Костяной

— Не бойся, — сказала ведьма, и ему стало как-то совсем не по себе.

— Всё я сделаю сама. Ты только силой поможешь, и на посылках побудешь. Принести, подержать, разделать мясо.

— Мммясо? — Лют сделал шаг назад. Девушка на руках была неприятно тяжёлой.

— Да не её ж, дурак. Жертва нужна. Ты знаешь, чем платить, нет? — Буга начала злиться. — Не будешь помогать — проваливай!

— Помогу, если надо. Куда я денусь. — Люту не нравилось это обещание, но по-другому выполнить свою работу он не мог. — Я отдаю коня, так? И то, что ты попросишь от неё самой. Кровь, зубы, да?

Буга кивнула, продолжая нюхать воздух.

— Только сразу скажу — не язык, — попросил Лют. — Мне нужно спросить её, и мне нужно, чтоб она ответила, когда я спрошу. Это правда, что… Если её.. вытянуть… То она не сможет врать какое-то время?

— А чего не язык. Пусть напишет, чего тебе надо, — остро осклабилась ведьма.

— Я не знаю, умеет она или как.

— Не бойся, не соврёт. Если Костяной её в лес не уволочит, если она глаза откроет, ещё время будет не вся. Как блажная. Потому и врать не сможет, никто ещё не мог. Потом, конечно, оклемается, но это кто через минуту, а кто через месяц.

Лют кивнул. Он начинал замерзать без движения. Темнело, пошёл редкий снег, ему хотелось торопиться, действовать, только бы убраться отсюда поскорее, хоть среди ночи, хоть когда, хоть с девкой, свободной или в кандалах, хоть без.

— Мне язык и не нужен. Я забрала бы волосы, да чую палёными пахнет. Коротки небось? Я возьму глаз.

— Зачем тебе глаз? — спросил Лют. Хотел сказать ещё, что тут везде палёными волосами несёт, раз она ими, видно, топит, да прикусил язык.

— Вставлю себе и буду видеть хоть полдня. А пока буду видеть — позову себе коз диких, стадо-то моё волки повытаскали в этом году, сарай пустой стоит. Ну да нет уже и тех волков, кончились. — Буга облизнула ошмётки губы, словно вспоминая вкус. — А без глаза не помню я слова, как живого зверя приманивать.

— А если я прочитаю? — простодушно предложил Лют.

— Я те, падло, прочитаю! — прикрикнула ведьма.

— Глаз один?

— Один. Работа как раз на эту плату. Лишнего я не беру.

Буга обошла вокруг него, принюхалась. Руки уже затекли держать холодное тяжёлое тело.

— Дым чую, — сказала ведьма. Лют возвёл очи горе. — Смерть чую, навряд помогу. Конь плохой. Не деваха, давно женщина. И марена. Она в красном, да?

— Да, — ответил Лют. — Так всё плохо?

— Тут, у частокола, не разберу, всё смертью пахнет, да и дымом, — сказала Буга.

Ну да, подумал Лют, наконец-то дошло.

— Пошли в дом. Коня тогда… Управишь. Конь плохой.

— Вроде шёл нормально.

— Шёл, шёл, дошёл. Дальше ему не идти. А ты ступай за мной. Да не вздумай оружие в дом тащить! Чужого железа нельзя. Меч на седле оставь, никому он тут не нужен. А пистоль давай. Гляди-ко, вот в поленницу засуну.

Лют молча согласился. Даже перетерпел ведьмину лапу, пока она вслепую вынимала пистолет. Тот был заряжен, капсюль вставлен, для выстрела оставалось только взвести курок. И спустить его.

— Осторожно, — сказал Лют.

— Обучена, — огрызнулась Буга, засовывая оружие в дрова. Лют вздохнул.

Они вошли в тесные сени, а после — в просторную, но захламлённую комнату. Тепло, с изумлением подумал Лют, тут тепло!

Было темно, только в очаге пылал огонь.

— Клади, — Буга указала на широкий, низкий стол из горбылей срезом вверх. Он был весь в жиру, аж лоснился, янтарно-жёлтый в пламени, по краям грязный. Лют с облегчением положил тело и осмотрелся.

