Говно с дымом

https://mrakopedia.net/wiki/Говно_с_дымом

Короче, было это тридцать первого декабря две тысяча седьмого. Ты сейчас, конечно, скажешь, что я гоню, но — бля буду — дочитай и поймешь. Значит, дела такие: мы, сам знаешь, по всякой блэкухе угорал — Боргиры, Чилдрен оф Бодом, Бегемот и прочее; хаер таскал до лопаток. С Пырявым и Яйцом — корефаны мои — патлы себе, короче, в черный цвет красили, чтоб прям «труъ». Купили какую-то отечественную краску для волос — то ли «Фара», то ли «Локон». Дома у Пырявого собрались, пока его батя на смене вкалывал, и друг друга давай красить. Ядреное говно оказалось — через пять минут башку так жечь начало, будто там, сука, концерт Раммштайнов. Ну мы хуле, не мужики чтоль? Сидим, терпим. Первым Яйцо разобрало — он башку под холодный кран сунул и давай краску смывать. А она, сука, не смывается, он башкой трясет — кругом капли летят, на стены, кафель, потолок. Пырявый визжит, а нам похуй; я Яйцо отталкиваю и тоже башку под воду, а оно ж блядь уже присохло, и я давай прям ногтями по башке. Третьим Пырявый не выдержал; стоим, хаерами трясем, больно — пиздец. И вся ванная в черных потеках. Пырявый потом от бати пизды выхватил — ванну так и не отмыли, потолок красить пришлось.А потом у нас вообще волосы полезли, а кожа на башке шелушиться начала: так если хаером потрясти — кругом оставалась мотня и черная перхоть. Мы еще прикалывались, типа это с нас пепел сыпется, потому что мы недавно из ада. Ну то так, по приколу.

Ну че, зацепило? Тогда внимай дальше.

Нас тащемта трое в компании и было: я, Леха-Яйцо и Пырявый. Леха-Яйцо погоняло заслужил, когда от скинов на Дне Города съебывал, через забор махнул и джинсы с трусами вместе надорвал. Потом остаток дня ходил, а у него яйцо из дырки светило. Он еще прикалывался — подойдет к телке какой-нибудь, и такой:

— Мадам, разрешите познакомиться?

А у самого муде наружу. Баба в визг, мы — ржать. Эх, славные были деньки. Яйцо — он вообще такой, безбашенный. Ему вообще похуй, кто чего скажет — за базар вывезет.

Пырявый — он такой, темный тип. Неразговорчивый. То ли стесняется, то ли еще чего — хуй знает. Но если рот откроет — не заткнешь: он тебе и про историю, и про философию, и про классическое искусство. Такой, короче, начитанный. Он единственный из нас четырехглазый — минус семь или минус восемь, уже хуй вспомнишь. Но очки он носил только в школу, на улицу не брал. У него из-за этого на лице всегда такой презрительный прищур — это он разглядеть пытается, кто ему навстречу идет. Пырявый был из нас самый младший и самый такой… Ну бля, колдоебистый, короче. Пиздануться на ровном месте, полку с алкашкой в супере наебнуть, спалиться на какой-нибудь хуйне — это вот все про него. Его даже когда стебешь, а он в ответку че-то отпездывается — то сам же себя и подъебывает в итоге. Одно слово — Пырявый.

Ну а обо мне хуль рассусоливать, фамилия моя – Погребняк, а кликуха – Погреб. Я сам такой же, нахуй – мрачный, приземистый и пахну землей. А еще в меня можно отлично спрятать водяру с маринованными огурчиками.

В общем. Раньше мы у Пырявого вписывались, но после эпопеи с ванной его батек нас даже на порог не пускал, да и на новый год он выходной взял, чтоб, значит, в одно жало отметить. У меня на хате, понятное дело, тоже никак – маман и бабка такой хай поднимут, если я с Яйцом и Пырявым заявлюсь. Яйцо тоже в пролете – у него на днях сеструха выблядка принесла, там ваще не до отмечаний. Да и по-чесноку, хотелось слегонца побесоебить, а дома особо не разгуляешься. Можно было бы в горпарке че-нить намутить, но во-первых в такой дубосральник жопу отморозишь, а во-вторых на ментавров нарваться можно. Как раз в тему с Яйцовской путяги какой-то хер гнутый решил у себя на даче вписон устроить, ну и, что называется, без фейс-контроля. Разве что бухло свое надо брать. Короче, идеальный варик. С баблом засада вышла – на кармане ни копья, но тут как раз бабке пенсию занесли, я по-бырому в конверт залез и на станцию, пока хай не подняли.

