Исчезновение Ани Гонцовой
Docerberus
https://mrakopedia.net/wiki/Исчезновение_Ани_Гонцовой
Два года назад тринадцатилетняя Анна Гонцова попрощалась с подружками в школьном вестибюле и отправилась домой после уроков. Физрук Илья Геннадьевич помнит, что она поздоровалась с ним на пешеходном переходе. Видеорегистратор припаркованной машины зафиксировал как Аня движется по тротуару на соседней улице, задумчиво распинывая палую листву. Камера видеонаблюдения над входом в магазин бытовых товаров уловила Аню, сворачивающую к парку в паре кварталов от собственного дома.С тех пор ее никто не видел.
Я вспоминаю об этом, когда прохожу мимо сорок седьмой школы, где училась Аня Гонцова. Вспоминаю, когда цепляю взглядом ее фотографию в местных пабликах, где неравнодушные время от времени напоминают, что поиски продолжаются. Вспоминаю, когда ее старшая сестра Оля кладет голову мне на грудь и шепчет:
— Я хочу умереть.
Произнесенные в тысячный или милионный раз, эти слова уже не вызывают эмоций, они давно вычерпали меня до дна.
В гараже сумрачно, горит только старенький светильник над столом с инструментами в углу. Неровный желтый свет расползается островком, вытягивая тени от висящих на стене полок. Доски пола все еще источают запах мазута, хотя Гонцовы не пользуются гаражом уже несколько лет, с тех пор как окончательно вышедший из строя древний москвич пришлось отвозить на свалку.
Оля поворачивается, и пружины дивана под нами еле слышно скрипят. Ее рука забирается под мою футболку, прохладные пальцы пробегают от живота к груди, легонько сжимают сосок. По коже расползаются мурашки. Олины глаза отблескивают в потемках, длинные темные волосы щекочут мне шею, когда она приближается для поцелуя. В отличие от пальцев губы горячие, дыхание частое и жаркое, с едва уловимыми ароматами мятной жвачки и крабовых чипсов.
Прикрываю глаза и медленно провожу руками от ее талии до лопаток, нащупывая под кофтой застежку лифчика. Кожа гладкая и теплая, подушечки пальцев легко улавливают бугорки редких родинок. Оля усаживается на мне поудобнее, и напряжение под ширинкой делается почти болезненным. Прикусив губу, я наконец справляюсь с застежкой, когда в тишину вонзается скрежет распахиваемых гаражных ворот.
Вздрогнув, мы одновременно вскидываем головы. В приоткрывшемся проеме, на фоне вечернего сумрака, разбавленного зыбким светом уличного фонаря, застыла невысокая фигура. Короткие волосы растрепаны от ветра, руки зябко придерживают расстегивающийся ворот куртки.
Невольно выдыхаю:
— Теть Лена!
— Так и думала, где ее еще искать-то, — сварливо отвечает она.
Цокнув, Оля сползает с меня и демонстративно заводит руки под кофту, чтобы застегнуть лифчик. Ступня задевает брошенные у дивана пивные бутылки, и те со звоном перекатываются.
— Я же сказала, раньше десяти не приду, — говорит.
— Уже половина двенадцатого! Еще и телефон дома оставила. Скажи спасибо, что отец сам тебя искать не пошел, он бы если вот это все увидел, он бы…
— Да он со своего сраного кресла поднимется только если его любимый апокалипсис начнется. — Оля поправляет волосы, глядя на мать с вызовом. — Да и то не факт.
— Ну-ка, не дерзи! Сил уже нет, сколько я должна за тобой бегать?
— Да кто тебя просит бегать? Сама говорила, исполнится восемнадцать, и могу делать что хочу. Полгода как исполнилось. Странно, что ты не заметила.
Тетя Лена осуждающе воздевает палец к потолку:
— Своих родишь, тогда и умничай! Таскается по гаражам с кем попало, еще и огрызается!
Робко подаю голос:
— Теть Лен, разве ж я «кто попало»?
Она переводит взгляд на меня, губы трогает улыбка, тон смягчается:
— Вот женитесь, тогда и будешь не «кто попало». А пока застегивай портки и марш домой, еще мне не хватало от твоей мамки выслушивать, что я за вами плохо слежу.
Виновато кошусь на Олю, но она только пожимает плечами. Эту и с базуки не прошибешь.
— Завтра напишу, — говорит спокойно. — Мы не закончили.
∗ ∗ ∗
Прохладный июнь зеленится на кронах деревьев в парке. Сквозь шелест листвы можно различить разговоры отдыхающих на соседних скамейках и далекий собачий лай. По ясному небу плавают птичьи силуэты. Тротуары еще не высохли после ночного дождя, и солнечный свет отражается в мелких лужах, бросая в глаза колкие блики.