Под высоким потолком проходили круглые брусья балок, маленькие оконца смотрели на две стороны света, каменный очаг занимал четверть комнаты, рядом стоял ещё стол, поменьше и повыше, с неприглядным железным инструментом и стопкой тряпок. На стенах были там и тут набиты полки с глиняными и редко стеклянными бутылями и пузырями; а где было ничем больше не занято — сушилась трава. Над окном висела здоровенная, с человечью, сухая рыбья голова без зубов.

Ведьма разрезала красное платье, не церемонясь. Отрезала полосу от подола длинным, как раз свиней колоть, обоюдоострым ножом. Остальное бросила в огонь. Она ворочала голое тело легко, без усилий, как соломенную куклу. Делала всё споро, как зрячая.

Запахло жжёной тряпкой.

Без одежды девушка казалась старше. По бледной коже ползали блики открытого пламени, во впадинах и под боками плескались чернильные тени. На плече Лют увидел татуировку, перо. Такое ставили, если кто хорошо умел на ножах. У Люта пера не было.

Ведьма сунула Люту охапку свечей.

— Зажги. Расставь где придётся.

Она сняла со стены верёвку, обвязала лентой, отрезанной от платья, концы вправила в жгут, обвила хитрой петлёй девахе вокруг шеи, конец верёвки засунула ей между зубами, сжав пальцами щёки, чтоб открыть рот. Нёбо, успел заметить Лют, было бледным и опухшим, засохшая слюна хрустнула коростой.

Ко второму концу верёвки ведьма привязала ржавый замызганный крюк, перекинула верёвку через балку, словно для казни.

— Вот сейчас проверим, будет толк или нет. Держи её за плечи.

Буга взяла со стола что-то похожее на остро отточенную железную ложку, свободной рукой подняла девушке одно, другое веко, поднесла нос к каждому глазу, понюхала.

Приставила ложку к внешнему краю правого глаза, нажала. Потекла кровь.

— Течёт, — сказала Буга довольно, проведя носом над виском девушки.

Лют взмок.

— Ну, она и не дёрнулась, — сказала ведьма, вынимая ложку из раны. Капли упали на стол, оставили дорожку.

— Держи-держи, — велела Буга, увидев, что Лют собирается убрать руки с голых липких плеч. — Сейчас я слова почитаю, а ты пока коня зарежешь. Потом глаз. А сейчас не отпускай, мне палец надо.

Лют закусил губу. Он проливал кровь, приводил людей на казнь, но никогда ещё не видел такого деловитого расчленения живого тела.

Буга же взяла тот самый длинный нож, отвела левый мизинец девушки в сторону и, натянув рукав на ладонь, нажала на лезвие. Влажно хрустнуло, и тело под руками Люта слабо дёрнулось. Потекла, расширяясь лужицей, кровь. Ведьма сунула девичью руку в какую-то тряпку, прямо срезом пальца, даже не замотала. Палец полетел в огонь.

— Чтоб Костяной запах знал, — сказала Буга окаменевшему Люту. — Видишь, дрогнула, тать. Может и вытянем. А на дворе прямо смертью пахло. Надо же.

Лют промолчал.

— Теперь ступай коня резать. У двери висит тряпка, постели ему под брюхо. Отведи его в лес за избу, прямо за вон то окно. — Ведьма указала длинным корявым пальцем. — Там камень. Поставишь его на камень, кинешь тряпку. Горло перережешь. Как упадёт, выпустишь кишки на тряпку. Мяса нарежешь с коня хорошего, кости только не трожь, мясо тоже к требухе бросишь, тряпку узлом завяжешь. Сумеешь?

— На козу охотился.

— Стукнешь в окно, я тебе веревку выкину, мешок этот с требухой на крюк нацепишь, а коня так и брось. Возвращайся тогда да будешь эту держать, пока я глаз достану. А тогда как раз и Костяной придёт. Можно его из костей собрать, да зачем, когда целый конь есть, со шкурой даже. Его тело пусть и берёт.

Лют выдохнул, с каким-то щелчком вдохнул. Вон оно как.

Подошёл к двери, взял тряпку.

— Эту? — спросил в спину Буге, которая высунула голову в окно, в тёмный лес. Солнце село, чащу затопили синие сумерки.

Ведьма обернулась через плечо, тусклый свет залёг в морщинах, и её лицо стало похоже на древний камень, лик неизвестного каменного светила, чужой луны.