Приоделся, понятное дело – балахон с Каннибалами, косуха, гады свои начистил — на толкучке у одного чуркобеса за два косых выторговал. Джинсы резаные — все как положено. Пырявый с Яйцом тоже при параде — стоят, на двоих сиську «Оболони» мусолят: гады блестят, косухи колом стоят, цепи-перстни-напульсники с шипами. Яйцо еще себе на ремень ножище в чехле повесил — таким только кабана свежевать. Но то для выебона — он им чисто портвешок открывает, там такая крышечка резиновая, что не поддеть нихуя.

Короче, бля, растекся я че-то. Пересчитали кэш, там негусто вышло — косарик с гаком. Я, конечно, подкрысил слегонца — все у бабки спизженное палить не стал: мало ли, мамзель какую покуражить придется или на толкучку новые сидюки выкинут. Пизды-то за пенсию всяко получать, так хоть, так сказать, с пользой.

Короче, насчитали мы косарик, взяли пару «Журавлей», «Три семерки», на сколько хватило, соку на запивку — «добрый» там или «любимый» — похуй. Сижек взяли — пацаны по «Винстону» две пачки, а я на «Диабло» раскошелился — черненькие такие и вишенкой пованивают. Дорогие шопесдец, но хороший понт дороже денег. Не то чтоб я позер какой, но одно дело — просто в падике курить, а другое — в гостях, в компании. Тут без выебона никуда. А, ну и по пивасику себе взяли, чтоб в дороге не скучать.

Стоим, электрон ждем, холодрыга — пиздец, яйца аж звенят. Мы-то застегнулись, а Пырявый себе на косухе молнию раздрочил, она не застегивается. Внизу застряла и ни туда-ни сюда, этот стоит, дрожит как шавка срущая. Одно слово — Пырявый, короче.

Подъехала наша — до Ивантеевки. Зашли, она битком, все хуярят куда-то, полные сумки, судки, алкашка, кто елку везет, кто какие-то гирлянды-хуянды. Кто все это говно придумал людям впаривать — я того рот наоборот, сука. Сели, пивасик глушим, никого не трогаем. Тут двери разъезжаются, входит какой-то ебанат натрия с тележкой, и давай голосить:

— Подарки к новому году! Гирля-я-янды, мягкие игрушки, книжки-раскраски, роботы-трансформеры…

И пиздюхает по вагону, шарманку свою по кругу гоняет. Ну Яйцо чет психанул, выставил ногу, этот лох пизданулся; все его вытребеньки рассыпались, тележка упала, дед-мороз какой-то выкатился и давай пиздеть: «С новым годом, с новым годом!»

Мы подхватили, орем на весь вагон:

— Говно с дымом! Говно с дымом!

Лох чего-то залупнулся, но на него Яйцо так хуево посмотрел — а Яйцо здоровый как кабан, ебальник — чисто с объявы «разыскивается» и говорит такой:

— Тише будь, хуепутало.

Тут, понятное дело, бабки какие-то на нас гнать начали — мол, настроение новогоднее всем портим, и вообще типа «погань крашеная». Чет хотели выебнуться, но со всем вагоном базар не вывезешь, вышли в тамбур, курим, никого не трогаем. Тут видим — пиздорвань эта возвращается с мусорами. Мы, понятное дело, заднюю — и по вагонам. До первого добежали, а там уже Ивантеевка. Высыпали из вагона — этот хуепутало че-то там орет, руками машет, а мы — с платформы через перила и хуй нас догонишь. Пока когти рвали — полные гады снега нагребли.

— Ну че, где твой корефан обитает? — спрашиваю, — Как его? Кадастр?

— Кадат.

— Один хуй.

А Яйцо и сам потерялся, башкой вертит — нихуя непонятно: тут стройка, там вообще пустырь ебанный. Ткнул наугад куда-то в сторону частного сектора — туда, мол. И попиздюхали. Кругом — ни души: собаки воют, кто-то уже салюты хуярит вовсю, темно. Пырявый уже на очко присел, говорит, мол, мож ну его нахуй — еще куда-то переться, а Яйцо знай себе, гребет как ледокол ебучий, а мы за ним.

Тут глядим — пацаны какие-то трутся на углу, сижки смолят. Пырявый уже было косую заложил, а Яйцо — напрямую к ним.

— Слышь, мужики, мож знаете, а где тут Кадат обитает? Такой, с хаером, бородой, на чоппере рассекает?

— А ты че, из его дружков-пидарасов? Хуль ты тут забыл, немочь?

— Че ты там пизданул?

