Гугожа

Читать историю на нашем портале.

Сам не помню, как это началось. Но мама однажды рассказала, как я напугал ее до смерти.

Было мне тогда года два. Я довольно рано научился говорить и болтал без умолку. Это сейчас из меня слова не вытянешь. Домой прихожу и на все вопросы отвечаю одинаково.

— Как дела?

— Нормально.

— Как в универе?

— Нормально.

— Как на работе?

— …

А в детстве я был трещоткой, с шилом в жопе к тому же. Приставал к родителям с какой-то маетой, отвлекал папу от книжек и маму от телека. Просил со мной поиграть, погулять, на игрушечной машинке покатать. Ночью любил припереться и уложиться спать с родителями. Будь я сам себе папой, сбагрил бы, наверное, бабушке или в детдом, а они, святые люди, терпели.

И вот в одну ночь я напугал маму. Батя тогда уехал в командировку, он у меня был музыкант-виолончелист и разъезжал с гастролями. Остались мы вдвоем, и я в своем духе залез в мамину кровать.

Бужу ее среди ночи и говорю:

— Мам, скажи ему, чтобы не смотрел на меня.

Она просыпается, мотает головой по сторонам.

— Что ты сказал?

— Ну вот, он стоит и смотрит.

И показываю в тёмный угол. Мама говорит, она меня тогда отвлекла разговором, и мы снова уснули. Но ей потом еще долго было жутко от того, что я сказал. Думаю, тогда и был первый раз, когда он пришел.

Это случалось часто — может, дважды в неделю, может, чаще. Все засыпают, и в тишине слышно только гул холодильника с кухни. Я чувствую, что он придет. Верчусь в кровати, не могу уснуть или сплю плохо.

Вскоре слышу его шаги. Легкие такие, быстро стихают, а потом он снова крадется. Цок-цок.

Затем дыхание. Вдыхает так глубоко и долго, словно легкие у него объемом с хороший аквариум. Иногда во вздохе проскакивают еле слышные хрипы и стоны, как у больного бронхитом.

Потом появляется в углу, не открывая двери, словно просачиваясь сквозь стену. Его глаза напоминают красные огоньки от электронных приборов, только чуть тусклее. Так и можно было бы подумать, глядя на них — огонек от телека зажегся или еще чего — если бы они не колыхались, едва заметно, как двигается любое живое существо, которое не может долго стоять полностью неподвижно.

Всматриваюсь, но не могу разглядеть его силуэт. Только осознаю, что роста он немаленького, головой почти в потолок. Возможно, худой, потому что в углу два шкафа, а он помещается между ними.

Он стоит часами, уставившись на меня, а я леденею под этим взглядом. Не знаю, почему не кричу, не включаю свет. Что-то парализует, как кролика, которого собираются сожрать. Так и дышим: он — глубоко и хрипло, я — еле слышно, пытаясь притвориться, что вообще не существую. Только медленно натягиваю одеяло, накрываюсь с головой, чтобы наконец уснуть.

Как-то ночью, когда он снова приходит, папа вдруг шевелится во сне, крякает, просыпается. Вжимаюсь в кровать от мысли, что сейчас он встанет и пройдет мимо него. Но папа включает ночник, и в углу никого. Идет в туалет, возвращается, выключает лампу. Красные огоньки исчезают.

На следующий день прошу родителей оставить ночник. Мама расстроенно качает головой — мы же тут, рядом, бояться нечего. Устраиваю истерику, захлебываюсь соплями. Топаю ногами. Верещу. Мама плачет.

Свет горит каждую ночь. Но я все еще слышу его легкие, клацающие шаги за стеной. И все же спать как-то спокойней без горящих глаз в углу комнаты.

В детском саду рассказываю пацанам про него. Мишка писается, воспиталка жалуется маме, что я пугаю детей.

Идем в здание со светло-голубыми стенами, где нужно надевать бахилы. Поликлиника. Тетенька просит его нарисовать. Как он выглядит, не знаю, поэтому просто рисую тень с красными глазами. Тетенька о чем-то говорит с мамой.

Мама начинает включать в коридоре свет на ночь. Показывает, как шумит холодильник на кухне, как капают сосульки за окном. Папа садится со мной за стол и рассказывает сказку.

— Смотри, — он берет карандаши и рисует его. — Знаешь, кто это?

Я задерживаю дыхание и смотрю.

— Это — Гугожа, — папа размашисто подписывает рисунок. — Он плохой и вредный, приходит по ночам и мешает детям спать. А это, — он набрасывает фигуру паренька в форме, пилотке и с автоматом, — Петя-пограничник. Петя добрый и защищает детишек. Однажды Гугожа стал приходить к одному мальчику по имени Жорик.

— Прямо как я, — радуюсь.

— Да. Как ты. Так вот, Жорик был очень сильный и храбрый, поэтому он не боялся Гугожу. Но вот беда: Гугожа никак не давал ему заснуть, и поэтому мальчик не высыпался, и вообще с ним происходили всяческие неприятности. Но ты знаешь, что было дальше?