Лют сглотнул и, скинув ледяной крюк, вывалился на крыльцо.

Дым стелился низом, заливал двор, густой, комковатый, как какая-то белая жижа, драконова блевотина с запахом сгоревших костей и сырых испарений.

Было холодно, и после жирной избяной духоты Лют всё-таки почувствовал облегчение.

Он отправился к коню, выбравшись из-под стекавшего с крыши дымного водопада. Тот, оказалось, стоял, где оставили, не шевелясь. От этого стало как-то жутко.

Поднялся ветер, в лесу стоял шорох и стук, драное покрывало облаков сползало с луны, какой-то выпуклой, объёмной сквозь дым. Она походила на стеклянный фонарь, и казалась нереально маленькой и близкой. У Люта кружилась голова, и ему казалось, что луна падает. Он опасливо косился на неё.

А может, это земля подрагивала, от гула древних, глубинных костей.

Люту вдруг представилось, что у земли тоже может быть скелет, титанические кости и бездонная красная плоть, океаны крови в подземных руслах под ногами, и его и впрямь чуть не стошнило.

Страшный пёс забился в свою косую конуру, лапы его торчали из густой чёрной тени на лунный свет и мелко дрожали. Он тяжело, хрипло дышал в темноте, в положении лап всё время угадывались линии скрещенных руки и ног, и так просто было представить себе в этой синей тьме черты искажённого человеческого лица.

Луна и дым шутили дурные шутки. Запах разложения ощутимо усилился, когда Лют подошёл к коню.

Меч висел у седла, как и прежде. Но Лют, протянув к нему руку, оторопел.

В свете луны конь казался страшным. Губы его обвисли, зрачки не расширились, как полагалось ночью, и оставались неподвижными. На шкуре появились пятна. На застывшей морде отпечатался костенелый столбнячный оскал.

Конь был мёртв. Это не мешало ему стоять, но он был мёртв, и, как вдруг понял Лют, мёртв уже давно, с самого утра.

Он наклонился, и, дрожа, заглянул под брюхо.

Проникающая рана там, где печёнка. Такое он умел отличать.

Шёпотом скуля заговор, Лют бросился в дом обратно.

Буга обернулась к нему, тень её двинулась на стене, и Люту показалось, что чёрный силуэт отстал на секунду.

Блики прошлись по кости скулы, железным швам под челюстью. Нос, казалось, ещё удлинился.

Мокро чавкнули дёсны, блеснули в темноте игольчатые зубы давно мёртвой рыбы.

Всё здесь мертво, а жива ли сама Буга, подумал затравленно Лют. Ночь душила его, это место душило. Казалось, стопами он чувствовал слабую, неразличимую дрожь под полом.

— Конь… конь… он…

— Убежал?

— Он мёртвый. Он стоит на ногах, но, по-моему, он мёртвый уже давно. Он мёртвый сюда шёл, — чувствуя слабость под языком и дикую тошноту, выдохнул наконец Лют. Колени его подгибались, руки сделались ватными.

Ведьма заворчала. Потом взяла верёвку, перевернула тело девушки на живот и связала ей руки за спиной. Потом так же — ноги. Лют стоял, его била дрожь. С ним случалось разное, и сам он всякое творил, но то были понятные, человеческие вещи, будь то охота, погоня, драка или казнь. А сейчас другое, нелюдское, страшное давило его, навалившись на плечи, на голову.

— Погоди, людолов… — Буга подошла ближе, накрыв его тенью. Люту показалось, что тень ледяная.

— Она одета в красное, а в красном казнят убийц или отравителей. Она задохнулась в дыму. Не на пожаре. Ты с казни её увёз, прежде, чем она сгорела, так?

— Так, — беззвучно шепнул Лют.

— А коня, чтоб служил и после смерти, я знаю только у одной хозяйки. Это изуверка Маэв. Ты чего мне сразу не сказал?..

Низкий голос ведьмы перерос в угрожающий рык, Лют вдруг заметил, что в шестипалой лапе ведьма держит тот самый свинокол.

— Если б я знал про коня, — Ответил Лют сбивчиво. — Я откуда знал. Я искал Маэв, раз знаешь её, знаешь за что. Детей убивать и есть, и девок, и парней молодых, это даже не всякая ведьма будет, ты-то не станешь?..

