутри. Это уже не был сильный организм и не единое политическое тело. Он смертельно кровоточил из глубокой раны социального бедствия. Снова и снова врач прилежно навещал больничную койку этого народа, смотрел на зияющую рану, жал плечами, качал головой и с отвращением уходил. Возможно, также, из-за жалости, страха и стыда он накладывал на рану перевязочный материал социального благосостояния. По крайней мере, видно ее больше не было.

Но эта рана разрасталась и гноилась под повязкой, она разъедала жизненно важные органы тела и была готова уничтожить весь организм.

“Германия удовлетворена!

Германия больше не имеет политических притязаний!

Германия желает покорить мир мирным соперничеством!”

Таким был самый последний политический афоризм либеральной буржуазии, коррумпированной торгашескими целями и желанием прибыли.

Но эти несчастные люди еще раз объединились в августе 1914, надели свой стальной шлем и совершили потрясшие мир деяния, перед которыми отнимало дыхание у времени и вечности. Четыре года эти люди стояли, не дрогнув под шквалом пуль лишь для того, чтобы погибнуть так же жалко, как и любые люди в истории.

Ужасная загадка! Такая же ужасная, но уже не таинственная, когда мы анализируем лежащие в ее основе причины.

Ни систему, ни 9 ноября 1918 года нельзя винить в единственном числе за катастрофу. Они действовали вместе, в трагическом союзе. Слово “ноябрь-преступник” было подобно ругательству для нас. Очень долго, фатально одураченные, мы видели в них только участников той трагикомедии 9 ноября. Сегодня мы видим дальше и глубже. Вина остается прежней для тех жалких негодяев, которые обещали свободу, мир и хлеб, но разрушили все надежды. Однако в равной степени не уменьшается мера искупления, требуемого историей, вины тех в так называемом националистическом лагере, кто, эгоистично обманывая себя, создал исторический фундамент для 9 ноября, исключив массы из обеих сторон общества.

9 ноября представляло собой вероломство с обеих сторон. Правящий класс, с националистической точки зрения, пал. Он укрылся в мышиных норах, и шторм пробушевал у него над головой. Марксизм пал с социалистической точки зрения. <...>

Это была не революция! Это был заговор: это был жалкий, никудышный, трусливый, торгашеский переворот!

Переворот начался уже во время войны. Пока героическая молодежь Германии жертвовала свои трижды священные жизни во имя нации в кровавых битвах Первой мировой войны, марксистские предатели народа бродили по стране и призывали к переговорам. Исповедовали переговоры, хотя знали, что животное упоение врага победой требовало разрушения и только разрушения. Нация гибла за партию. К 9 ноября 1918 года марксистские предатели были готовы помочь благословить и короновать общественное преступление, совершенное против германского народа на последующие десятилетия. В то время, когда Германия сражалась за свое существование, в их дешевых газетенках героический германский народ, перед делами которого время затаивало дыхание, был оскорблен, оклеветан, оплеван и оскорблен. <...>

В счет Партии и только Партии! (Т.е. социал-демократической партии).

Итак, мораль, собственность и сила были отброшены. И никто ни разу не слышал, чтобы среди этого народа прошла волна негодования, когда “Форвертс”, так называемая рабочая газета, наиболее позорное слово в германской истории, вымолвленное без наказания, написала, что священной волей социал-демократии было, чтобы германский народ сдал свои знамена навсегда, не донеся их домой для окончательной победы. Может ли быть большее лицемерие? Социал-демократия позволила во время войны, – у нее были средства противостоять, без общей забастовки и не совершая государственной измены, – капиталистической эксплуатации закабалить этот народ до такой степени, которая не была известна истории. Почему? Потому что это было выгодно партии, потому что это было средством уничтожения в руках тех, кто желал использовать партию в качестве орудия против народа и нации. Кто-то льстит социал-демократии, называя ее интриганом, саботажником, ферментом распада. Ибо она слишком мала, слишком криклива, слишком неуклюжа и слишком высокомерна. А вот за ее спиной мы видим целую банду разрушителей, гиен на поле битвы германского труда, жаждущих власти и трофеев.

