ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ РЕВИЗИЯ

НАУКА и ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ (конспект)

Это, по-видимому, позволяет отнести по крайней мере часть теории демонстрации к категории попыток новичков в геометрии: чтобы доказать, что A равняется B: пусть A равняется B; отсюда следует, что A равняется B. (22)

Э. Т. Белл

К каким же заключениям мы идём относительно природы и размаха схоластической логики? Я считаю, к следующим: она представляет собой не науку, а набор научных истин, слишком неполноценных, чтобы сформировать из них систему, и недостаточно основательных, чтобы служить фундаментом для совершенной системы. (44)

Джордж Буль

… субъектно-предикатные привычки мысли … окостенели в европейском разуме от вездесущей аристотелевой логики в ходе длительного средневекового периода. В свете такой изворотливости разума, сам Аристотель, скорее всего, не практиковал собственные взгляды. (578)

А. Н. Уайтхед

Одно только эвклидово пространство не включает ни электричества, ни гравитации. (551)

Герман Вейль

Если вы всерьёз принимаете скачки выдающейся научной репутации Ньютона в свете недавних революций, вы путаете науку со всезнайством. (149)

А. С. Эддингтон

Последнее возражение поддержал Ньютон, который не следовал строго ньютоновским взглядам. (457)

Бертран Рассел

Аристотелева ‘первичная субстанция’ привела к привычке метафизически ставить во главу угла ‘субъектно-предикатную’ форму пропозиции. (578)

А. Н. Уайтхед

Убеждение или неосознанная убеждённость в том, что все пропозиции имеют субъектно-предикатную форму — иными словами, что каждый факт состоит из какой-то вещи, обладающей каким-то качеством — лишил большинство философов способности описывать мир науки в повседневной жизни. (453)

Бертран Рассел

Стоит начать альтернативное философское движение, чтобы изобличить идею ‘субъекта, определяемого предикатом’, которая служит ловушкой для философов в синтаксисе языка. (574)

А. Н. Уайтхед

Искусно сделанный язык мы не назовём безразличной вещью; не заходя за грани физики, неизвестный человек, который придумал слово тепло обрёк многие поколения на ошибку. К теплу относились как к сущности, просто потому что его назвали именем существительным, и считали, что его не представляется возможным уничтожить.

А. Пуанкаре

Аристотель почти всецело беспокоился о том, чтобы закрепить уже начатое, или опровергнуть ошибку, а не о решении проблемы открытия истины. В тех или иных частях его органона чувствуется, что он почти понимал природу этой проблемы, но потом скатывался в обсуждение логики демонстрации. Он явно думал о подтверждении истины, нежели о её открытии. (82)

Р. Д. Кармайкл

Научная революция началась в геометрии, и, в более глубоком смысле, продолжается благодаря геометрии. До трудов Гаусса, Лобачевского, Бойяи, Римана, E геометрию, в силу своей уникальности, считали единственной возможной геометрией единственного всем известного ‘пространства’. Как только разработали вторую геометрию, — не менее эффективную, самосогласованную, но противоречащую старой — единственная возможная геометрия стала одной из геометрий. Они утратили уникальность. Абсолют умер. До Эйнштейна (говоря приблизительно), общепринятая вселенная Ньютона оставалась общепринятой вселенной для нас. Благодаря работе Эйнштейна, она превратилась в одну из вселенных. Нечто подобное произошло с человеком. (См. Зрелость Человечности, Наука и Искусство Человеческой Инженерии) Новый ‘человек’ получился ничем не хуже старого, и сильно ему противоречил. Единственный знакомый человек стал одним из знакомых человек, или ‘концептуальной конструкцией’ — одной среди бесконечности возможных.

Во всех этих шагах развития мы видим общую характеристику, а именно смену чего-то ‘единственного’ на ‘очередное’. На первый взгляд смена составляет лишь замену одного слова на другое, но проблемы, несмотря на эту кажущуюся простоту, видятся весьма важными. Остаток этого тома мы посвятим изучению этой смены и связанных с ней структурных процессов.