Буга мёртво промолчала. Лют потерял последнюю уверенность в своих словах, но продолжал:

— А я не был уверен, что она это. Думал, Костяной вытянет, и спрошу. Я её выследил, почти наверняка. В Доре её поймали, под именем Слоан, на воровстве. И всё бы ничего, но убила она стражника, когда её вязали. Сама знаешь, она мало того что изверг, так дурная и дюжая. Говорят, отец её не человек.

— И без тебя слыхала, с кем её мать путалась. Ну?

— Её почти сожгли, когда я её нашёл. Коня загнал, так спешил, когда услышал, что похожую деваху в Доре жечь собрались. Ну, я царский ловчий, кто мне откажет в такой глуши, Дор считай деревня. Забрал её, конь её сам привязался, он за углом просто стоял. — Лют проглотил липкую слюну и продолжал:

— Теперь думаю, подробностей-то я не знаю, может она на коне пыталась бежать, его стража и свалила. А он за хозяйкой пришёл. Не знаю, как всё было, только он точно мёртвый. А ты откуда знаешь, что у Маэв конь так заговорен?

— Я заговаривала.

— А… — Лют растерялся. — Я думал, ты как-то с ней не ладишь?

— Мне до ваших людских распрей ничего. Только вот за Маэв и отец её может заявиться, если её обидим. Тут, на болотах, мёртвые кости спокойно не лежат.

— Мне также всё равно до ваших нелюдских. Ты обещала, ты делай.

— А на кой тебе её вытягивать-то, людолов, коли её казнить хотели? Разница-то, под каким именем? Я тебе точно говорю, конь её, она это. Белобрысая ж?

Лют вздохнул.

— Да. Я б оставил её гореть, но... Два года назад в Мохаер она зашла на крайнюю улочку, попросилась в дом, попить воды. Дома была только нянька и две девочки, четырёх лет и семи. Няньку потом нашли, без ступней и ладоней, кровью изошла. Косточки дитячьи нашли прямо там, в очаге. Но только от одной косточки, понимаешь?

Голос Люта дрожал, но слёз не было. Он никогда ещё не плакал с тех пор, как кончилось детство.

— Вторую не нашли никогда. Говорят, в тот день их видели вдвоём на тракте, а потом видели бродяг, шедших из Тирки в Белолес. У них была похожая девочка.

Это были дочки моего друга. И я хочу знать, где вторая. Может, она продала её бродягам. Может, малая сбежала. Тела никогда не нашли. Я хочу спросить её. Ты же не можешь задать вопрос мёртвой?

— Никак.

— Тогда вытяни её.

— Ладно. Придётся мне уплаты с неё не брать, палец посчитаю и хорош. И то раз обещала да начала, да кусок взяла. Провались ты, падло людолов.

Лют промолчал.

— А дальше ты с ней как?

— По закону надо будет казнить на площади. Но там посмотрим. Что скажет.

— Лады. Ступай делай как я сказала, мёртвый он, живой, кости в нём, шкура сверху. Если Костяной мёртвой кониной побрезгует, тогда глядеть будем. Чтоб ты неладен был, впутал меня.

Лют снова вышел на двор. Совсем стемнело, злая луна смотрела в упор.

Он подошёл к коню, протянул дрожащую руку и взял меч. Потом расседлал его, отставил сумки с едой для ведьмы в сторону. Перепоясался, подобрал тряпку, взял недвижного, как статуя, коня за повод и повёл вокруг дома. В темноте он старался не оборачиваться. Конь шагал за ним.

Из окна почти не падал свет, луна закатилась за драные тучи, но плоский белый камень Лют нашёл без труда.

Шорох и стук в лесу сделался громче. Лют, непрестанно оборачиваясь, поставил коня на камень, расстелил липкую смрадную тряпку, и понял, что, если просто перережет коню горло, то ничего, наверное, не случится.

Тот стоял, безучастный. Люту внезапно стало дико жаль его. Он со всхлипом втянул воздух, вынул меч и размашистой дугой опустил лезвие коню на шею. Чавкнуло мясо, конь без звука рухнул на колени, и Лют, закричав, в несколько лихорадочных ударов отрубил ему голову.

Крови не было. Она, видно, давно свернулась.