Социал-демократия была поставлена во главе государства доверием германского пролетариата. Затем она самодовольно и глупо замаскировала эту форму разрушения, позволив беспрепятственно совершить этот ужасный акт убийства всего народа – ради партии.

Итак, наступило, итак, должно было наступить, 9 ноября 1918. Никогда в истории мира не было более глупого, трусливого и бездумного переворота. Кроме всех невзгод, нищеты, всего национального и социального унижения он с бесконечным позором выставил нас перед лицом истории. Это была не революция. Это был театр, лживый, лицемерный и беспочвенный переворот бессмысленного и мелочного партийного толка.

Господин Шейдеман стоял на сцене парламента и предлагал людям мир, свободу и хлеб, в то время как далеко на западе канонада по-прежнему громыхала животной страстью к разрушениям поверх его пустых фраз. Он принес нам свободу: для его партии, для предательства 9 ноября. Он принес нам мир. Мирный договор в Локарно с тем самым капитализмом, который так ханжески и усердно атаковали. Он принес нам хлеб: хлеб рабства, который мы едим со слезами. Он, точнее, он и его партия выиграли прямо за линией фронта. Но германский народ проиграл, полностью проиграл прямо за линией фронта.

Позвольте мне задать один единственный вопрос: что принесло 9 ноября германскому рабочему в чисто материальном смысле, кроме нереальных ценностей? Где же достижения этого базового переворота? Я слышу крик: “Восьмичасовой рабочий день”. Этот крик противоречит самому себе. Скоро, мой друг, настанет время, когда вам не нужно будет работать 8 часов или даже 6 часов, когда вы не найдете даже часа работы в Германии Давида. В то время говорили какую-то бессмыслицу о национализации. Конечно, что-то было: национализированы должности в окружном магистрате, парламентского президента и мэра для руководителей социал-демократической партии. В то время упоминались какие-то поместья. Конечно, кое-кто устроился: господин Шейдеман устроился в богатой синекуре в Касселе. Господин Лейнерт – в Ганновере, господин Северинг – в Пруссии.

Если марксистские шишки имели в виду такую национализацию и обеспечение кровом, то они достигли своей цепи, с Божьей помощью они выполнили свою программу в совершенно ясном смысле. Однако давайте поставим себя на место руководителей социал-демократов, как бы трудно это не было. Они заявляли, что капитализм необходимо уничтожить, они видели в капитализме воплощение системы 1914 года, они верили в свой долг сбросить такую систему, чтобы расчистить путь социализму. В этом была бы историческая значимость 9 ноября. Однако не хуже любого другого они знали, что Германия окружена капиталистическими врагами, которые чурались коммунистического государства, как чумы, даже такого, которое построено в таких умеренных масштабах. Для защиты этого государства, для защиты социализма им нужны были действенные средства – оружие, воля, фанатизм. Для них, социалистов, лидеров рабочих, чтобы укрепить эти средства, необходимо было также время. 9 ноября 1918 могло бы завоевать историческую значимость, если бы марксистские лидеры в качестве апостолов призывали народ сражаться за права социалистического государства. Вместо этого они уничтожили оружие, волю и фанатизм: они систематически уничтожали любое сопротивление и любой инстинкт к сопротивлению. Почему? Потому что им не нужна была революция в этой борьбе, потому что они даже не желали социализма, им не позволяли желать его. Из-за необходимости воля и фанатизм были бы направлены против тех, кто фальсифицировал социализм после 9 ноября, кто видел в нем лишь легкий путь к полному господству капитализма, кто, подобно марксистским лидерам иностранной расы стали фактическими могильщиками социализма.

Таким образом, 9 ноября вынуждено было стать переворотом, нелепым, безнравственным переворотом мошенников с товарной биржи, а марксистские лидеры были достаточно глупы и простодушны для господ из инвестиционных трестов, чтобы поддержать ловкий трюк мошенников необходимой театральной лавиной речей и заупокойных слов.

Затем случилось то страшное и нелепое. Разбивались окна и сжигались склады. Все во имя революции. <...> Был расчищен путь для беспрецедентной эксплуатации. Все во имя революции. Господин Шейдеман в то же время с сияющими, как звезды, глазами говорил о зарождающемся социализме, отправлял протесты через Рейн и с поклонами свидетельствовал о почтении к насмешкам врага, которому он 9 ноября выковал самое острое оружие для борьбы против германского народа. Его рука не дрожала, и, тем не менее, Версальский договор был подписан, был подписан из-за того, что он расчистил ему дорогу посредством 9 ноября.