Оля скучающе покачивает ногой, клацая нарощенным ногтем по дисплею телефона. Брови сдвинуты, губы сжаты, ветерок играет распущенными волосами. Скамейка под нами такая же влажная, как тротуары, поэтому я устроился на самом краешке, но Олю ничего не смущает — расположилась с удобством как на заднем сидении дорого автомобиля.
— Хочешь жвачку? — говорю, шаря по карманам.
Отвечает, не отрывая глаз от телефона:
— Хочу умереть.
Закидываю в рот мятную подушечку и усмехаюсь. Раньше на каждое такое заявление я принимался объяснять, что так говорить нельзя. Что жизнь продолжается. Что все будет хорошо. Но теперь это давно приелось и стало естественным как дыхание. Проводить время с Олей Гонцовой — значит постоянно слышать «я хочу умереть». Это звучит часто, обыденно, порой совершенно невпопад. Это нельзя вылечить, только смириться. Если сказать «я хочу в кино», Оля ответит «а я хочу умереть». Если в кафе, листая меню, спросить, чего она хочет, ответом будет «умереть».
— Скоро она? — спрашиваю нетерпеливо.
— Понятия не имею, — отзывается Оля. — Договорились в двенадцать.
— Уже пятнадцать минут первого.
— Значит, сидим еще пять минут и нафиг это все. Я ей сразу сказала, что не хочу видеться.
— Надо было вообще не приходить.
Подняв глаза от телефона, Оля тут же их закатывает:
— Вон, идет.
Оглядываюсь. Из дальнего конца парка в нашу сторону быстрым шагом движется Лиза Ткачук, одноклассница Ани. Русые волосы собраны в хвост на затылке, на плече болтается школьная сумка, шорты и белый топ кажутся легкими не по погоде. За Лизой, стараясь не отставать, вышагивает высокий сутулый парень в джинсовой куртке.
— А это кто? — спрашиваю.
— Андрей, — отвечает Оля. — Родионов.
Киваю, вспомнив. Андрей учился с Аней в одной школе, только старше на три класса. Оля часто рассказывала, как он подкатывал к Ане, но та держалась неприступной крепостью, то ли дожидаясь подходящего момента, то ли в самом деле не проявляя взаимного интереса.
— Зачем она его притащила? — говорю вполголоса.
— Они теперь мутят, — поясняет Оля. — Андрюша любит малолеток.
Она вежливо улыбается, когда Лиза и Андрей оказываются в зоне слышимости.
— Извините, я правда старалась не опоздать! — выдает Лиза вместо приветствия. — Думала уже, что не дождетесь.
Оля медленно переводит взгляд на ее сумку и спрашивает:
— У вас что, еще уроки идут?
— Нет, я принесла просто… Сейчас покажу…
Лиза долго копошится в сумке. Слышно шелест, перестук, бренчание. Андрей переминается с ноги на ногу, отстраненно глядя куда-то в сторону. Коротко стриженый, костлявый, с нездоровой желтоватой кожей, он похож на ходячую мумию. Немудрено, что Аня не торопилась поддаваться ухаживаниям.
— Вот! — радуется Лиза, выуживая на свет потрепанную тетрадь с мультяшным утенком на обложке.
Мельтешат разлинованные в клетку страницы, рассыпаются рукописные строчки. Щурясь, я угадываю старательно выведенные таблицы и символы, совсем не похожие на обычные школьные чертежи.
— Что это? — без интереса спрашивает Оля.
Лиза присаживается рядом, не переставая листать тетрадь.
— Долго думала, писать тебе или нет, — говорит. — Мы с Анькой у меня на даче ночевали, в конце каникул летних, прям вот незадолго до того, как она… ну… как ее…
— Пропала, — тусклым голосом подсказывает Оля.
— Ну да, пропала, — кивает Лиза. — Так вот, она у меня в тот раз рюкзак оставила, с которым приехала, у нее там зубная щетка, полотенце, все вот это, а она оставила его когда уезжали, а потом ей родители новый купили, к новому учебному году, и она про этот сказала, мол, потом как-нибудь заберу, сейчас же не особо нужен, а потом…
Оля перебивает:
— Ближе к делу.
— В общем, мы поехали позавчера на дачу, и я вспомнила про этот рюкзак, решила достать, чтобы, ну… повспоминать Аню. Там же вещи ее, тетради, брелок даже… — Лиза сбивается, прикусив губу, в глазах отблескивают слезы.
