Глотка

Глотка

Ю. Нестеренко

Стальные запоры глухо лязгнули за моей спиной, отсекая меня от мира живых. Сейчас в тюрьмах охранники уже не гремят ключами на толстых проволочных кольцах — всё делает автоматика, замки управляются с центрального пульта. Никаких шансов вырваться, даже тех крохотных, что были у узников прошлого... На какой-то момент я испытал что-то вроде приступа клаустрофобии. Позади меня была наглухо запертая железная дверь, впереди — коридор без окон, со стенами, выкрашеными бледно-салатовой масляной краской, и забранными решеткой светильниками на потолке. Да, здесь за решётку посадили даже их... сейчас они горели ровно, но я знал, что бывают моменты, когда они тускнеют или начинают мерцать. Это значит, что ещё один обитатель этого места покидает его. Покидает практически единственным предусмотренным здесь способом...

Увы, пути назад у меня не было. Тюремщик выжидательно посмотрел на меня — без злобы, но и без всякой симпатии — и я покорно пошёл вперёд, вглубь блока смертников.

Охранник остановился возле серой двери без номера и приложил свою карточку к считывающему устройству. Я знал, что в чужих руках эта карточка не сработает — какое-то там сканирование биометрики... Щёлкнул замок, но тюремщик не спешил открыть дверь. Вместо этого он решил ещё раз напомнить мне правила.

— Он прикован, мебель привинчена к полу. Тем не менее, соблюдайте осторожность. Не поддавайтесь на провокации, не приближайтесь к нему и ничего не передавайте так, чтобы он мог вас схватить. Не наклоняйтесь к нему, если он, к примеру, предложит что-то сообщить вам на ухо. Вцепится зубами только так. Не забывайте, кто это такой.

— Я хорошо изучил материалы дела, — ответил я, утомленный уже третьим подобным инструктажем.

— Не сомневаюсь, — на сей раз в голосе тюремщика всё же обозначилась неприязнь. — Но вы можете считать, что, если вы на его стороне, то и он — на вашей. А это — большое заблуждение.

Я понимал причину его раздражения, но не стал напоминать в очередной раз, что я исполняю свой долг точно так же, как он исполняет свой, и личные симпатии тут ни при чём.

— Если что, сразу зовите на помощь, — закончил охранник, не дождавшись моей реакции. — Я буду за дверью.

Затем он открыл дверь, и я вошёл.

Небольшое помещение было разделено надвое металлическим столом.

Человек в оранжевом комбинезоне, сидевший по другую сторону стола, и в самом деле был прикован к подлокотникам стула: за левую руку — простым наручником, за правую — цепью подлиннее, позволявшей при необходимости взять что-то со стола, если это что-то придвинуто достаточно близко. Его лодыжек я не видел, но не сомневался, что на них тоже кандалы.

Если бы не все эти аксессуары, его внешность была бы самой заурядной. На вид лет пятьдесят с небольшим (на самом деле ему было 48), лысеющий со лба, седеющий, ничем не примечательное лицо (такие лица — сущий кошмар для полицейских, ибо ни один свидетель не в состоянии внятно их описать), опущенные уголки губ, выцветшие глаза под набрякшими веками...

Впрочем, так оно обычно и бывает. Ни один маньяк не выглядит маньяком — иначе, собственно, их не было бы так трудно ловить. И даже после того, как все обвинения доказаны, соседи, коллеги, даже члены семьи не могут поверить. Что вы, такой приличный человек! Может, немного нелюдимый, но...

Тем не менее, именно этот немолодой мужчина с внешностью усталого бухгалтера из третьесортной конторы был тем, кого журналисты окрестили «вернувшимся Джеком Потрошителем», Jack-is-Back. По иронии судьбы, когда его, наконец, поймали, оказалось, что его фамилия Джексон. «Сын Джека», если буквально...

Впрочем, на самом деле с викторианским серийным убийцей его не роднило практически ничего, за исключением крайней жестокости. Джексон не убивал проституток. Сексуальные мотивы в его действиях вообще не просматривались, равно как и мотив кары за грехи. Его жертвами становились исключительно приличные люди. Пол и возраст для него значения не имели. Нелюдимым он, кстати, не был — напротив, охотно сводил знакомство, легко втирался в доверие, производя впечатление милого и безобидного, хотя и несколько печального человека — ну а потом...

Прежде, чем его смогли остановить, он успел убить двадцать восемь человек. Буквально потрошил их заживо. Иногда — целыми семьями. Особенно всех потряс случай в Филадельфии, где он убил мужа, жену, пожилых родителей мужа, приехавших погостить к сыну, и трёх детей — мальчика восьми и девочек пяти и трёх лет. Общественность тогда стояла на ушах, требуя от полиции найти убийцу. И даже не просто найти, а «прикончить ублюдка, пока какие-нибудь адвокатские крысы его не отмазали»...