Среди перечисленных выше имён я опустил одно очень важное — Аристотель. Я решил упомянуть эти имена, чтобы обозначить некоторые тенденции событий. В другом случае, мне конечно следовало упомянуть больше имён, включая их предшественников и последователей, которые развили их работу. Аристотеля я выделяю как не только весьма одарённого человека, но и человека, который, вероятно, в силу характера своей работы, единолично семантически повлиял на самое большое количество людей, из-за чего его работа подверглась самому тщательному изучению и развитию. Поэтому его именем в этой книге я обычно ссылаюсь на унаследованные от него доктрины, которые называют также аристотелианизмом. Я считаю важным учитывать это соображение, потому что становится всё более заметным, что работа Аристотеля и его последователей оказала беспрецедентное влияние на развитие индоевропейского народа, и поэтому за счёт изучения аристотелианизма мы можем лучше понять самих себя. Я пользуюсь именем основателя течения в качестве синонима самому течению в целях упростить и облегчить высказывания. В некоторых высказываниях я могу ссылаться больше на основателя, но на течение ссылаюсь во всех упоминаниях.

Аристотель и Платон (типичным экстравертом, проецирующим свои внутренние процессы на внешний мир и объективирующим их, против типичного интроверта, для которого вся ‘реальность’ пребывала внутри). Борьбу этих двух гигантов мы можем сравнить с более общим противостоянием двух крайних тенденций, которые мы находим практически в каждом из нас, потому что они представляют собой самые разнохарактерные, но при этом самые фундаментальные психо-логические тенденции. В 1933 году мы знаем, что нам не следует впадать ни в ту, ни в другую крайность, как в науке, так и в жизни. В науке, крайние экстраверты ввели то, что мы можем назвать грубым эмпиризмом, который, как таковой, представляет собой не более чем эл выдумку, и скорее даже бред, потому что никакие ‘факты’ не удастся освободить от ‘доктрин’. Если кто-то думает, что может освободиться от ‘доктрин’, выраженных, в частности, в структуре языка, которым он пользуется., он становится приверженцем заблуждения, что сопровождается сильными аффективными компонентами. Крайние интроверты, напротив, создали то, что мы назовём ‘идеалистические философии’, которые, в свою очередь становятся тоже эл заблуждениями. Нам следует обратить внимание на элементализм и структурную ошибочность обеих этих тенденций. Убеждённость в отдельном существовании эл, и следовательно, выдуманных сущностей, следует рассматривать как структурно не-здравую с.р и как платформу для множества научных и жизненных споров.

Эти две тенденции становятся особенно очевидными в психиатрических больницах. Крайние экстраверты в своём большинстве встречаются среди параноиков; крайние интроверты — среди шизофреников. Между этими крайностями мы находим всевозможные оттенки и степени, встречающиеся как в повседневной жизни, так и в психбольницах. Обе крайности происходят в связи с пагубными с.р, потому что при обеих возникают элементалистические заблуждения, которые, как таковые, происходят из невозможных вымыслов. ‘Умственно’ больные часто испытывают с.р, позволяющие им строить себе вымышленные мири, в которые они могут сбежать от действительной жизни. Если мы, кто не живёт в психбольницах, станем поступать так, будто мы живём в вымышленном мире — иными словами, если мы соответствуем своим убеждениям — мы не сможем адаптироваться к действительным условиям и испытаем множество предотвратимых семантических трудностей. Однако почти ни один так называемый нормальный человек не поступает в соответствии со своими убеждениями, а когда своими убеждениями он строит себе вымышленный мир, ему удаётся уберечься, не поступая в соответствии с ними. Так называемый ‘безумный’ человек поступает по своим убеждениям, и поэтому не может приспособиться к миру, отличному от его выдумок.

Нервная система ребёнка при рождении ещё не завершила физическое развитие, из-за чего её легко получается семантически извратить неадекватными доктринами. Чтобы избавиться от зловредного эл мировоззрения и с.р, основанных на вымыслах, следует стараться обучать ребёнка так, чтобы не уводить его в экстравертную или интровертную крайности, а вести его к сбалансированной экстра-интро-вертности.

В психиатрии часто пытаются переобучить пациентов, чтобы избавить их от этих тенденций. Врач обычно пытается подвинуть экстраверта ближе к интровертности и наоборот. В случае успеха, пациент либо полостью восстанавливается, либо его состояние значительно улучшается.

