Костяной

https://mrakopedia.net/wiki/Костяной

«Говорят, на Бартоломеевой Жиже, под болотом, лежит кость. Лежит и гудит. Старая кость, живая. Кто её в теле носил, умер давно, а она всё никак. Большая, сказывают, через всё болото наискось.

Кто её услышит, спокойно спать не сможет до конца дней, а прислушаться надумает — с ума сойдёт. Блаженный Бартоломей в тех краях поселился, чтобы смирением и кротостью на позор выставить страхи перед костью, и год там отшельничал.

Когда же на следующую весну, как снег потаял, пошли люди навестить его, так он убил их и сожрал, и когда солдаты пришли и зарубили его, то нашли за жилищем его алтарь, а на алтаре кадавра, что он из костей складывал. Кости были человечьи, но складывал он из них подобие звериное. Кадавр был больно страшен, солдаты порушили его и сожгли, вместе с телом блаженного, а сами бежали оттуда».

«Поверия Подесмы»

* * *

Поздняя осень рухнула на лес, придавила. За ночь последние листья облетели, как хлопья ржавчины. Палая листва подёрнулась инеем, бурьян на полянах тоже. Лес стоял мёртвый и окостеневший, бесцветный, как пеплом присыпанный. Тревожно и мерно свистели птицы, утонувшее в пасмурном небе солнце едва светило сквозь ветви. Оно казалось размытым, бесформенным, словно медленно растворялось в густых холодных тучах, подтекая водянистой розоватой кровью.

Он как раз думал о том, мертва ли эта, в красном, или ещё нет, и подбирал в памяти подходящий заговор, когда услышал далёкий, мычащий стон впереди.

— Ынннаааааа…

Звук разлёгся в холодном воздухе, потерялся меж стволов. Как будто дурной гигант шлялся лесом. По спине пошли мурашки. Неблизко, прикинул Лют, но глазом бы увидел, если б не дым, шиповник и густой тёрн. В этих зарослях Лют исцарапал уже всю куртку — к Бартоломеевой Жиже не вела ни одна дорога.

Хоть бы не сам Костяной. Вдруг чего.

Он остановился, не снимая руки с рукояти пистолета, и тут же дёрнулся от чьего-то прикосновения.

Это конь, которого он вёл в поводу, механически сделал ещё шаг, толкнул мордой в плечо и только тогда встал. Не ткнулся мягко, как обычно кони, а упёрся, как в стену. Лют подозревал, что с конём что-то не так. Он или почти слеп, или очень туп.

— Хххххыыыыыннн…

Пока далеко. И вроде бы не движется. Может, просто зверь какой, подумал Лют. Болеет или что. Он отпустил деревянную рукоять, обернулся.

Конь, гнедой, старый, с седой мордой, смотрел куда-то сквозь лес. Поперёк седла лежала девушка, накрытая серым Лютовым плащом. Из-под линялой ткани торчал край алого платья. Лют подошёл и, оглядываясь, поправил плащ так, чтоб красного не было видно, но девушки не коснулся. Голова её свешивалась с седла, рядом с сумой и мечом, притороченным к луке. Белые волосы обгорели, бледные щёки были перемазаны сажей. Она походила на мёртвую. Или и правда умерла, пока они добирались. Он уже не мог отличить.

Лют много чего повидал за свои тридцать лет, но в такие места его занесло первый раз.

Близился вечер, собирался снег. Дым, повисший в ледяном воздухе, вливался в нутро с каждым неглубоким вдохом, душил, ел глаза. От него начала тупо и тошнотворно болеть голова.

Запах был мерзкий, страшноватый: как будто горела где-то там не листва, не дрова, а тряпки, волосы, кости. Отвратительный дух, как на площади после казни. Он много раз видел такое — костёр, сдирающий плоть до костей, бескровная казнь, когда кипящая, варёная в жилах кровь за кровь не считалась.

Лют побаивался идти дальше. Не столько из-за стона, сколько из опасения выйти к пепелищу. Вдруг там не дом Буги, а обугленные брусья. От этих мыслей в руках поселилось какое-то невыносимое, безысходное ощущение, похожее на приступ сырой лихорадки. Больше он не знал, куда идти.

Лют выдохнул и двинул вперёд, опасаясь, что конь откажется следовать за ним, но тот шагнул вслед, хоть и запоздало. Это был не Лютов конь, он принадлежал той, что лежала сейчас на его спине. Спешился Лют полчаса назад, когда лес пошёл слишком густой.

Дальние деревья, белые тополя, казались призраками самих себя. Ягоды тёрна синели ярко в этом бесцветном лесу.

Начался уклон, видно, к болоту. Позади, вдобавок к дыму, стал собираться туман, и вскоре мир сузился, утонул во всём этом мареве, оставив лишь Люта, девушку и коня.