Туша завалилась на бок, и, зажимая рот рукой, Лют разрезал дважды мёртвому коню брюхо. Хорошо, было темно, он видел только мокрые блики. Невыносимо смердящее нутро вывалилось, где на тряпку, где мимо, и Лют понял, что сначала надо было нарезать мяса, потом уже вынимать кишки.

Он закатал рукава и взялся за нож, стараясь не думать, в чём таком холодном и липком лазят его руки, за что тянут, что, неподатливое, тягучее, сальное, режут.

Потом он откатился в сторону, и его всё-таки вырвало. Он утёрся рукавом, не выпуская ножа, вернулся к туше. Ему показалось, что безголовый конь легко двинул ногой. Задыхаясь от ужаса, то горячего, то ледяного, Лют, моля, чтобы этот кошмар никогда, никогда, никогда не повторился, отрезал куски мяса с бедра и бросал к кишкам. Они влажно шлёпались, Лют сплёвывал кислую слюну после каждого такого звука — не мог глотать.

Потом он вытянул края тряпки из-под тяжёлого коня, затянул завязки. Несло невыносимо, Лют не знал, какое создание согласится это жрать. Нож кое-как вытер, а меч с омерзением выбросил в лес. Не стоило, но этим оружием он уже ничего не смог бы сделать.

Стукнул в окно. Высунулась Буга, повела носом.

— Ну и дух. Всё заблевал, ещё железом насорил, падло. Ну цепляй крюк да иди сюда, я читать буду, давай оттудова, пока Костяной в коня не вошёл.

Лют не помнил, как вернулся. Долго полоскал руки в лохани с ледяной водой, на которую ведьма кивнула, но отмыться так и не смог — от задубевших пальцев в белом жирном налёте несло смертью. Почему в жаркой избе вода была ледяной, он даже не думал.

Ведьма глухо бубнила. Лют слышал, что она говорит, но понимал мало.

— …Нетрог сидит на звезде Торб, Сторог сидит на звезде Анамнель, Красный да Чёрный вьются вокруг звезды Полора, но она гаснет или погасла уже. Железная Голова сидел на звезде Земле, пока не пал…

Лют сел на пол и просто ждал. Он впал в пустой дремотный ступор. Голова раскалывалась, Буга гудела, пол вибрировал, кто-то влажно ходил в лесу за окном, порыкивал, шуршал листьями. Лют вдыхал и выдыхал, закрыв глаза.

— Людолов!

Лют дёрнулся, как от пощёчины, мутным невидящим взглядом посмотрел в пустые глазницы ведьмы. Ну что ещё от него надо, он ведь всё уже сделал.

— Не берёт Костяной мясо, злится. Сам мертвечина, а мертвечину не жрёт.

— Так что? — тупо спросил Лют. Он уже отчаялся дождаться не то что утра, хоть какого-то результата.

— Кажись, придётся пса. Жаль, я долго его… Растила. — Буга замолчала и смерила Люта дырявым взглядом. — Найду себе нового. Позлее. А этот скорей дурной.

Люту всё меньше хотелось знать историю пса. Дикий соблазн сбежать вполз в душу.

— Подзови его и заруби. Я тебе сухарь дам вот. Ну, ему.

Лют замотал головой. Замычал. Убийство огромного, грязного, но какого-то жалкого пса совсем не казалось похожим на охоту. А при мысли о том, что ему снова предстоит копаться в кишках, его едва не вывернуло ещё раз, хотя он ощущал себя пустым и выжатым.

— Ты сказался помощником, лудина, ты ступай! У тебя ручищи и так в крови!

Отчаяние охватило Люта и сдавило, как беспомощного червя.

А если он откажется помогать ведьме, она будет вправе сделать с ним что угодно, и никакие рога, никакой заговор не спасёт.

— Слушай. Буга. Можно я возьму свой пистолет.

Лют даже не добавил вопросительных интонаций. Не мог.

Линялые брови ведьмы пошли вверх, глазницы округлились, что-то там с влажным коротким шорохом разлиплось. Люта аж передёрнуло.

— Грязная смерть… Ну бери. Свинец?

— Свинец.

— Сойдёт. — Ведьма сунула Люту замусоленный дубовый сухарь.

— Как его зовут? Как подманить-то?