На практике наблюдается значительная разница между переобучением экстраверта в интроверта и интроверта в экстраверта. Мы уже знаем, что сбалансированный человек проявляет в меру и те, и другие тенденции. Говоря повседневным эл языком, интроверт представляет собой ‘сплошь мысли’, и не особо находит применения внешнему миру, тогда как экстраверт характеризуется ‘сплошь чувствами’, и редко применяет ‘мысли’. Часто переобучить интроверта получается легче, благодаря тому, что по крайней мере, он ‘мыслит’, в отличие от экстраверта, который долгое время не культивировал свои способности ‘мыслить’. Он может удивительно ловко играть словами, но все его игры, хоть и звучат интересно, не отличаются глубиной.

Теперь мы понимаем, почему Аристотель — экстраверт — и его доктрины привлекали и по-прежнему привлекают тех, кто умеет ‘мыслить’, но не ‘мыслит’ глубоко. Более полную языковую систему экстраверта Аристотеля приняли в предпочтение работе интроверта Платона, и мы теперь испытываем в связи с этим серьёзные последствия. Мы знаем по свидетельствам, что человечеству, в своей эволюции, пришлось пройти низкий период развития, но это служит не единственной причиной, по которой А доктрины так существенно повлияли на индоевропейский народ. Причины кроются ближе к корням и носят более разрушительный характер. В свои дни, более двух тысяч лет назад, Аристотель унаследовал структурно примитивный язык. Он, как и огромное большинство из нас на сегодняшний день, не понимал, что то, что происходит вне нашей кожи, определённо не является словами. Мы никогда не ‘думаем’ о таком различении, но мы семантически перенимаем у своих родителей и других людей из своей среды их привычные формы представления, в которых фигурирует структура, в качестве единственного языка, на котором мы можем говорить об этом мире, не зная, или же забывая, что язык, который годился бы для представления этого мира, обладал бы структурой этого мира.

Давайте продемонстрируем это структурным примером. Возьмём зелёный лист, изготовленный человеком. Мы видим, что к нему добавили зелёный цвет. Теперь, возьмём натуральный зелёный лист, и увидим, что зелёный цвет к нему не добавляли. Натуральный зелёный лист следует рассматривать как процесс, функциональное событие, которое стало зелёным, и при этом никто зелёный цвет не добавлял. В старых варварских мифологиях всегда предполагалось существование демонов в форме человека, руками которых всё делалось. В такой примитивной мифологии строился ‘плюсовой’ или слагаемый [тж. аддитивный; англ. add — добавлять] язык, которым миру приписывали антропоморфную структуру. Это ошибочное понятие структуры мира, в свою очередь, отражалась в языке. Такой язык мы относим к субъектно-предикатным, ‘плюсовым’ языкам, но не считаем желаемым функциональным языком, который бы согласовывался со структурой мира.

Здесь мы подходим к очень важному факту; конкретно, что язык, любой язык, обладает в своей основе определённой метафизикой, которой мы приписываем, осознанно или неосознанно, некоторую структуру этому миру. В наших старых мифологиях примитивные люди приписывали антропоморфную структуру миру, и конечно, в таких заблуждениях, они выстроили язык, чтобы изображать такой мир, и придали ему субъектно-предикатную форму. Эта субъектно-предикатная структура также имела близкое отношение к нашим ‘чувствам’, рассматриваемых в очень эл, примитивной форме.

С этой ‘плюсовой’ тенденцией мы не только придали форму нашему языку, но даже в математике и физике мы до сих пор чувствуем себя комфортнее с линейными (‘плюсовыми’) уравнениями. Только начиная с трудов Эйнштейна мы начали работать серьёзно над новыми формами представления, которые мы больше не выражаем линейными (или ‘плюсовыми’) уравнениями. На данный момент, мы испытываем серьёзные трудности в этой области. Стоит признать, что линейные уравнения кажутся проще, в отличие от нелинейных. Позднее я объясню, что понятие двузначной обусловленности и линейности, или слагаемости [аддитивности], обладают крепкой связью.

Сказанное здесь не понимали, и не смогли бы понять, ни Аристотель, ни его прямые последователи. Они принимали структуру примитивного языка как данное, и пошли формулировать философскую грамматику этого примитивного языка, которую — нам в семантический вред — они назвали ‘логикой’ и определили как ‘законы мысли’. Из-за этой формулировки в общей теории, мы привыкли даже сегодня налагать эту ‘философскую грамматику’ примитивного языка на наших детей, и тем самым с детства неосознанно заточать их в тюрьму структуры языка и так называемой ‘логики’, в антропоморфной, структурно примитивной вселенной.