— Мыыыыыыхххх… — Тяжело, обморочно, страдальчески.

— В железном лесе, на каменном плесе, — завёл Лют, выставив вперёд мизинец и указательный палец, — на чёрном песке в белом сундуке сидит дева Маева, кто ей доброе слово скажет, того не тронь. — Голос его дрогнул, Лют сглотнул и продолжил:

— Ни меня, ни коня, ни верного друга, я Маеву не лаял, не ругал, и меня чтоб никто не пугал, чур меня, чур меня. — Лют поискал глазами солнце, но легче не стало. Оно, казалось, и вправду кровоточило, в лес медленно сочилась грязно-розовая мгла. Голова кружилась, из раздражённых глаз текли слёзы.

— В железном лесе…

Лют понял, что слышит тихое, хрипящее дыхание где-то впереди. Он хотел вынуть пистолет и понял, что страшится убрать сложенные из пальцев рога. Он привык полагаться на лезвие или пулю, но только если это Костяной, зверина, то что ему до Лютова оружия.

— На каменном плесе…

— На чёрном песке, в проклятущем сундуке. — Это был не его голос, а чей-то ещё, низкий и надтреснутый, и он поперхнулся от ужаса. Короткие волосы встали дыбом.

Тут что-то всхрапнуло прямо в полусотне шагов, порыв ветра отнёс дым, и Лют обнаружил себя на открытом месте. Впереди, в низине, он увидел огороженный частоколом двор и каменный дом с заросшей крышей, но мельком: он смотрел не туда.

Под аркой деревьев, правее, шагах в десяти стояла дебелая старуха, и в закатных сумерках Лют сначала различил лишь силуэт, очертания, подумав с ужасом и облегчением одновременно: дошёл.

— Каждый фетюх с заговором пнётся. Небось и рога вперёд выставил, падло. — Старуха добавила ещё ругательство, и Лют понял, что старое поверье, будто колдуний можно отогнать бранью, врёт.

— Я…

— Хлеб-то принёс? — прогудела она надбитым колоколом.

— Принёс, — ответил Лют. Он знал, с чего надо начинать разговор, когда ищешь такой помощи. Только опыта у него не было.

Она шагнула к нему, и он отступил на такой же шаг.

Лют слышал, как выглядит Буга, которую почитали ведьмой, знал все эти истории. Будто она убила свою мать, выпустила ей кровь при родах. Будто родилась она с длинными чёрными волосами, которые так и не выпали.

Слышал, что при старом царе её топили в реке, а она не тонула, и тогда ей на шею повязали жернов, и руки взяли в колодки. Что рыбы отъели ей лицо, но самую большую она будто поймала зубами за хвост, и та таскала ведьму по реке, пока верёвка на жернове не стёрлась о дно, а колодки не осклизли настолько, что Буга смогла вытащить свои шестипалые руки.

Тогда она выбралась из реки и убила эту рыбу, а её зубы забрала себе и хранила, а когда от старости её собственные высыпались, вставила себе рыбьи.

Может, это была только страшная сказка, но у старухи не оказалось глаз. На изрытом, словно после тяжёлой оспы, лице темнели два провала: веки были открыты, но глазные впадины пустовали. Жёсткие седые ресницы обрамляли их, ниже собрались синюшные морщинистые мешки, в углах век загустела жёлто-розовая сукровица, застекленевшие дорожки её блестели вдоль крыльев носа. Вся левая скула её была голой до кости, нижняя губа, считай, отсутствовала, комковатая сизая полоска, оставшаяся от неё, не прикрывала полупрозрачных, острых рыбьих зубов и бледных дёсен ущербной, скошенной назад челюсти. Кончик длинного носа, серый и мёртвый, шелушился, в обгрызенных ноздрях виднелись глянцевые красные сосуды. Седые, как дым, с моховой зеленцой волосы она откинула за спину. От старухи пахло псиной, дубовыми листьями и сушёным мясом.

— Что заткнулся? Знал, к кому шёл?

— Держи хлеб. — Лют как мог взял себя в руки, расстегнул суму и отдал холщовый мешок с утренним, мягким ещё караваем ведьме.

Его смущало, что он до сих пор не видел, кто там мычал в дыму. Стон пока прекратился, но во дворе, по ту сторону частокола, кто-то тихо болезненно дышал, Лют мог поклясться.

Пока старуха мяла и нюхала хлеб, как-то набок изгибая шею и тыкаясь в мешок слепым лицом, Лют огляделся.

До двора оставалось рукой подать, даже странно, что он не увидел его раньше. Морок, не иначе, подумал Лют и поёжился.