— Барвин. Если он ещё помнит.

Лют не стал переспрашивать, правда ли это, просто вывалился во двор.

Погода стонала, дым всё так же жался к земле, только теперь сквозняками меж кольев забора его растянуло нитями, прядями, словно Зима чесала свой локон о частокол. Редкий снег летал беспорядочно. В щелях забора ветер выл, как безмозглая зверина. А может, и не ветер. Втягивая голову в кожаный ворот куртки, Лют спустился с крыльца и вытянул из поленницы пистолет, снова косясь на луну. Её разгневанное, мутное око мигало в разрывах облаков.

— …Барвин… — позвал Лют дрожащим голосом. — Барвин, Барвин!..

Сухарь крошился, крошки липли к рукам, кололи между пальцами, льняная рубаха под курткой пристала к телу, глотку саднило, воспалённые глаза ворочались со скрипом, а язык распух. Лют начинал терять ощущение себя. Когда-то в отрочестве, лет пятнадцать назад, он переболел лихорадкой, и в самую тяжёлую ночь ему от заката до рассвета казалось, что он должен закрыть дверь в избу, а он никак не мог, то двери не оказывалось, то её кто-то открывал всё время с той стороны, потом он сам стал дверью и до утра промучился, потрясённый невозможностью приложить усилие к самому себе. Утром проснулся мокрый, как мышь, но пошёл на поправку. Глаза его с тех пор поменяли цвет с карего на травянисто-жёлтый, а ощущение невыносимого, ломотного, едва ли не потустороннего бреда он запомнил на всю жизнь.

Вот теперь оно возвращалось.

— Барвин!.. — Горло пересохло, голос сипел. Лют никак не мог сглотнуть, слюна кончилась.

Существо вылезло из дырявой косой хибары, и, виляя опущенным хвостом, поползло к Люту. Лют, повинуясь порыву, присел.

Огромный жуткий пёс подползал всё ближе, едва ли не на брюхе. Лют заметил, что, если смотреть в сторону, то легко принять пса за худого, измождённого мужика: краем глаза движения казались людскими.

Барвин подполз к Люту и положил уроливую, короткомордую голову тому на колени.

Лют посмотрел ему в глаза и не увидел там ничего, кроме загнанной, забитой тоски. Тут он понял, что не так было с псом.

Глаза у него на морде был человеческие.

— Ты же знаешь, что это? — онемелыми губами, невнятно, как в кошмаре, промычал Лют, поднимая пистолет.

Барвин поднял голову и согласно качнул ею.

Лют прижал дуло к виску пса, прикрыл веки, успев, однако, прочесть в зрачках воспалённых глаз облегчение.

И нажал на спуск.

Осечки не было.

Только потом он взял нож. Стараясь просто отключиться от всего. Оно не стоило никаких денег, никакой платы ловчего, но уговор с ведьмой не оставлял ему выбора, да и долг дружбы тоже.

Больше я не буду, думал Лют. Я ничего больше не буду. Я куплю мельницу на берегу озера, на лугу, подальше от леса. Заведу селезней. Просто чтобы глядеть, как они плавают. Встречу девушку. И мне ничего больше не будет нужно. Никогда. Я сломаю пистолет, расплавлю меч, сожгу дорожную одежду и никогда не буду больше ходить в лес. Не буду пытаться никому помочь и никого спасти. И никакого колдовства. Даже гадания на картах. Никогда. Ничего. Только бы выбраться отсюда. Увидеть утро без дыма, без ветвей над головой, без крови на руках.

Лют выскреб ножом нутро и принялся разрубать рёбра.

Он свежевал Барвина, грея руки в крови, и бросал мясо в свою кожаную одёжу — прихватить что-нибудь в доме он забыл, а сил возвращаться не было.

Потом он как-то встал, бросив нож у изрезанного тела, глянул на отражение луны в крови, связал куртку узлом и вернулся в дом.

Молча отдал свёрток старухе, и та занялась им и крюком. Лют стоял столбом, он даже на пол был не в силах сесть. С рук капало.

Наконец что-то произошло, зачавкало за окном. Лют мотнул головой. Может, хоть что-то кончится в этой ночи. Или ему ещё кого-то надо будет убивать?..

Я ещё не дошёл до края, подумал Лют. Много ли осталось?