Исследование показывает связь между тремя известными историческими именами: Аристотель, который сформулировал общую теорию примитивного языка, своего рода ‘философскую грамматику’ этого языка, и назвал её ‘логикой’; Эвклид, который построил первую почти автономную ‘логическую’ систему, которую мы называем ‘геометрией’; и, наконец, Ньютон, который свёл эти структурные системы, сформулировав основы макроскопической механики. Все эти три системы обладают одной основной структурной метафизикой, не смотря на то, что Ньютон исправил несколько самых заметных ошибок Аристотеля. Такие первые системы никак не получается назвать удовлетворительными, особенно учитывая то, что со временем в них обнаружились неоправданные структурные предположения, от которых их последователи пытались уклониться. То, что новаторам приходится сталкиваться с сопротивлением, видится естественным, потому что эти старые системы настолько тщательно разобрали, что в их конечности стало легко убеждать ‘не думающих’. Из-за этого мы не торопились и осторожничали с их пересмотром. В случае Аристотеля, осуществить пересмотр оказалось ещё труднее, потому что текущие религиозные ‘философы’ Западного мира неразрывно повязали себя с А-системой. Религиозные лидеры заняли жёсткую позицию и совсем недавно, в семнадцатом веке, угрожали критикам Аристотеля смертью.

Даже сегодня пересмотр Аристотеля представляется крайне сложным, потому что эти три системы к этому моменту ухватили нас слишком крепко, и на хватку эту повлияли многие семантические факторы. Во-первых, эти системы закрепили действительно одарённые люди. Во-вторых, они представляли собой не просто мудрые эпиграммы, а настоящие системы с определённой структурой, и как таковые, их не получилось бы легко заменить. Очевидно, найти какое-то одно слабое место в одной из этих систем оказалось бы недостаточным; если бы кто-то вознамерился построить новую систему, ему бы пришлось заменить прежнюю структуру в равной степени воплощённой структурой, а это представлялось очень трудоёмкой и сложной задачей. В-третьих, эти системы объединяла одна структурная метафизика и с.р, за счёт чего они друг друга поддерживали. В-последних, взаимозависимость этих систем в значительной мере полагалась на структуру примитивного языка, которым Аристотель вёл законотворческую деятельность, и который принимали практически все индоевропейцы, в силу чего эти системы плотно сплелись с нашими повседневными привычками речи и с.р. Вместе, эти четыре фактора составили колоссальную силу, направленную против любых попыток пересмотра.

Мы не осознаём масштабы и силу влияния структуры привычного нам языка. Я не преувеличу, если скажу, что она порабощает нас посредством механизма с.р, и что мы неосознанно впитываем её, и автоматически проецируем на мир вокруг нас. Это семантическое влияние действует с такой силой и эффективностью, что я не знаю ни одного человека, даже среди блестяще образованных учёных, которые бы признав правильность какого-либо аргумента, не начинали бы в следующую минуту отрицать или игнорировать (обычно неосознанно) практически каждое слово, которое только что признали, невольно уходя в очередной раз к структурным подоплёкам прежнего языка и своих с.р.

Это языковое рабство сильно сдерживает способности к критике, потому что большинство критиков своими с.р неосознанно защищают структурные и языковые подоплёки, вместо того чтобы непредвзято анализировать структуру имеющихся фактов. Мы движемся очень медленно, болезненно, постоянно останавливаясь, потому что новая работа в науке, включая Эйнштейна и новые квантовые теории, обладает не-эл структурой, в то время как наши повседневные языки обладают эл и абсолютистской структурой, из-за чего патологически извращают наши привычки ‘мышления’ и с.р. Так называемые ‘психологи’ нам не помогут. Чтобы не принуждать читателя к догадкам, я скажу здесь, — хотя я приведу больше объяснений далее — что считаю главным достижением Эйнштейна то, что он отказался вербально делить ‘пространство’ и ‘время’, которые не получится разделить экспериментально. В этом ему помог математик Минковский, который изобрёл язык новой структуры — ‘пространственно-врмененной’ — с помощью которого мы могли бы говорить о событиях. Это изобретение дало Эйнштейну возможность построить свою теорию, и повлияло на новые квантовые теории. В настоящей работе, чтобы мы могли говорить об организме-как-целом, нам понадобится ввести этот базовый не-эл принцип и применить его.