Это уже я бычку включил, Яйцо-то вообще на пиздеж времени не тратит — он ему сразу въебал. Этот в сугроб, да еще вывернулся так, сракой кверху и шапку потерял. Эти двое на него прыгнули, тут я как раз подгреб. Одному щеку перчаткой разодрал — она у меня такая, с секретом, я ей в костяшки шурупы вкрутил, чтоб, значит, пиздюли раздавать эффективней. Но тут второй меня чем-то хуйнул в локоть — рука отнялась. Пырявый там тоже чего-то копошится, визжит:

— Пацаны, хорош-хорош!

Там третий из сугроба вылезает, морда красная, злой как собака, и с какого-то хуя на Пырявого дернулся — тот руками закрывается, как баба. Я за ним, а мне — на нахуй — сзади чем-то в затылок — тут мне конкретно так похуевело, сам на снег валюсь и думаю — как бы не сотряс. Краем глаза вижу, как Яйцо с еще одним машется.

И вдруг — бах — вообще с нихуя этот, без шапки, что на Пырявого дернулся застыл, руки опустил, остальные тоже залипли. Гляжу — идет нефор, громадный что пиздец, в кожаном плаще на голое пузо, бородатый, морда — семь на восемь, восемь на семь, а в руке ствол. И говорит зычно так:

— Слышь, петуч, ты че, в себя поверил? Ты охуел моих гостей трогать? Сука, как мне опизденело ваше сучье племя! А ну пошел нахуй отсюда, кишкоблуд ссаный! Еще раз у своей хаты твой ебальник срисую — очко в узел завяжу и изо рта срать заставлю! И подстилок своих забери!

Терпила, получивший из травмата хотел по ходу еще что-то пиздануть, но из калитки высыпали все новые и новые хайратые: в гриндерах и гадах, в коже, с шипастыми напульсниками — тоже, короче, все на движе. Терпила решил не залупаться, и уполз. Че-то вякнул про ментов, но нихуя неразборчиво. Этот, которому я щеку рванул, долго так уходил — снег зачерпывал и прикладывал.

— Яйцо, как я рад видеть твое трипиздоблядское еблище!

— Кадат, мудило бородатый, сколько лет!

Пока эти двое обнимались и ручкались, мы с Пырявым стояли в стороне как чмошники последние. Только потом Кадат обратил внимание на нас. Ладонь у него оказалась мозолистая, жесткая, как лопата. Я спросил типа «со знанием дела» короч:

— Боевыми шмалял?

— Какими нахуй боевыми? Проспись, это ж травмат!

Было обидно лохануться перед хозяином хаты, но по ходу никто даже не заметил. Местные Ивантеевские нефора приняли тепло, сразу на улице поднесли «штрафную» — Яйцо ебнул стакан и даже не поморщился, я тоже не отстал. У Пырявого пошла не в то горло, он закашлялся. Кадат хохотнул, но как-то даже по-доброму. Зашли в калитку.

Домина у Кадат, конечно, шикарная — такая мощная номенклатурная такая кирпичная дача в три этажа, гараж, сарай какой-то и беседка. Рядом с ней еще один «взрослый» нефор — тоже по ходу из байкеров, как Кадат — колдовал над мангалом.

— А хуле эти выпиздки у тебя тут пасутся? — спросил Яйцо Кадата.

— От блядь че полегче спроси. По ходу стуканул им кто-то, что у меня тут ниибаца богатства и ценности, вот и пасут, че да как.

Я и спросил от нехуй делать — так, беседу поддержать.

— А че, много ценностей?

— А че, и тебе из травмата хуйнуть?

Короче, перед хозяином я теперь выглядел полным лохом. Настроение, конечно, сразу упало. Вдобавок, адреналин после драки отпустил, а дубак на улице был знатный. Кадат повел Яйцо показывать тому свою «оттюненую по самые помидоры» «ласточку», а нам с Пырявым махнул, мол, пиздуйте в дом. Дважды нас просить не пришлось.

В доме ощущение «номенклатурности» уже, конечно, поблекло: вовсю ебашил Сатирикон, в прихожей — ободранные обои, какой-то засранный уголок, покосившаяся югославская стенка, узелки с книгами. На верхней было написано: «Легенды и предания древней Гипербореи».

— Слышь, Пырявый! Ты ж типа дохуя умный. А где эта Гиперборея?

Тот пожал плечами, мол, «а я ебу?». Потом все же предположил:

— Мож в Боливии.

— Сам ты в Боливии. Хуль ты разуваешься?

— А че, не надо? В гостях же…

— Долбаеб совсем? На вписках никогда не был? Если хозяин не сказал — то и нехуй.