Верёвка натянулась, поползла, зашуршала по скверно ошкуренной балке. Стало холодно, в окно потянул сквозняк с запахом гнили, горечи, мускуса. На распахнутых стёклах проявились узоры, все как один похожие на закрученные рога. Сжались в испуге свечи, огонь в печи угас, только жар бегал по углям, туманясь белым пеплом.

— Держи огонь! — рявкнула Буга. — Хоть бы одну свечу!

Свечи в ответ начали гаснуть, исходя дымками.

Лют схватил огниво ледяными липкими пальцами, ударил. Раз, другой, третий, четвёртый. Свеча занялась неохотно, задымила, но огонь удержала. Лют поджёг от неё ещё одну, и ещё, первая тем временем погасла.

В окно полетел снег. Донёсся низкий дрожащий рык и шорох шагов. Тяжёлых, широких.

Тело девушки со связанными за спиной руками начало подниматься, петля сжалась вокруг шеи, натянулась уходящая в окно верёвка.

— Теперь, если он её через балку перетянет да в лес унесёт, значит, погибла она. А если не осилит, значит, только погибель её на себя заберёт, а тело нам оставит, а тело без гибели живое.

Лют молчал.

Голые ступни оторвались от липкого стола с коротким мерзким звуком. Нагая девушка в петле под потолком выглядела едва ли не жутче всего, что Лют за сегодня видел. Голова её свесилась на бок, язык вывалился из открытого рта, но конец верёвки ещё держался между зубами. Лют увидел, как по языку потёк дым, поднимаясь к потолку. Снег перестал влетать в избу, затхлым дохнуло в спину: течение воздуха поменялось. Свечи мигнули. Облако дыма, колеблемое сквозняком, вытянулось в окно. Лют заметил влажные блики, двинувшиеся в лесной темноте, и поспешно отвёл глаза.

Тут погасли свечи, верёвка оборвалась, девушка упала на стол с глухим шлепком, а из очага выметнуло пламя, осветив всё ярким жёлто-оранжевым светом, и опало. В секунды вспышки Лют заметил в окне силуэт и похолодел до мозга костей. Он всё ж увидел того, кто тянул верёвку.

Воцарилась темнота. Хрупнуло за окном. Ещё. Ближе. Лют лихорадочно чиркнул огнивом.

— Зажги свечу. — Сухо и хрипло сказала Буга, и на последнем слоге голос её едва не взвился. — Свечу!

Что-то задело ставень, звякнуло стёклышко, влажно и медленно шурхнуло по подоконнику.

Искры освещали, казалось, только сами себя. В избе резко похолодало, будто и не было натоплено.

Наконец искра упала на фитиль, и свеча занялась бессильным, прозрачным огоньком.

Буга резко захлопнула ставни и заперла на железный крюк. Запахнула окно грязной шторкой. Узор на окне уже таял, что там за ним — видно не было. И хорошо, подумал Лют.

— Не ест он, — сказала ведьма. — Конину не берёт, да и псину выплюнул. Потянуть потянул, а жрать не стал.

Лют едва ли не отмахнулся. Он зажёг ещё несколько свечей; в печи тем временем оживал притихший было жар, с новой силой потрескивая дровами.

Теперь, при свете, Лют мог рассмотреть девушку.

Та лежала, как упала. На спине, с руками за спиной. Но рот её был открыт, и она дышала. Рёбра ходили под грязной кожей.

— Дышит, дышит, хорош пялиться, — сказала Буга, орудуя кочергой в очаге.

Что-то потёрлось о стену дома. Снова звякнуло стекло.

— Зверь не уходит, — сказала Буга. — Плохо. Мясо ему не понравилось. Конь сдохший, а пёс паршивый. Спрашивай да отдадим её ему, провались она пропадом. Диковинно это — Зверя кормить тем, кого вытягивал, ну да и ладно. Пусть отец её с Костяного спрашивает, коли спросить может.

На губах девушки осел пепел, молодое лицо казалось безмятежным, рана возле глаза кровоточила широкой полосой. В густеющей крови плавали блики вновь ожившего пламени.

— А раз мы её на поживу, то глаз я всё ж заберу, — сказала старуха.

— Маэв, — позвал Лют.

Девушка открыла глаза. Ярко-оранжевые.

