Кого я искала?
Есть книга памяти «Блокада».
Тридцать пять томов изданы фондом «Возвращенные имена» в 1998–2006 годах.
В них ФИО и адреса 629 157 погибших.
Есть электронная версия этой книги – виртуальный некрополь.
Там нет имени моей прапрабабушки.
Ее сын есть. А ее самой нет. Но она была.
В январе 1942 года они оба погибли в Ленинграде. Так сказали выжившие родственники. Похоронили их вроде на Пискаревке, но в карточке сына в книге памяти «Блокада» значится «место захоронения неизвестно».
Я узнала об этом несколько лет назад,
не раньше. Почему же не раньше, если 9 мая было самым почитаемым праздником в нашей семье?
Наверное, сначала я была слишком маленькая - с маленькими о таком не говорят – берегут.
Потом я выросла, но столько дел-столько дел.
Потом все, кто тогда жил и помнил, умерли.
Теперь есть просто факт и немного архивных семейных бумаг.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Я родилась не в Петербурге.
Знала про Блокаду из школьной программы - 900 дней, саночки, 125 грамм, холод, голод, город-герой, Савичева.
В первый раз приехала на Пискаревское в сентябре 18го года.
Увидела поле.
Одинаковые, идеально ровные, аккуратно стриженные клумбы. Каменные цифры 41-41-42-43-44-41-42-43-44-
Абстрактность поля.
Это просто земля и трава.
Где здесь прапрабабушка?
Не за что глазу зацепиться.
На граните высечено "Никто не забыт. Ничто не забыто".
В детстве, когда не выучивала урок, папа говорил: плохо, когда не знаешь, да еще забудешь.
Я ничего толком не знала про это поле. И ничего не почувствовала к этому полю. Почувствовала, что оно необъятное, а я крошечная. Почувствовала чудовищную тяжесть и холод. И настоящее одиночество - где-то очень далеко - на другом конце кладбища - было еще два живых человека. И все.
Вдруг женское лицо на березе. Без имени.
На сайте Мемориала написано: здесь 186 братских могил.
420 тысяч горожан, плюс 70 тысяч военнослужащих. 6 тысяч индивидуальных воинских захоронений.
Мозг не может обработать эту информацию – представить половину миллиона человек. Мозг плохо обрабатывает большие числа, говорят нейробиологи. И поле такое мирное, зеленое, чистое, молчащее, как Петербург, в котором я не вижу ни одного видимого блокадного следа, если не считать пары сколов на граните.
Что же за полем? Как увидеть?
Фотодокументации о похоронах на Пискаревском в свободном доступе нет, или я не нашла. Но увидела фотографию, как это происходило в братских могилах на Волковском. Увидела в апреле прошлого года. Помню, у меня возник немой вопрос: почему этого не было в наших учебниках истории? Почему я со школьных времен помню фотографии и видео из концлагерей, но ни одной вот такой из блокадного Ленинграда? Ответ понятен: детская психика к этому не готова. А какая психика к этому готова? Но если она никогда не готова, об этом никогда нельзя говорить, в это нельзя смотреть, то каким же образом могло осуществиться то, что бесконечно повторяли моя/наши бабушки и дедушки, прошедшие войну: "Это никогда не должно повториться". Что «это»?
Розовые одеяла, прикрывающие грузовики. В грузовиках – штабелями, как дрова, уложены люди. «Мерзлые», «голые», «серые скрюченные», прилаженные друг к другу, «чтобы побольше вошло». Грузовики едут по Пискаревскому проспекту.
Теперь, когда я думаю про поле, всегда вижу эти «розовые одеяла». Прочитала о них у Владислава Михайловича Глинки, свидетеля блокады, историка, сотрудника Эрмитажа. Дальше были другие дневники и мемуары очевидцев, исследователь Сергей Яров и «Блокадная этика» с отдельной главой про «Похороны», рассекреченный отчет начальника треста "Похоронное дело" о процессе погребения в братских могилах.
Фиксация. Необъяснимая. Болезненная. Мне нужно было узнать, как умерли Валентина Михайловна и Юра, и как их похоронили. Но, так как про них нигде и ничего не было записано, я заполняла лакуны словами Других – чужих, которые жили и умирали, и выживали рядом, в таких же условиях. Эти Другие рассказывали мне, как могло быть с нашими, но ведь говорили они о себе.
Где чужая боль? Где моя?
Вообще-то, согласно закону РФ, прапрабабушка и ее сын не считаются моими близкими родственниками. К близким относятся родители и дети, дедушка, бабушка и внуки, а также полнородные и неполнородные братья и сестры. И ведь это в каком-то смысле так и есть: прапрабабушка мне не близка - я ее не знаю, не видела, не представляю, как звучал ее голос. Могу ли я посочувствовать этому фантому, прочувствовать хоть что-то, прочитав тысячи слов про кошмар, в котором она/они оказались?