Какими же бесконечно жестокими стали последствия этого предательства, особенно для тех, перед кем “народные делегаты” притворялись, что осуществляют 9 ноября исключительно для германских рабочих. Давайте не будем ходить вокруг да около! Какой же пустой и бессмысленной выглядит фраза: концепция социализма нелегка при разрушенной экономике. Как часто Шейдеман и Эберт рассказывали нам правдоподобную сказку о том, что национализация улучшит экономику и сделает государство более продуктивным во всех отношениях.

Почему же тогда они не осуществили эту национализацию, когда у них была власть сделать это, когда нужно было испытать все средства, чтобы спасти народ?

Потому что они не желали социализма – им не позволяли желать его.

В этом состоит преступление, которое марксизм совершил против нации, преступление марксизма против немецких рабочих. Измена национальному принципу, измена принципу социализма. Значение 9 ноября состоит в том, что марксизм был оставлен на нескончаемое растерзание его хозяевам и повелителям. Капитал и гиены.

Произошло все, что должно было произойти, в ужасной, логической последовательности. Вокруг шеи германского народа была стиснута цепь национальных унижений, а каждое национальное унижение вызывало с ужасным постоянством новые социальные невзгоды. У порабощенных людей нет ни права, ни времени на социализм. Он должен работать на своих надсмотрщиков.

Мы в Германии опустились до самого нижнего уровня рабства. Мы голодаем и бедствуем под игом иностранных поработителей, платим сполна и не имеем возможности высвободить германский дух будущего для предназначенного ему пути. <...>

Мы подписали Версальский договор – и ни одна рука не дрогнула.

На конференции за конференцией мы позволяли, чтобы нас унижали, как никто бы не решился унизить негра – и никто ни разу не вышел и не закричал “Нет!”

Район Рура оккупирован – и германский народ скрывает свою трусость среднего класса за пассивным сопротивлением.

Район Рура потерян – и господин Густав Штреземан зажигает искру надежды на горизонте.

План Дауэса был подписан, – его превосходительство говорит, что у него почти не было альтернативы.

Искра надежды Густава Штреземана сияла, как метеор. Район Рура был эвакуирован. Этого хотели высшие финансовые круги. Франция сыграла свою роль судебного пристава. Кредитор заплатил добровольно. Скрипя зубами, шовинистическим генералам Франции пришлось отказаться от своего излюбленного роскошного жития. Уолл-Стрит и Сити завидовали им. <...>

Ужасная линия от Версаля до Локарно. Как такое случилось, почему так должно было произойти?

Когда Дауэс угрожал Германии, поднялись предупреждающие голоса. Но этих людей заверили, что Дауэс – это единственный путь к спасению. Важные политические вопросы изъяли из сферы компетенции политиков и отдали в руки банкиров. <...>

За бачок супа Германия продала все свои суверенные права, свою финансовую суверенность, свою экономическую суверенность, свою транспортную суверенность. Мы кастрировали самих себя. После 29 августа 1924 года у нас больше не осталось права называть себя цивилизованными людьми. Германия стала лишь колонией международного капитала.

Вот так-то План Дауэса принес нам экономический мир.

Политические успехи заразительны. Густав Штреземан не успокоился, пока не добился политического мира.

Он дал его нам посредством Локарно. <...>

Современный германский Бисмарк дал Германии экономический мир. Теперь же он давал ей мир политический. Фильм достиг своего конца.

Что же означает Локарно? Не мир, а войну!