Первой наукой, прервавшей традиционный структурный цикл, стала геометрия. Появились полноценные E системы. За этими E системами последовали N системы (Эйнштейновские, квантовые), и теперь подошло ‘время’ построить A-систему, которой настоящий писатель дал начало в книге Зрелость Человечности, и для которой он сформулировал набросок общей теории в настоящем томе.

Как только удалось чётко сформулировать эту новую A-систему, стал виден любопытный, естественный, но неожиданный результат; а именно, оказалось, что эти три новые системы, A, E и N тоже объединяет одна базовая структура и метафизика. Это повышает важность ситуации. Все три эти новые системы разработали независимо. Между ними видится выраженное структурное и семантическое стремление к современной науке. Их взаимозависимость, взаимная структура, взаимная метафизика, взаимный метод могут на помочь, когда мы ясно увидим жизненно важную природу наших проблем, целесообразно начать с этой взаимозависимости в качестве основы, не смотря на то, что исторически она не служила фактором в создании этих систем.

Это, по-видимому, ясно понимают не все учёные. Например, я читал, научные работы, в которых Эйнштейна упрекали в том, что он не начал с E геометрий, а включил их в свою систему позднее. Этим аргументом, конечно, воспользовались не против Эйнштейна, а скорее за. Подобные замечания могут сделать и о настоящей работе, и они станут аргументами не против неё, а за. Все эти системы представляют методологические и структурные шаги развития, и сыграют свои семантические роли, даже если от них когда-нибудь откажутся в пользу других структур.

Исторически, попыток двинуться в направлении A дисциплины предпринималось множество. Такой попыткой мы можем считать введение любого нового важного термина не-субъектно-предикатного или функционального характера. Во всех науках приходилось отказываться от расхожих вокабуляров и строить собственные терминологии, многие из которых тоже оказались A. Не смотря на все эти попытки, и последовавшие за ними успехи в соответствующих областях, насколько я знаю, их предпринимали неосознанно. Термин, которым мы пользуемся здесь, — ‘не-аристотелев’ — я считаю весьма полезным, не только потому что он подходящим образом даёт понять, с чем нам приходится иметь дело, но и потому что мы им подчёркиваем и позволяем себе осознать структурные проблемы. Применение этого термина также подкрепляется тем, что три новые не-системы сходятся в той же мере, в которой сходились старые. Появляется новая проблема, которая заключается в том, что обоснованность или не-обоснованность A закона исключённого третьего автоматически ведёт к не-хрисипповой и A ∞-значной ‘логике’, которая сливается с теорией вероятностей. Согласно принятому применению, достаточным окажется построить систему, отличную от старой системы одним единственным постулатом, чтобы оправдать (например) название ‘не-эвклидов’.

Охват этой конкретной главы не позволяет мне подробно разобрать сложную и важную проблему различий между A и не-A системами, но чтобы сориентировать читателя, я приведу здесь краткий список структурных отличий, все из которых включают новые семантические факторы.

Ориентировочно, вся наука развивается в не-A направлении. Чем большего успеха мы добиваемся в преодолении старых структурных подоплёк речи и в построении новых вокабуляров, тем дальше и быстрее мы прогрессируем.

На настоящий момент мы по-прежнему строим наши человеческие отношения на A-системе-функции. Мы видим проблемы отчётливо. Либо мы построим науку о человеке и расстанемся со структурными подоплёками нашего прежнего языка соответствующих с.р, — что означает, что нам придётся разработать новую не-A по структуре терминологию и пользоваться новыми методами — либо мы останемся в A семантических оковах, продолжим пользоваться A языком и методами, в которых фигурируют старые с.р, и не построим науку о человеке. В силу того, что я занимаюсь построением науки о человеке, мне приходится отойти от принятых методов по необходимости в качестве предварительных семантических мер, чтобы выстроить свою систему, в чём оправдываться я не стану.