Я сделала все возможное, чтобы восстановить ее образ, собрать ее жизнь обратно: отыскала документы об учебе в институте Благородных девиц и заявление о поступление на курсы в Консерваторию, выкупила у коллекционеров ее дореволюционные фотографии, посмотрела два немых фильма, в которых она, по воспоминания внучки, играла – попыталась узнать, угадать ее там в ролях второго плана.
Я хотела вернуть ей достоинство. Перекрыть эти «розовые одеяла». Для нее? Или для себя?
75 архивных лет прошло. Уже 80 прошло. В домовой книге в архиве института, на территории которого проживали наши пропавшие в блокаду, обнаружилась отметка о конкретном дне смерти прапрабабушки. Длинный январь превратился в «Шестое».
Никогда не думала, что информация о дате смерти может принести облегчение. Будто часть памятника – та, что после тире – проступила из темноты.
Решила вписать то, что осталось – имя, адрес и даты - в общую книгу памяти. Поставить ее карточку рядом с сыном, причислить ее к другим погибшим, засвидетельствовать: она одна из, она была здесь, а не просто исчезла - растворилась в городе.
Откуда во мне эта вера, что Книги Памяти вот так же не исчезнут, что цифровой архив, виртуальный некрополь - навечно?
В конце апреля 2022 года привезла имя в Архив Пискаревского кладбища. Написала бумажное заявление. Данные при мне внесли в электронную картотеку. Я предполагала, что они автоматически отобразятся на сайте "Возвращенные имена" и на сайте blockade.spb.ru — это еще один виртуальный мемориал. Я была на сто процентов уверена, что все эти базы объединены единой сетью - синхронизированы друг с другом.
Оказалось, что нет. Каждая существует сама по себе.
Но тогда я этого еще не знала, и с чувством выполненного в конце апреля пошла сделать еще одно родовое дело – найти довоенную могилу другого родственника на Волковском Лютеранском кладбище. Никакой рациональной нужды в этом не было, мне просто было необходимо своими глазами увидеть хотя бы какой-то конкретный камень – сохраненное место. Могила там точно была – это документально подтверждалось записью в Архиве по захоронениям, но никаких ориентиров, типа названия участка, мне дать не смогли. Только наименование дорожки: «Католическая».
"Где-то на Католической" — это утопия, сказал мне смотритель. Длина дорожки пятьсот метров, она тянется через все кладбище, к тому же, у нее есть правая и левая сторона – у вас какая?
Начала с правой. Нужно было останавливаться у каждого памятника и вчитываться в каждую фамилию. Из-за этого пристального вглядывания через несколько минут заметила: тут и там - среди старых немецких могил - стоят блокадные. Их видно по годам смерти: 41, 42, 43, 44.
«Тонанов Анатолий Федорович. 1924 -1942. Погиб при обстреле Ленинграда».
Это имя мне ни о чем не говорило. Но что-то во мне щелкнуло – достала телефон и вбила данные в поисковую строку сайта «Возвращенные имена». И вдруг не обнаружила его карточки.
На памятнике максимально прямо написано, что с ним случилось. Почему же его нет в общей книге?
Проверила следующее блокадное захоронение. Васильев Илья Васильевич. В базе оказалось 4098 Васильевых и 20 Васильевых Илей Васильевичей. Даты жизни и смерти одного из них четко сходились с тем, что было выбито на табличке. Однако, в месте захоронения значилось «неизвестно».
Но как же «неизвестно», если оно перед моими глазами?
Процесс регистрации смерти и похорон в блокадное время был хаотичным, информация не сохранялась или сохранилась не полностью, иногда с ошибками. Не все смерти и захоронения фиксировались. Блокадные книги памяти составлялись на основе записей ЗАГСов, кладбищ, предприятий города и были дополнены свидетельствами выживших.
Может ли памятник считаться последним свидетелем, «документом», подтверждающим факт жизни и гибели человека, достаточным основанием для внесения в книгу памяти?
Я сделала фотографию.
Не нашла то, что пошла искать, но сделала фотографии девяносто пяти могил блокадного времени. Никогда в жизни не могла бы представить, что буду производить такое действие, но оно произвелось.
Дальше проверила все эти имена в базе "Возвращенные имена» и на сайте blockade.spb.ru и вот, что получилось:
31 имя - отсутствуют.
23 имени присутствуют: ФИО и даты жизни совпадают, в пункте «захоронение» значится «неизвестно».
13 имен: ФИО и даты смерти совпадают, отличается дата рождения – на могиле на год больше или меньше, чем в базе. В пункте «захоронение»: неизвестно.
15 имен – есть в базе и в пункте захоронение указано "Волковское".
Я пишу эти цифры 31-23-13-15 и сама вижу, как все опять приходит к статистике, к пересчету. Но люди – не цифры. Это так очевидно, когда стоишь на кладбище и в этом блокадном «музее» встречаешься с конкретным именем – видишь сына рядом с отцом, мужа и жену, братьев и сестер, иногда целую семью, выкорчеванную напрочь или нет, кто-то остался, ведь стоят их памятники, значит, кто-то выжил и поставил их – кто-то в блокадное время – даже в ту первую «смертную» зиму – сделал невозможное, чтобы привезти, выкопать могилу и похоронить своего близкого человека, как должно.
