Серафима слышит имя (новелла-воспоминание)

квартира Германа, проспект Веры
утро
60 дней до Хлопка

В ванной комнате было почти темно: горела, кажется, одна лампочка из четырёх. Длинное запотевшее зеркало стояло прямо на кафельном полу, отражая нечёткий силуэт обнажённой девушки.

Серафима провела рукой по стеклу.

"Сегодня".

В отражении мелькнул ярко синий -- она только что покрасила волосы. Она сделала это впервые в жизни. Думала, что это придаст ей... Смелости ли? Решительности? Нет. Это зовётся не так. И сейчас -- вновь и вновь рассеивая плавными движениями руки зеркальную муть, она ждала. Ждала эффекта, внезапного явления того самого чувства, на которое она так надеялась -- единственного чувства, которого ей не хватало, чтобы изменить всё раз и навсегда. Рука вновь скользила по зеркалу вправо и влево, по маленькой аккуратной груди и худым плечам стекали бедно-синие капельки. Глаза, голубея в приглушённом освещении, внимательно следили на каждым сантиметром, каждой линией отражающегося в зеркале силуэта.

Серафима ждала имени. К ней должно было прийти имя этого чувства. Осознавшись, оно непременно должно было назвать себя. Чувство Вдоха Перед Прыжком, Чувство Первого Шага. На языке ган-ши оно могло бы обозначаться одним коротким словом из четырёх букв. Но Серафима не знала ган-ши. Серафима не знала, как именно имя должно звучать, но была точно уверена, что сразу узнает его при появлении и ни с чем не перепутает, как не путают первую пронзительную влюблённость, как не путают хваткую колику от внезапной потери близкого, как не путают сжимающий вдруг виски стыд и вину за собственную раскрывшуюся ложь. Серафима ждала, но имя не приходило. Силуэт в зеркале постепенно утрачивал романтичность и недосказанность, превращаясь в простое отражение голой юной девушки. Становилось чуть прохладно.

"Сегодня. Я сделаю это сегодня".

Она сказала это почти вслух, а может быть громко подумала. Но это не было именем, не было тем, ради чего она стояла сейчас здесь.

"Я сделаю это сегодня".

Серафима не верила сама себе.

За окном поливал дождь. Серость его проникла сквозь стекло и затопила собой комнату: цвет фотографий на стенах, цвет наклеек на крышке ноутбука, цвет глаз Серафимы -- все цвета разом захлебнулись в хлынувшем сером, ушли на глубокое дно его градиента.

Серые глаза Германа. Серафима старалась не смотреть в них. Она не помнила, когда это началось, как давно уже продолжалось, она даже уже почти не помнила каково им обоим было до этого.

До этого. До чего "до этого" ? До того, как он впервые принёс домой сверкающий порошок? До того, как он начал приносить его каждый день? До того, как он впервые накричал на неё? До того, как впервые он...

Серафима старалась не смотреть в глаза Герману.

Теперь он чаще был тих и сидел в углу комнаты за ноутбуком, время от времени отрываясь на новый приём инея. Он долго и педантично разрыхлял сверкающий порошок кредиткой, создавая две идеально ровные полоски. Он вдыхал их поочерёдно через замызганную, скрученную в трубочку тысячную купюру. После этого он откидывался назад и несколько минут смотрел в потолок, почти не дыша. Затем, словно вспоминая себя, возвращался глазами к экрану ноутбука. Этот цикл повторялся снова и снова. Время от времени он становился разговорчивым, даже внешне заботливым, гладил Серафиму по голове сухими руками, переходил с волос на грудь, спускался ниже -- любая его забота в таком состоянии всегда была способом наладить формальный контакт перед нужным ему сексом. Если она отказывала, ссылаясь на низкий сахар, на головную боль, на усталость -- это приводило его в ярость. Когда Герман впервые ударил её? Она помнила, что это вышло как бы случайно, резкая неловкая отмашка тыльной стороной ладони в пиковый момент ссоры. Извинения на коленях, обещания измениться и прекращение употребления инея на несколько дней. А потом снова шёл дождь, снова серый цвет заливал пространство их дома -- и забирал его у них, сливался с глазами Германа -- и забирал его у неё. Сверкание инея в сером цвете украденной жизни. Это нужно было закончить. Это должно было быть закончено.

"Сегодня. Я сделаю это сегодня".

Серафима отошла от окна, достала из сумки маленькую шприц-ручку и сделала себе инсулин.

-- Что случилось, детка? Тебя кто-то обидел? -- Герман прилёг рядом с ней в одних джинсах и обнял сзади за талию. У него изо рта веяло неприятным холодком.

-- Нет, просто устала. Сахара скачут уже третий день, -- она уже понимала, к чему идёт дело.

-- Девочка моя... Ты же знаешь, я всегда смогу тебя защитить... -- его рука соскользнула на её живот, кончики сухих холодных пальцев зацепились за резинку её белья.

-- Герман, подожди... Постой, я... Нам...