Я не преувеличу, если скажу, что A, E, и N системы обладают одной самой интересной общей структурной и семантической характеристикой; в частности, мы находим в них слишком много неоправданных ‘бесконечностей’. Современные не-E, не-N, и не-A, системы, после анализа, исключают эти неоправданные понятия. Новые системы значительно отличаются от старых в своей общей структурной характеристике — наличием меньшего количества ‘бесконечностей’, что служит важным семантическим фактором, особенно в не-A-системе, потому что под его влиянием мы избавляемся от прежних бредовых мифологий. В математической реконструкции Брауэра, Вейля и польской школы, наблюдается похожая тенденция, идущая к пересмотру математических понятий бесконечности. Например, в E-систему входит несколько структурных предположений о ‘бесконечности’. Линия в ней обладает бесконечной длиной; константа пространства считается бесконечной, как и естественная единица длины. В N-системе мы неосознанно, ложно по фактам, предполагаем бесконечность скорости света. В A-системе мы тоже находим ложные по факту предположения о бесконечности, которые мы разберём далее. Стоит отметить, что в любой системе из введения этих разных ‘бесконечностей’ следуют схожие результаты; например, когда мы вводим такую ‘бесконечность’ в делитель, всё выражение исчезает, тогда как в наблюдении действительных фактов, мы полностью упускаем какую-то характеристику; например, порядок, что ведёт к введению куда-то какой-то ‘бесконечности’. Иными словами, наблюдение, выполненное с ошибками или упущениями ведёт к введению куда-то в наши системы каких-то выдуманных ‘бесконечностей’.

Мне стоит снова подчеркнуть, что семантические трудности, которые преграждают нам путь к формированию новой не-A-системы, возникают большей частью из-за отсутствия не-эл психо-логики и общей семантики. Без общих теорий, на которые мы могли бы положиться в наших исследованиях, нам приходится выбирать какие-то другие способы. Мы можем отобрать те достижения человечества, которые оказались наиболее полезными и долговечно ценными, изучить их структуру и попытаться обучить и преобразовать наши с.р, чтобы повторить психо-логические процессы и методы, которыми удалось их произвести. Таким способом мы придём к изучению структуры математики и науки, и разовьём привычки тщательного ‘мышления’, а вместе с ними — новые с.р. Естественно, такой метод окажется слишком затратным и расточительным; намного проще у нас получится разработать не-эл теории, которые я предлагаю назвать общей семантикой и психо-логикой, на смену прежним эл ‘логике’ и ‘психологии’, и изучать эти краткие, структурно корректные, готовые формулировки, чтобы обучить наши с.р, нежели изучать работу учёных и математиков, после чего формулировать эти обобщения самостоятельно. До настоящей работы, сделать это не представлялось возможным.

По этим причинам, в следующих главах нам придётся провести краткий обзор различных научных достижений, не вдаваясь в их техническую часть достаточно глубоко, чтобы показать структуру и то как на ней формируются с.р. Всю информацию я приведу элементарно, чтобы разумный читатель смог следовать обзору, не испытывая особых трудностей.

Отбор подходящего материала оказался весьма проблематичным. Я совещался со множеством друзей и полагался на свои лучшие суждения, основанные на личном опыте. Важным фактором выступал класс читателей, для которых я написал эту книгу. Рано или поздно нам придётся основать новую научную дисциплину, чтобы двигаться в направлении не-A исследований; поэтому будущему студенту и преподавателю следует иметь, по крайней мере, общее представление о главных проблемах. Мне показалось более разумным представить главные, релевантные теме, проблемы схематично, нежели разобрать некоторые из них более подробно. Я ожидаю, что больше научной литературы о структуре и с.р произведут математики, психиатры, лингвисты, психофизиологи,. В этой области, как я убедился на опыте, сделали очень мало, а большую часть того, что сделали, мы не можем принять без не-эл пересмотра. Мне кажется более правильным не отсылать читателя к слишком большому количеству книг, а писателю — не принимать слишком многое как данное; поэтому большую часть структурной и семантической информации я подаю вместе с дополнительными ссылками для студентов, которые желают углубиться в тему.

Читатель заметит, что я подчеркнул не-эл принцип, но мне всё же пришлось воспользоваться некоторыми эл терминами. В таких случаях я употребил их в кавычках. Я не могу ничего с этим поделать до тех пор, пока мы не выработали полную общую теорию. К тому же, если мы пользуемся терминами организма-как-целого с самого начала, это я тоже не считаю достаточно адекватным; потому что организм-как-целое не получится и не следует структурно отделять от его среды; поэтому эти термины стоит расширить, чтобы они охватывали, в своей подоплёке, среду.