Бросив на меня скучающий взгляд, Оля снова утыкается в телефон. Это сейчас она равнодушная и хладнокровная. Раньше, в первые месяцы после исчезновения, любое упоминание Ани оборачивалось истерикой, и мне подолгу приходилось успокаивать Олю, выслушивая бесконечные «я хочу умереть». Воспитываемые строгими родителями, сестры находили спасение друг в друге и были особенно близки, поэтому потеря переломала Олю как проехавшийся грузовик.
— Я перебирала вещи, и…
— Шарилась в вещах, — поправляет Оля.
Лиза вскидывает удивленные глаза:
— Нет, я просто перебирала вещи, трогала, вспоминала! Это не то, что…
— Ты залезла в чужой рюкзак и шарилась в чужих вещах, учись говорить как есть, — Оля наконец убирает телефон в карман и поднимается со скамейки. — И давай уже выкладывай, зачем это все, или мы уходим.
Обиженно сжав губы, Лиза протягивает нам открытую тетрадь с утенком:
— Вот, она была в рюкзаке.
Мы склоняемся, изучая записи, сделанные старательным округлым почерком. Почти все на латыни, только изредка попадаются примечания на русском. Какие-то описания лунных циклов, рецепты, непроизносимые имена. Рисунки — пентаграммы и схемы ритуалов с расстановкой свечей и положением тела относительно сторон света. Каждая линия и деталь выведены настолько аккуратно, что сомнений быть не может — это не шутка. Не прикол, не розыгрыш.
Осторожно кошусь на Олю, но ее лицо остается непроницаемым.
— Это почерк Ани, — говорит Лиза шепотом, словно выдавая большой секрет.
— Вижу, — кивает Оля. — Дальше что?
— Как что? Это почерк Ани! Это она все писала и рисовала!
Раскрасневшаяся от возмущения, Лиза выглядит совсем ребенком. Малыш, не понимающий, почему над ним смеются взрослые. Невольно бросаю на Андрея осуждающий взгляд, но он не замечает.
— Писала, рисовала, — соглашается Оля. — Дальше-то что?
Лиза едва не подпрыгивает:
— Ты что, не понимаешь? Это же сатанизм! Аня увлекалась сатанизмом!
— Тоже мне открытие. У нас и дома такие тетради остались. И книжка даже есть. И постер у нее над кроватью висит с чертями какими-то.
Втроем мы глядим на Олю ошеломленно. Обведя всех взглядом, она неохотно поясняет:
— Это не всерьез же. Просто отца позлить.
— В смысле? — не понимает Лиза.
— Он у нас религиозный очень. Вечно поучает этими своими писаниями, цитирует каких-то там архангелов. Мол, все должно быть как указано свыше. Ну вы поняли, короче. Вот Анька и взялась ему назло этой ерундистикой заниматься.
Лиза разочарованно опускает руки с тетрадью, даже утенок на обложке кажется расстроенным.
— Всё? — подытоживает Оля.
— Ну… Нет, на самом деле. Ну, то есть… Не знаю. Я просто подумала, вдруг это связано.
— Что именно? — удивляюсь.
— Аня занималась… вот этим всем, а потом пропала. Вдруг это не совпадение.
Оля закатывает глаза:
— Это можно было и по телефону! Из-за какой-то тупости перлись через полгорода.
— Нет, подожди, правда! Я не столько из-за этого, сколько… вот, смотри…
Лиза торопливо листает тетрадку, а потом тычет Оле в лицо. Различаю новые рисунки и строчки, мало чем отличающиеся от остальных.
— Я гуглила, искала перевод, много непонятного, но вроде… не знаю… Здесь типа ритуал, который может вызвать умершего, ну типа душу его, типа поговорить, спросить. Вдруг получится? Вдруг мы хоть что-то узнаем?
Оля мгновенно каменеет лицом, сжимая кулаки так, что костяшки пальцев белеют.
— Кто тебе сказал, что Аня умершая? — говорю, тяжело сглотнув. — Она исчезла.
Андрей подает голос:
— Если пропавшего ребенка не находят в течение сорока восьми часов, это почти сто процентов, что он погиб.
— Это… Не обязательно, чтоб с умершим, — тараторит Лиза, оглядываясь на него с раздражением. — Это и со спящим можно, да и с любым в принципе, ну и вообще, главное, с душой связаться, вызвать ее, понимаешь?
После долгой паузы Оля говорит:
— Вам разрешение надо или что? Делайте, что хотите, если так скучно. Только меня не дергайте со всей этой хиромантией.