Сам бы я свои гады расшнуровывать охуел. А потом охуели бы окружающие — ноги в них потеют даже на холоде, плюс кожзам местами подгнил, так что ну его нахуй. Пусть еще спасибо скажут, что не снял. Завалились с Пырявым в «зал», а там прям в натуре фуршет: салатики, колбаска, нарезочка, шашлычок в кастрюле. Мы зашли, на нас все смотрят, стоим как долбаебы. Ну я торбу снял, открыл, типа:

— Тут вот у Деда Мороза в мешке для всех подарочки!

Все сразу одобрительно загудели, бутылки и запивки приняли, девки нам две чистые тарелки организовали. Телки, значит, в щечку так целомудренно целуют, знакомятся, мол: Кэт-Хуйэт, Белла-Стелла, Вивьен-Жульен. Короче, обычные бабские погоняла. Разве что одна — круглая как бочка, с огромными сисяндрами басом представилась: — Баба Шницель. И лобзаться не лезла — за руку поздоровалась. Пацанов тоже хуй запомнишь: один Картавый, но не картавый нихуя; второй — картавый, но при этом Б’гутал. Ну, собственно, я и не особенно стремился их запомнить. Кто б ты ни был – Килыч, Орк, Ариец или даже Древоборщ – в итоге все отзывались на «чувака».

Пырявый тут же принялся сливаться с окружением: ходит со стаканом портвешка с колой, разглядывает всякие маски-сабли-гобелены — чисто как в музее. Хотя, конечно, есть, на что позырить — всякие кинжальчики типа ритуальных, маски конкретно такие стремные — типа как у Слипкнотов, только старые; книжонка какая-то типа кожей обшита и под стеклом — внатуре как в музее.

Ну я, короче, не потерялся — тут потрусь, там попижжю, здесь обстановочку разведаю, тут в салатик ложкой. В основном, народ ровный, приятный даже, нормальная такая тусовка, и музло в колонках — что надо, не какой-нибудь ванильный Хим или попсовый Слэер. Правда, по ходу кто-то из местных говнарей все же пропихнул в плейлист «Арию» и этого ссаного «Героя асфальта». Я хотел было вырубить это говно мамонта, но тут пришли Кадат с Яйцом, а следом ввалился мангальщик с полными шампурами дымящегося мясца. Мангальщик швырнул их на блюдо и уселся за стол, заголосил:

— Так, нахуй, организовале бате тарелку и выпить. Все, блядь, я до следующего года не встану. Илюха, в следующий раз сам корячишься! Целый день, блядь, на морозе, как папа Карло — весь в поту и хуй во рту!

— Лады, — Кадат, оказывается, отзывался еще и на Илюху, — Раз все в сборе, несколько правил. Первое — курим только на улице. Второе — блюем в унитаз или хотя бы в ванную. Если кто наблюет на снег — убираем за собой. Не дай, блядь, Бог Гришнак это сожрет. И последнее: здесь дохера всякого древнего, как говно мамонта, дерьма — от деда осталось. Кто тронет — вот…

И вынул откуда-то биту с гвоздями, притом, явно не для выебонов — я даже на таком расстоянии кусок мотни на гвозде разглядел. Нихуя не шутит.

Короче, как я понял, дед его — какой-то охуевший антрополог был. НИИ-Говна-Наверни и вот это все. Типа они там раскопками какими-то занимались, дед его пол-мира объездил, пока совок не развалился к хуям. Че-то они там изучали про историю древнего мира, дочеловеческие религии, мутная такая херотень.

В общем, празднуем. Яйцо на водочку налегает, Пырявый соком пробавляется, я — так, всего по чуть-чуть. Шашлычком закусываем, чтоб не улететь сходу. Тут Кадат встает — речь толкает типа:

— Так, у всех налито? Жентельмены, блядь, дамам в бокалы нахуярили! Во-о-о. Че, с наступающим? А хуй! Залупу на воротник! Вся эта трипиздоблядская хуеверть с подарками-елками-гирляндами — ебаное разводилово для быдла! Нажраться майонеза и хрюкать, глядя на салют — говно для цивилов! Так вот, я говорю — нахуй цивилов! Нахуй ваш «Голубой огонек»! Нахуй президента по телевизору! Нахуй вашего Деда Мороза! Нахуй ваше «с наступающим»! Нахуй ваш Новый год! Нахуй Новый Год! Нахуй Новый Год!

И все подхватили, скандировать стали. Ну и я подхватил — хуле. Реально — ну его нахуй, этот новый год! Нам и тут неплохо. А Кадат продолжает:

— И пусть кто-то из вас, пидарасов, только попробует перевернуть календарь! Нахуй новый год! Навсегда мой — две тыщи седьмой!

«Две тыщи седьмой! Две тыщи седьмой!» — орем, долбаебы. Сука, чтоб я знал, как оно все в итоге, блядь, вывернется.

Продолжение>