Господин Штреземан – это не отец, это отчим и локарнский законовед – договоры о безопасности берут свое начало в Лондоне, а не в Берлине. Мировому капитализму нужны рынки сбыта и возможности займов в России и на Дальнем Востоке. Англия ненавидит Советы, поскольку они сохранили старую панславянскую политику царизма. Чтобы получить кредиты, Франция предоставила в ее распоряжение своих наемников высших финансов. В гигантской борьбе, разразившейся между миром капитализма и производящими странами на Востоке, Англия не была заинтересована в не обустроенной Европе. Ей нужен был мир для ее политики в Азии. Западные демократии вооружались для генеральной кампании против Советской России… <...>

На политическом горизонте, подобно устрашающей громовой буре, собирается новая Мировая война. Мир в Локарно является всего лишь подготовкой больших финансов к следующей войне. <...>

В национальном лагере уже можно услышать первые звуки фанфар, призывающие к священному крестовому походу против большевизма. Уже буржуазия зазывает молодежь нации для своих эгоистических целей к схватке с Россией. Германские националисты по-прежнему настроены против Локарно, но с сильными оговорками. Как бы то ни было, принимать План Дауэса и отвергать Локарно – нонсенс. Ибо это одно и то же. Тем, чем является план Дауэса в сфере экономической политики, является и Локарно в области политики державы: добровольная сдача всех германских суверенных прав мировому капиталу.

Близится следующее великое мировое сражение. И в этой мировой борьбе германская молодежь из лекционных залов и фабрик окажет услугу своему злейшему врагу во имя свободы, во имя цивилизации, во имя прав человека.

Таково политическое развитие Европы в прошлом и будущем. Такова система равенства и братства, в которой мы живем. Система, падение которой мы рассматриваем и которого желаем. Все, кто пособничал этой системе, стали соучастниками преступления: от социал-демократов до германских националистов. Ни одна из этих партий не смогла принести Германии свободу. Все они собьются вместе перед приближающейся катастрофой государства. Между ними и нами не будет окончательного спора относительно государства будущего, но такой спор может скорее состояться между теми, кто находится в безоговорочной, ожесточенной, последовательной оппозиции к этому государству, между коммунизмом и национал-социализмом. Эта борьба развивается в логической, исторической последовательности, она проходит на германской земле и решит всю судьбу Германии.

Осознание этого приближающегося события требует ответственности. Перед нами стоит задача прийти к взаимопониманию честно, объективно, без демагогии и без разглагольствований о моменте. Мы должны прийти друг к другу, вы, левые, и мы сами. Так как в основном и вы, и мы, наверняка, желаем одного и того же: наша цель – свобода. Мы озабочены лишь одним трудным вопросом: как достигнуть этой свободы и какую форму она приемлет. Мы не можем быть правы одновременно. У нас две радикально отличающиеся политические идеологии: одни правы, а другие неправы. Против капитализма мы все, всегда и навеки правы.

Из разрушенной системы появится воля к свободе. Она найдет свою форму в основных новых идеях: в большевизме и национал-социализме. Оба появляются с абсолютной верой, что свободы можно достичь через падение всего мира. Большевизм и национал-социализм отобразились в двух людях, которые идут впереди решительного меньшинства с волей к будущему – в Ленине и Гитлере.

Мы рассмотрим каждого из них, как сторонника идеи.

Сейчас будут обсуждаться человек и идея.

Ленин-Ульянов, сын обедневшего мелкого русского дворянина, воспитывался в нищете и социальных бедствиях русской интеллигенции, которая уже глубоко находилась под влиянием пролетариата. Он на себе испытал, что такое голод. Не по книгам, а по своей тяжелой собственной и жестокой жизни изучал он социальные невзгоды, свои и своих товарищей. Он рано стал революционером, а вскоре также и марксистским революционером. Он учился в русских университетах, борясь со страшной нуждой; он глубоко понял социальную, экономическую и политическую ситуацию в своей стране и ее народ, и ужаснулся ужасному будущему, которому угрожала неограниченная власть царя.

Будучи студентом, Ленин познакомился с голодом, как со своим ежедневным гостем. Он принадлежал к молодой русской интеллигенции, уже тогда полностью пролетаризированной, которая была в оппозиции царскому государству. Он жил в стране, в которой социальная нужда вознеслась до небес. Только подумайте: в России до войны можно было неделю плыть по Волге, минуя владения одного и того же хозяина, а на краях этого маленького королевства ютились переполненные, грязные домишки, в которых жил русский крестьянин, все еще наполовину порабощенный.

Русский крестьянин, неиспорченное дитя природы. Молодой, крепкий, привязанный к земле, незараженный западной цивилизацией, полный веры, благочестия, фанатизма и мистицизма. Непроснувшийся и некультурный. С приставшим к нему запахом земли. Он нес свое ярмо, как предначертание, как судьбу. Спокойный и наделенный необычайной способностью переносить боль и страдания.