— Ты — Маэв? — спросил Лют дрогнувшим голосом.

— Где мои щипцы? — невпопад спросила вдруг Буга. — Здесь были щипцы.

— Вот они — ответила вдруг Маэв сипло, садясь одним плавным движением. Руки её оказались развязаны, и с размаху она всадила разогнутые длинные щипцы Буге в глазницы, проткнув мозги. Железо вошло с чавкающим хрустом и глухо ткнулось в кость.

Старая ведьма успела поднять руку, и всё. Маэв оттолкнула её связанными ногами в бедро, и убитая Буга упала, растянувшись в рост. Волосы её угодили в очаг и занялись мгновенно, за ними — засаленная одежда.

Лют рванулся вперёд, но Маэв уже взяла со стола нож, полоснула по верёвке на лодыжках и соскочила на пол.

Лют вытащил пистолет, надеясь, что изуверка не поймёт, что он не заряжен.

— Капсюля нет, — просипела та, нагнув обгорелую голову. Кровь из пореза разлинеила ей щёку и шею, скопилась над ключицей. В тёмно-красном плавали огненные блики.

Лют перехватил пистолет за ствол, Маэв сделала выпад ножом, И Лют отступил к двери.

Что-то тяжело прижалось снаружи к стене, зашуршало. Задрожали от низкого рычания свечи. Комната быстро заполнялась удушливым дымом. Лют сделал ещё шаг назад, парировал рукоятью прыткий удар ножа, выбросил левую руку, метя под дыхало. Маэв махнула лезвием, раскроив запястье. Лют ударился спиной о дверь, и в тот же момент массивное тело долбануло в доски с той стороны. Леденящий рык раздался в двух дюймах за спиной.

Лют на секунду потерялся в дыму и неверном свете, и не успел увидеть кулак Маэв, вынырнувший снизу. Она ударила его как мужчина, костяшками в подбородок, голова стукнулась о доски. Боль обожгла вооруженную руку, пистолет вырвало из пальцев, и его же рукоять опустилась на ключицу, ломая кость. Хрупнуло, Лют закричал и осел, тщетно пытаясь отмахнуться ногами.

Из дыма выплыло искажённое радостным оскалом лицо Маэв. Оранжевые глаза пылали. Лезвие прижалось к шее, выпуская кровь.

— Ты сумасшедшая, — сказал Лют, задыхаясь. — Но скажи мне. Просто скажи, в Мохаер, две девочки с нянькой, это же была ты?

— Ты думаешь, я помню? — сипло спросила она, продолжая улыбаться.

Вот так. Лют о таком даже не думал. Он мог предположить, что она будет отпираться или наоборот, рассказывать подробности, насмехаясь, но так…

Лют заплакал.

Она взяла его за подбородок свободной рукой, не отводя ножа от шеи, и ударила затылком о дверь. Раз, другой. Он не смог поднять левую руку, а правая оказалась совсем уж слаба. Безразличным взглядом, каким-то краем разума чувствуя, что угорает в дыму, Лют посмотрел вниз и увидел, что сидит в луже крови. Большой луже. Наверное, нож задел вены.

Дверь отворилась, и Лют, потеряв опору, упал на спину, на крыльцо. Его сволокли по ступеням.

— Ого, какой, — донёсся до него заинтересованный возглас Маэв. — Я так понимаю, пока ты не пожрёшь, меня не пропустишь?

Лют лежал на спине, снег падал на лицо, такой приятный, холодный. Наконец-то не пахло дымом, всё утонуло в железном запахе крови и ещё чего-то.

В поле зрения вплыла морда, и Лют поразился, насколько зверь велик. Он занял тело коня целиком, раздул его, шкура лопнула, натянувшись на выросших костях. Голые рёбра покрывала стеклянная розовая слизь, разросшиеся позвонки складывали могучую, перевитую чёрными лентами шею, лошадиная голова расщепилась на тонкие лучины костей, образовав словно венец клыков. Нижняя челюсть разошлась надвое, как жвала. В окровавленных зубах застряла шерсть.

Уродливое тяжёлое копыто наступило Люту на живот, и он закричал, слабо, бессильно.

— Ну ешь, ешь, — сказала Маэв где-то за краем видимого мира. — Потом поедем кататься.

Автор: Алексей Провоторов