— Что?

— К Жорику пришел Петя-пограничник и стал охранять его комнату. И с тех пор Гугожа не решался прийти и больше никогда не тревожил Жорика. Ведь он был под защитой Пети-пограничника.

— А я тоже под защитой Пети-пограничника? — уточняю я.

— Конечно. Поэтому, как только к тебе подберется Гугожа, он его раз — и огреет автоматом по башке. И Гугоже будет неповадно в следующий раз приходить.

— Понял, — киваю я. Папа треплет по волосам.

— Вот и отлично. А теперь иди играй.

А потом родители приходят радостные: мы переезжаем. У меня теперь будет комната, маленькая, как чуланчик. Папа говорит, что больше Гугожа меня не найдет, но мама все-таки оставляет на ночь свет.

Однажды она решает, что я больше не боюсь. Остаюсь в темноте.

И он приходит снова.

Красные огни горят в углу комнаты. Мы одни. Только я и только он.

Смотрю на него. Он сверлит взглядом меня, напористо и упрямо. Невидимые нити тянутся от него ко мне. Кажется, тронь их, и тебя убьет.

Тишина между нами горит. Приподнимаюсь на кровати. Сердце колотится так, что вот-вот пробьет грудную клетку. Мурашки облепляют со всех сторон, перебирают ледяными лапками, цепляются в кожу.

— Ты… Гугожа? — наконец, решаюсь и шепчу я.

Огоньки чуть тускнеют. Он тихо хихикает и заговаривает. Дергаюсь от неожиданности, ударившись затылком о стену.

— Можешь и так называть.

Голос у него очень низкий, почти гудящий, вибрирующий. Говорит по-человечески. Это хороший знак.

— Зачем ты здесь?

Молчание. Огоньки меняют цвет, синеют, отчего в груди начинает холодеть.

— Петя-пограничник придет и тебя побьет.

Снова хихиканье, переходящее в хриплый хохот. Глаза краснеют. Оглядываюсь в сторону двери. Вдруг разбудит родителей?

— Это вряд ли, парень.

— Так почему ты приходишь? Хочешь помешать мне спать?

— Нет. Спи на здоровье.

— А зачем? Ты… не можешь сказать?

— Нет.

— Кто ты? Откуда?

— Неважно.

— Ты… ты убьешь меня?

Он будто запинается, и сердце мое пропускает удар.

— Нет.

Воздух со свистом выходит из легких. Сердце снова пошло.

— Ты хороший? Как Петя-пограничник?

Он снова медлит.

— Да.

— Можно я включу свет, и ты покажешься? — тянусь к ночнику, но останавливаюсь на полпути.

— Не надо.

— Почему? Ты не переносишь свет?

— Искусственный переношу. Не хочу пугать тебя.

— Ты уже напугал.

— Извини. Но меня тебе лучше не видеть. Так и до инфаркта недолго. Ты уж поверь.

— От инфаркта только старые умирают, — заявляю я. — У меня дедушка от инфаркта умер.

— Ладно, умник. Проверять не будем.

— А ты ко мне так и будешь приходить?

— Ага.

— А зачем…

Глаза опять меняют цвет. Наверное, это значит, что ему что-то не нравится.

— Ладно-ладно, понял. Ты бы так и сказал сразу, что убивать не будешь.

За стеной хлопает дверь.

— Мы маму разбудили, — сообщаю я. Глаза чуть зеленеют.

Дверь открывается, из щели врывается свет из коридора. Мама стоит на пороге, а слева от нее сверкают и покачиваются зеленоватые глаза Гугожи.

— С кем ты разговариваешь?

— Она меня не увидит, — говорит Гугожа.

— Ни с кем, — отвечаю я маме.

— Все хорошо, зайчик?

— Ага.

Мама проходит в десяти сантиметрах от Гугожи и садится мне на кровать. Целует в лоб.

— Спи, мой хороший.

Встает и снова проходит мимо него. Закрывает дверь. Глаза красные.

— А почему мама тебя не видит?

— Нас видят только дети. Взрослые — только если мы этого захотим.

— «Нас»? Вас много? — любопытствую я, и глаза мигают синим цветом.

— Забудь.

Я придвигаюсь ближе, и до меня доносится еле слышная, тлетворная вонь.

— А ты сильный, Гугожа?

— Да.

— Очень?

— Да.

— Машину поднять сможешь?

Молчание.

— А сколько тебе лет?

Тишина.

— Мы теперь друзья?

— …

— А почему ты воняешь? Ты не чистишь зубы?

Глаза синеют, и я слышу долгий, хриплый, тяжелый вздох.

— Вот поэтому я с тобой и не заговаривал. Ладно, малой, пойду я. Заскочу еще как-нибудь.

Он исчезает, и я впервые засыпаю совершенно спокойно. Гугожа не злой, а добрый, как Петя-пограничник.

Продолжение>