В глубине круглого, огороженного кривым частоколом пространства, стоял высокий каменный дом под замшелой круглой крышей. Над крыльцом на неё намело землю, там выросло рябиновое деревце, тянулось сломанной рукой к грязному небу. Через пальцы веток прядями тёк дым — серый, густой, он не поднимался вверх, а струился из почерневшей каменной трубы вниз по горбу крыши. Лют никак не мог отвлечься от запаха жжёной кости, к которому примешивался теперь и противный сладкий дух гнили: на частоколе висели черепа, бараньи, кабаньи, конские, но это не были белые чистые кости. Одни замшели, другие покрывала чёрно-зелёная слизь, бурая кровь, запёкшаяся или засохшая.

Наверное, зачем-то так было надо.

— Чем топишь, хозяйка? — спросил Лют, морщась. Его уже мутило от запаха дыма, а осклизающие на колах головы грозили совсем задушить.

Розовато-серое морщинистое нутро давно заживших глазных впадин чуть сжалось, словно Буга сощурилась.

— Всё в ход идёт, — сказала ведьма, смерив его невидящим взглядом пустых пазух. Он видел осевшую на голой скуле изморось.

Лют выдохнул и задержал дыхание. Он боялся, что, если сейчас вдох с запахом дыма потревожит гортань, его стошнит прямо на хозяйкины башмаки.

Он опустил взгляд, чтобы не видеть дыр в её лице, и с удивлением обнаружил, что Буга обута в железные латные сапоги.

— Не жарко?

— Я свои семь пар не сносила, — ровно, но с какой-то тоской ответила ведьма. Лют не стал ничего спрашивать. — Пошли. — Буга махнула иссушённой рукой в перстнях, на которой Лют и вправду увидел шесть пальцев, и посеменила ко двору.

— Хлеб-то принимаешь?

— Ещё что есть?

— Обижаешь. В сумах.

— Тогда принимаю. Во дворе поговорим.

Лют пошёл следом, конь опять замешкался. Солнце садилось, короткий закат отгорал торопливо. Проявилась луна. С дыханием выходил пар. Зима стояла совсем близко, казалось, подними голову — увидишь исполинский силуэт, белые косы. Взглянет — замёрзнешь, дунет — заметёт.

Буга отворила массивную, визгливую калитку, и Лют вошёл в ведьмин двор.

— Мыыыыррррр…

Из-под забора, с груды какого-то замшелого тряпья, звякнув цепью, поднялось чёрное существо. В первую секунду Лют принял это за человека, но когда оно шагнуло в его сторону на четвереньках, он понял, что это крупный, ногастый чёрный пёс. Тот помотал головой, просыпаясь, задышал хрипло.

Так это пёс храпел, подумал Лют. Упаси боги.

— Сиди, скотина! — рявкнула ведьма.

Пёс виновато опустил тупую короткую морду, повесил свалявшийся хвост и сел в тряпьё, перевернув пустую, заросшую грязью миску. Лют не стал на него смотреть — он на секунду поймал взгляд, и что-то в этом взгляде ему сильно не понравилось.

Конь даже ухом на пса не повёл.

Буга развернулась к нему.

— За чем пожаловал, людолов?

— Деваха одна дымом надышалась. Вытащить бы. — Лют хотел промолчать, но всё же спросил:

— Как угадала?

— Вас за версту слышно. Одёжа кожаная, дублёная хорошо, чтоб не скрипела, кожа чернёная, по запаху чую. Порох ещё. И страх. Вроде оборужен, а боишься. Знаю я такой запах, и за мной приходили.

— За тобой? — удивился Лют. — На ваших же наши давно не охотятся, закон вышел. Последний ловчий по ведьмам был Барвин, да и тот пропал не упомнишь когда.

— И Барвин, пёс, заходил. Знала я его. А ты кем промышляешь?

— Ворьё ловлю. Татей. Извергов людских.

— Что-то плохо ловишь, Маэв, Изуверка, ещё не всех детей за три года у вас переела? Не слыхала, чтоб её нашли да на кол посадили.

Лют закаменел лицом. Хотел что-то сказать, дёрнул углом рта и смолчал.

— Давай деваху, людолов. Погляжу. — Слепая ведьма усмехнулась.

Лют ослабил верёвки, скинул плащ коню на шею и стащил девушку с красном с седла. Он мог бы поклясться, что она не дышала. И одежда, и кожа её были холодны.

Ведьма подошла, принюхалась.

— Ты знаешь плату.

— Знаю. Плачу не я, платит она.

— А она согласна?

— Она сейчас почитай вещь, а значит, я за неё говорю. — Лют знал, как надо отвечать. Он понимал читать и писать и за жизнь многому научился, работа обязывала. Но с ведьмой говорил впервые, и колдовства раньше никогда не видел, только россказни слыхал. Пробирал страх.

— Её не спросишь. Коли ты ответчик, с тебя помощь.

Лют замялся.

Продолжение>