Она разворачивается, чтобы уходить, но Лиза в отчаянии хватает ее за рукав:
— Нет, подожди! Здесь нужно участие родственника! Если я правильно поняла. И чтоб четыре человека минимум. Я поэтому и попросила, чтоб ты его тоже взяла, — указывает на меня.
— Да щас! — возмущается Оля. — У меня поважнее дела есть, чем ваши игры дурацкие.
— Пожалуйста! — скулит Лиза, не выпуская рукав. — Почему бы не попробовать? Другого ничего не осталось же, ни зацепок, ни свидетелей, никто ничего не знает! Поиски давно ничего не дают, почти два года прошло! Давайте попробуем, это недолго!
Оля смотрит на меня с мольбой, словно прося вытащить из ямы. Привыкший во всем ее поддерживать, теперь я слишком увлечен услышанным.
— Почему нет? — говорю. — Все равно делать нечего.
Она вздыхает. Приняв это за согласие, Лиза тут же расцветает:
— У меня все есть уже, свечки церковные, зеркальце, мел. Тут не так уж сложно, только надо придумать, где это все сделать. Можно было бы у меня, но папа сегодня выходной, а он…
— У нас в гараже, — устало перебивает Оля. — И чтобы потом я тебя больше не видела.
∗ ∗ ∗
Скрестив руки на груди, Оля наблюдает, как Лиза вычерчивает на полу круг. Андрей устроился на краешке стола с инструментами, весь сутулый и потрепанный, будто кто-то смял его в ком. Солнце проникает в гаражное окошко, рассеиваясь золотистым светом и едва справляясь с сумраком.
Расхаживаю туда-сюда, то с интересом поглядывая на Лизу, то переводя виноватый взгляд на Олю. Когда все кончится, она обязательно закатит скандал. Поддался, мол, на уговоры малолетки и втянул ее во весь этот сюр.
Андрей негромко говорит:
— При исчезновении или убийстве ребенка первые подозреваемые — всегда родители. Полиция проверяла родителей?
Оля поднимает глаза на меня, всем своим видом осуждая за то, что ей приходится это слушать.
— Их проверяли, — говорю, когда пауза становится слишком долгой. — Отец был на работе, мать вместе с Олей уезжали к бабушке. Полиция отмела такую версию почти сразу.
— Аня говорила, отношения с матерью у нее так себе, — продолжает Андрей, пытливо разглядывая Олю.
Она молчит.
— Причем тут это? — спрашиваю.
— Просто интересно, — он пожимает плечами. — Забавное же совпадение — отцу назло с какими-то там демонами дружила, мать тоже не очень. А потом пропала без вести.
— И что? — вспыхивает наконец Оля. — Я их тоже ни в хер не ставлю, что дальше? Думаешь, тоже пропаду? Да ничего они мне не сделают, быстро им покажу, где их место.
Тактично отворачиваюсь. Несмотря на бесконечные показушные перепалки с матерью, Оля боится ее как огня. Легко понять — при всей кажущейся мягкости тетя Лена умеет быть твердой и суровой. Как острый нож, закутанный в пушистый детский плед.
— И все же, — продолжает Андрей. — Вам, родне, полиция точно докладывала что-то такое, чего остальным знать нельзя. Есть же какие-то догадки, да? Что-то такое, что хоть немного…
— Ой, завались уже, а, — перебивает Лиза. — У вас на уроках слово «такт» не проходили?
— А на каких уроках его проходят? — ехидничает Андрей.
Уколов его взглядом, Лиза вытряхивает из рюкзака свечки и маленькое зеркальце в розовой пластиковой рамке.
— Садитесь на пол, внутри круга, — говорит. — По четырем сторонам света надо. И касаться друг друга мизинцами. Сейчас посмотрю.
Лиза запускает на телефоне компас и долго хмурится, разбираясь. Затем молча указывает, где усаживаться, и кладет зеркальце в центр круга.
— Какая же дичь. — Оля брезгливо морщится, устраиваясь на грязном полу.
Сажусь от нее по правую руку и протягиваю мизинец. Помедлив, она касается его своим и поджимает губы. С другой стороны от меня Андрей, а напротив Лиза. Сосредоточенно нахмурившись, она расставляет вокруг зеркала свечи и шарит по карманам в поисках зажигалки.
— Это надолго вообще? — спрашивает Оля.
— Дальше говорю только я, — отвечает Лиза, чиркая колесиком.
Пламя шипит, занимаясь на фитильках. Маленькие огоньки отражаются в зеркале, подрагивающие и перемигивающиеся как диоды на лабораторных приборах. Белесый дымок вьется вверх тонкими нитями. Запах мазута перебивается парафином, в гараже сразу становится душнее.