За многими могилами ухаживают. За многими нет - таблички выцветают и смываются, кресты падают – будто память на глазах распыляется.
Исправить - обновить – поднять – покрасить?!, но самостоятельно нельзя – это нарушает закон, и, правда, вдруг завтра придут родственники, а тут – самоуправство. И если это нельзя изменить, тогда, получается, нужно просто принять – принять естественность процесса: эти памятники не имеют статуса «блокадный мемориал», они не охраняются государством. Это индивидуальные захоронения, и они уходят, уступают свое место, как любые другие.
Но имена с памятников. Имена еще можно успеть переписать и сохранить в общем цифровом поле. Вот о чем я думала.
1 сентября 2022 отправила все собранные данные в Фонд «Возвращенные имена», приложив фотодокументацию.
Очень быстро получила ответ от руководителя Фонда - Анатолия Яковлевича Разумова: взяли в работу, и вот первый результат.
Фамилию на одной табличке было сложно расшифровать - почти стерлась. Имя и годы жизни читались прекрасно. А вот фамилия – Галнвис? Гланвис? Галивис? Все равно отправила.
Из Фонда ответили: это ГАЛИНИС. Знаменитый мастер музыкальных инструментов. Его имя записано в базе, но место захоронения было неизвестно.
К письму прилагалась фотография Иосифа Игнатьевича, его карточка и статья к 125 летию. Оказалось, он жил совсем рядом со мной – на Загородном.
«Во время блокады города была возможность выехать из Ленинграда. Жена уговаривала Иосифа Игнатьевича это сделать. Он соглашался, а через 2-3 дня передумывал, находя различные причины. …. мастер в тяжелейших условиях блокады никогда не покидал своего рабочего места».
За сухой табличкой вдруг проступил – воскрес Человек и его судьба.
Соединились А и Б. Произошло движение с двух сторон.
Поразительно, но в этот момент я вдруг испытала настоящее счастье, будто нашла кого-то родного, будто увидела, ЧТО есть "вечная память".
Строчку «захоронение неизвестно» в его карточке исправили на "Волковское Лютеранское. Католическая дорожка, справа".
Это придало сил. Хотела продолжить поиск, когда упадет трава, но еще не выпадет снег – так посоветовал мне изначально смотритель кладбища.
Но осенью я уехала из Петербурга.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Теперь весна. Снег сошел. Вновь открылось «окно» для поиска. Оно закроется через пару недель, когда поднимется трава, и кладбище превратится в почти непроходимый лес – до следующей осени.
Я решила сделать свой процесс поиска видимым в надежде на то, что эта работа будет продолжена.
Вы можете сделать это самостоятельно - найти и вписать хотя бы одно имя.
Мы можем организоваться в этом канале и делать дело вместе. Закончить Волковское Лютеранское кладбище. Вторую его часть – Православное. Перейти на Смоленское. Не была на других кладбищах Петербурга, но по записям в базах вижу, что еще блокадные могилы есть на Большеохтинском, Малоохтинском, Серафимовском, Богословском, Памяти жертв 9 января. Не уверена, что список на этом заканчивается, может, есть индивидуальные блокадные захоронения и на других кладбищах. Пока не знаю, где уточнить, и не могу представить, каким может быть совокупный объем еще неописанных имен - там еще 100 или еще 10 000? Можно проверить только опытным путем.
В инструкции я описала примерную схему коллективного взаимодействия и индивидуального поиска. Будем дорабатывать по ходу.
Со своей стороны, готова выполнять часть работы, которую возможно делать удаленно - координировать, проверять имена в базах и вносить их туда.
Тут есть одно препятствие: проверила сайт «Возвращенные имена». Данные И.И.Галиниса уточнены, но он, похоже, пока единственный из того списка, что я выслала. На сегодняшний день (07.05.23) предложенные изменения и уточнения в другие карточки не внесены. Но у меня есть надежда, что это просто вопрос времени.
Есть второй виртуальный мемориал - https://blockade.spb.ru На этом сайте имена можно добавлять самостоятельно.
Я опубликую здесь список найденных на Волковском в прошлом апреле. И дальше руками вобью каждое имя в картотеку blockade.spb.ru.
Моя прапрабабушка Самусь (Беляева) Валентина Михайловна.
11.01.1874 - 06.01.1942
Мать пятерых детей. Оперная певица, актриса театра. Выступала под псевдонимом Адрианова-Кубанская. В качестве актрисы второго плана, снималась в кинофильмах "Поэт и Царь" (1927), "Кастусь Калиновский" (1928).
Проживала по адресу: Международный пр., д. 26, кв. 34.
Место захоронения неизвестно.
Сын Юрий Владимирович Беляев (11.08.1901 - ??-01.1942) проживал в Ленинграде вместе с Валентиной Михайловной. Фотографии не сохранились. Его карточка в картотеке "Возвращенные имена"