Русский по-прежнему связан со своей судьбой. Он переносит невзгоды своего времени наполовину охотно, наполовину неохотно, со смутным, не проясненным стремлением к частной собственности и свободе. Этому народу не хватает доступа к свободе, не только конкретного доступа, но и любого доступа. Он будет приветствовать и жадно поглощать все, страстно отдаст себя тому, кто пообещает ему свободу. Тот, кто в один день выведет его из бедствий, станет его спасителем, его апостолом, его Богом. <...>

Среди этих людей самым великим был Ленин. Он хотел указать путь этому народу. Для этого народа он стал ВСЕМ.

За веру в свои идеи он перенес гонения и преследования. Он дожидался своего времени. Наступила война. Россия пожертвовала западноевропейскому призраку миллионы человеческих жизней. Ленин ждал. Пришел Керенский. Керенского смели. Он хотел, чтобы Ленин присоединился к нему. Он предлагал ему посты, ведомства, деньги. Ленин сказал: “Нет”. Он хотел быть единоличным правителем. Его путь не переносил компромиссов.

В 1917 настал его час. Большевистская революция вознесла его до главы государства России, разрушенного кровавой войной, и он начал работать на Революцию. <...>

Аграрная реформа Ленина означала для русского крестьянина частичное решение социальной проблемы.

Но как же с промышленной реформой Ленина? Для нас, немцев, этот вопрос намного важнее, нежели вопрос аграрной реформы. За последние пятьдесят лет мы стали индустриальным народом, и экономика является для нашего сегодняшнего государства решающим фактором. Сегодня состояние экономики глубоко затрагивает жизнь нации, а, следовательно, и жизнь индивидуума.

Таким образом, индустриальная реформа Ленина является для нас критерием ценности или никчемности системы Ленина.

Естественно, Ленин национализировал индустрию России. Тем не менее, она двигалась к катастрофе. В чем же причина?

Промышленная реформа имела место в России согласно рецептам, предписанным Карлом Марксом. Была предпринята попытка слить промышленность и государство. Она не удалась. <...>

Индустриальная реформа Ленина явно показывает, что большевизм фактически является ничем иным, как пешкой в руках капитала. Он всего лишь стадия, направленная на абсолютный диктат товарной биржи.

Необходимо четко определить: капитал и капитализм – это две разные вещи. Борьба ведется против капитализма, а не против капитала. Тот факт, что существуют заводы и шахты, не объясняет нашего затруднительного положения: дело в способе, которым они управляются и эксплуатируются против всеобщего благосостояния.

Капитализм – это аморальное распределение капитала. <...>

Абсолютно ясно, что русская индустриальная реформа четко придерживалась учений Маркса; основой большевизма есть марксизм. Он потерпел поражение в России. Следовательно, прежде всего, необходимо проанализировать теорию марксизма. Основа этой дискуссии естественно сформировалась систематическим изложением программы Маркса в его книге “Капитал”. Буржуа считает ее причиной, фундаментальным злом наших экономических невзгод. Так ли это?

Карл Маркс лишь наполовину правильно отобразил причины капиталистической динамики. Индустриализация европейских стран приводит к тому, что пролетаризуется большая прослойка общества, а средства производства все больше и больше сосредотачиваются в руках немногих. Согласно Марксу, средства производства медленно теряются рабочим людом. Формируются два класса – класс обманутых рабочих и класс обманывающих работодателей. Эти два класса должны развязать кровавую войну друг с другом. А, следовательно, лозунгом марксизма есть “Классовая война против капитала!”

И тут мы подходим к нашей национал-социалистической критике марксизма. Сам Маркс, будучи евреем, знал только одну форму капитала. И все же имеется громадная разница между капиталами. Есть два вида капитала, и эти два вида капитала различаются так сильно, что мы должны анализировать их фундаментально различными способами. Мы не трогаем держателей капитала, а имеем дело с самим капиталом, представленным ими. Мы, национал-социалисты, дифференцируем рабочий капитал, государственный национальный капитал и хищный международный спекулятивный капитал. Где же разница?

Продолжение →