Далее мы увидим, что все языки сходятся некоторыми характеристиками с математическими языками. Например A слово ‘яблоко’ в отсутствие каких-либо индивидуальных обозначений [индексов] или даты, служит не именем определённому объекту или стадии процесса, все из которых отличаются друг от друга, а именем определению, которое мы можем принципиально считать одно-значным, тогда как процессы мы рассматриваем как ∞-значные. Если мы чётко не понимаем этот механизм, мы не можем иметь дело с действительными ∞-значными стадиями процессов, из-за чего сводим ∞ значения в одно или несколько значений посредством отождествления. В свете вышеприведённых факторов, нам требуется новая не-эл теория значений, согласованная со структурой мира и наших нервных систем.

Я считаю важным структурно различать между математическим и физическим языками, не смотря на то, что как только мы полностью избавимся от отождествления, мы обнаружим, что все возможные характеристики, которые мы находим в этом мире, происходят от структуры, и поэтому мы можем выражать их терминами структуры, отношений и многомерного порядка.

Далее у нас возникнет несколько на первый взгляд непреодолимых трудностей со схожими общими характеристиками. Преодолеть их, однако, получится, но не старым решением, а путём переформулировки проблемы таким образом, чтобы решение стало возможным. Этим методом успешно пользуются в математике, и мы можем применять его к жизни.

Если мы сравним три системы Аристотеля, Эвклида и Ньютона с не-аристотелевой, не-эвклидовой и не-ньютоновой системами, мы заметим один очень важный факт; в частности то, что триадой не-A не-E не-N мы обобщаем больше, чем A E N. Этот факт ведёт нас к далеко-идущим семантическим и практическим последствиям, которые лучше получится объяснить при помощи диаграммы. Мы видим, что триада не-A не-E не-N включает триаду A E N в качестве своего частного случая, из чего следует, что читатели, которые уже переобучили свои с.р в направлении не-A не-E не-N, испытывают меньше трудностей в понимании старых A E N, просто потому что старые системы служат частными случаями новых не-A не-E не-N. Дела, однако, обстоят иначе с читателями, которые до сих пор проявляют старые A E N с.р; им предстоит расширить свою ограниченную точку зрения, охватить больше, чем они знали ранее, в связи с чем им придётся некоторое время испытывать серьёзные семантические трудности, что может вызвать ощущения нетерпения или даже злости. Возможно, с пониманием этого более широкого обобщения новых не-A не-E не-N, получится избежать значительную часть этого тщетного дискомфорта.

В качестве хорошего примера, я рекомендую прочесть простую книгу Debate on the Theory of Relativity [Дискуссия о Теории Относительности] от издательства Open Court Co., Чикаго,2 в которой читатель сможет заметить степень благожелательности сторонников Эйнштейна в сравнении со сторонниками Ньютона. Я настоятельно рекомендую эту книгу, потому что считаю её элементарной и очень наглядной. Доказательства вышеприведённым высказываниям мы можем в избытке найти во всей эвклидовой, не-эвклидовой, ньютоновой и не-ньютоновой литературе. Какими вербальными помидорами предстоит аристотелианцам кидаться в не-аристотелианцев, мы ещё увидим; так или иначе, стоит ожидать некоторых семантических волнений.

Нам, в целом, стоит ожидать, что расширить горизонты без затруднений не получится, потому то для этого требуется перейти от наших однозначных, двузначных и трёхзначных реакций к новым ∞-значным с.р. Я, однако, не нахожу сомнений в том, что от этого зависит будущее, и что этого не получится избегать бесконечно.

Учитывая то, как мы обычно не допускаем ‘эмоциональные’ аспекты в наши ‘интеллектуальные’ поиски, я ещё раз напомню о том, что даже чисто ‘интеллектуальные’ достижения обладают своими ‘эмоциональными’ компонентами, как и не-эл с.р. По-видимому, более широкое ∞-значное понимание полезно сказывается на наших с.р, чего следует ожидать, если мы полагаемся на не-эл обобщение организма-как-целого.