-- Ну давай же, детка, давай... -- его движения стали резче и грубее, вторая рука прижала к себе за грудь.

-- Герман, стой... Герман, не надо...

-- Ты же любишь плохих парней? А я очень плохой парень...Опасный парень...Хочешь со мной поиграть? Давай поиграем... -- он откровенно игнорировал её сопротивление, начал снимать с неё бельё, крепко сжал горло.

Серафима закрыла глаза.

Серый цвет был в ней. Он был внутри. Он был везде.

"Сегодня. Я сделаю это сегодня. Я сделаю это сегодня. Я сделаю это сегодня".

Герман кончил прямо в неё, потрепал по спутанным синим волосам и сразу ушёл разрыхлять себе новые дорожки инея.

Серафиму тошнило.

Омерзительный холодный ком подступил к горлу. Серафима смотрела, как Герман как ни в чём ни бывало педантично готовит себе дозу. И вдруг она будто услышала...

Имя Гнева. Это было оно. То, чего она так долго ждала. То, ради чего она сегодня впервые покрасила волосы. То, ради чего она захлёбывалась всё это время в сером цвете дождя, комнаты и глаз человека, ставшего вдруг ей абсолютно, бесповоротно чужим.

"Сейчас. Я сделаю это сейчас".

Серафима встала с кровати, голая, встала напротив Германа. По внутренней стороне её бедра медленно скатилась тягучая белёсая капля. Слёзы, будто бы обезумев, хлынули внутрь головы, внутрь самой души, яростным, сметающим всё на своём пути потоком. Герман медленно поднял глаза.

-- Я ухожу от тебя, -- тихо и вкрадчиво произнесла Серафима.

Герман продолжал смотреть.

-- Я ухожу от тебя. Я. Ухожу. От. Тебя. -- Серафима повторила дважды, голос её начинал твердеть.

-- Далеко? -- Герман презрительно усмехнулся.

-- Я ухожу от тебя!

-- Сядь и успокойся, я сказал.

-- Я ухожу от тебя! Я ухожу от тебя! Я ухожу от тебя! -- она закричала что есть силы ему в лицо, захлёбываясь в слезах, -- Я ухожу! Ухожу! Ухожу от тебя!

-- Заткнись! Заткнись, сука! Прекрати орать! -- он вскочил и, подлетев к ней, знакомо замахнулся холодной сухой рукой.

Серафима увернулась, схватив свои джинсы и кофту, выбежала в прихожую, и, схватив кеды, начала открывать входную дверь.

-- Куда?! Куда пошла, сука?! Я сейчас заткну тебе рот, я заткну тебе рот членом, сука! -- он выбежал за ней, но был остановлен ударом ногой между ног и замешкался на секунду -- секунду, возможно, спасшую Серафиме жизнь.

-- Ну и вали, вали, сука! Всё равно прибежишь! Прибежишь назад! -- слышала она рвущийся с цепей крик, сбегая вниз по лестнице подъезда -- голая, босая и обезумевшая от гнева.

проспект Веры
позднее утро
60 дней до Хлопка

Дождь прекратился, но она не заметила, как это произошло.

Серафима шла по улице и плакала, плакала так, как не плакала никогда -- она слышала Имя Гнева -- чувство, которое нельзя спутать ни с чем, как не путают первую пронзительную влюблённость, как не путают облененяющую сердце колику от потери близкого, сдаливающий виски стыд раскрывшейся лжи.

Её мутило. Не хватало воздуха. Мир вдруг начал куда-то отдаляться. Затряслись руки, солнечное сплетение пронзило внезапное сильное чувство голода, выступил холодный пот. Ей нужен был сахар.

Серафима, шатаясь, зашла в первый попавшийся подвальный магазинчик. Продавец -- молодой мигрант -- кажется, не заметил ничего необычного.

-- Сок...Яблочный...Любой...

Он молча протянул ей коробочку с трубочкой.

Постепенно Серафима приходила в себя.

Реальность вокруг вновь обретала чёткость, словно отражение в остывшем зеркале. Мысли ещё не успели вернуться в полной мере, как вдруг она услышала мягкий женский голос.

-- Хм. А ты тёплая.

Серафима повернула голову. В метре от неё стояла девушка неброской, но необъяснимо притягательной внешности в сером, кажется, пальто.

-- ... Что, простите?

-- Сахар упал? Перенервничала?

-- Да, немного. А вы...

-- Он тебя обидел, да? Опять обидел?

Серафиме вдруг стало не по себе. Реальность окончательно вернулась, и Серафима не понимала, кто перед ней -- она никогда раньше не видела эту девушку, но по непонятным причинам та казалась ей знакомой, от неё буквально было сложно отвести взгляд.

-- Простите, я не очень...

-- Хочешь, я убью его?

-- Что? -- Серафима замерла от неожиданности.

Девушка пристально посмотрела в голубые глаза Серафимы и безмятежно повторила:

-- Хочешь, я убью его?

• к новелле
• к странице персонажа
• к навигатору