Да, людей моей профессии часто упрекают в аморальности. Дескать, за деньги мы готовы выгораживать кого угодно. Не могу сказать, что эти обвинения совсем беспочвенны — хотя, по-моему, элементарная справедливость требует, чтобы, раз есть сторона обвинения, была и сторона защиты. И у нас тоже есть своя профессиональная этика. Но всё-таки мы тоже люди, а не просто профессионалы. Никто в моей юридической фирме не хотел браться за это дело. И не потому — во всяком случае, не только потому — что гонораров оно не обещало (сам Джексон нанимать адвоката не стал). И даже не потому, что дело выглядело совершенно безнадёжным: доказательная база была более чем убедительной, никаких нарушений, к которым можно было бы придраться, полицейские не допустили, да и сам Джексон признал свою вину по всем инкриминируемым эпизодам. Но главное — никому и в самом деле не хотелось спасать от электрического стула подобного типа. Да, бывают убийцы, и даже многократные убийцы, заслуживающие снисхождения — но это явно не тот случай.

И тогда шеф сбагрил это дело мне, как самому молодому. Мол, это твой шанс проявить себя. Ну а ежели ничего не выйдет, то, в общем, от вчерашнего практиканта никто особых чудес и не ждёт...

Нет, я, конечно, тоже не испытывал симпатии к такому подзащитному. Но, в конце концов, работа есть работа.

— Здравствуйте, мистер Джексон, — профессионально улыбнулся я, доставая из кейса ноутбук и раскрывая его на своей стороне стола. — Я ваш адвокат. Меня зовут Майк...

— Я отказался от адвоката, — глухо перебил Джексон. — К тому же приговор уже вынесен. Что вам ещё от меня надо?

— Вы, вероятно, не в курсе, но недавно в закон штата внесены изменения, — пояснил я всё тем же уверенным тоном. — Отныне при рассмотрении дел, допускающих вынесение смертного приговора, участие адвоката обязательно. А поскольку закон не имеет обратной силы лишь в тех случаях, когда ухудшает положение осуждённого, ваше дело подлежит пересмотру.

— То есть вы думаете, что это улучшит моё положение, — усмехнулся он.

— Сказать по правде, ваше положение весьма серьёзно, — констатировал я, продолжая, тем не менее, излучать уверенность. — Все улики против вас, и у нас нет ни единой зацепки, позволяющей...

— Я действительно убил всех этих людей, — снова перебил он. — И, если будет новый суд, я повторю там своё признание. Так что, может быть, не будем затевать всю эту канитель?

— В демократической стране признание — ещё не доказательство вины, — напомнил я. — Мало ли какие обстоятельства могли вынудить...

— У вас плохо со слухом, или вы не понимаете по-английски? Никто меня не вынуждал, не пытал и не угрожал. Я убил двадцать восемь человек совершенно сознательно и добровольно. И столь же добровольно сознался в этом после ареста.

— Но не до! — заметил я. — Если вы, по вашим словам, не хотели скрывать содеянное, почему вы не явились с повинной?

— Потому что я хотел продолжать убивать, — просто ответил он. Уфф... Ну ладно. Такая у меня работа.

— Вы можете объяснить, почему вы это делали... и хотите продолжать делать, мистер Джексон?

— Потому что я чудовище, которому нравится потрошить живых людей.

Разумеется, это было сказано всё тем же тоном «получи и отвяжись». Я постарался придать своему голосу побольше проникновенности и заглянул ему в глаза:

— Но ведь есть же и истинная причина, не так ли?

Он промолчал, стараясь выглядеть всё так же равнодушно, но всё же на мгновение отвёл взгляд.

— Вы можете сказать об этом мне одному, — дожимал я. — Если хотите, это останется между нами.

Он продолжал молчать, и когда я уже уверился, что ответа не будет, вдруг буркнул:

— Вы не поймёте. Или решите, что я псих.

— Экспертиза признала вас полностью вменяемым, — напомнил я.

— Вот и замечательно.

— Но, раз уж мы об этом заговорили... в общем-то да, это наша единственная зацепка. Видите ли, я изучил вашу биографию. Она была самой обыкновенной, пока три года назад вы не попали в аварию. Тяжёлая черепно-мозговая травма, клиническая смерть. Вы находились в этом состоянии почти одиннадцать минут. Считается, что необратимые повреждения в мозгу происходят уже через шесть. Но это, понятно, в среднем. Индивидуальные особенности организма... Так или иначе, врачи вытащили вас с того света. Потом — несколько месяцев реабилитации. Тесты, томограммы, всё такое прочее. В конце концов вы были признаны полностью оправившимся. Здоровым физически и психически. А спустя неделю начали убивать.

— Вот видите, те врачи тоже признали меня нормальным.

— Врачи тоже могут ошибаться. Нет, я не хочу сказать, что вы псих, мистер Джексон. Но для нас важнее всего не то, псих вы или нет на самом деле, а то, что по этому поводу подумает суд, вы меня понимаете? Такая тяжёлая травма головы обычно не проходит без последствий, и у нас есть все основания требовать новой экспертизы. А там... нет, я не говорю, что вы должны симулировать. Просто, возможно, держаться с врачами более откровенно, чем прежде, больше рассказывать о своих тайных страхах и фантазиях, ну и...

— Зачем? — усмехнулся он. — Чтобы избежать электрического стула?

— Если угодно, да, — кажется, я всё же позволил себе некоторую нотку раздражения. Плохо, непрофессионально, надо лучше следить за собой...

— А если мне не угодно?

— То есть вы хотите, чтобы вас казнили?

— Хочу.

— Значит, вы всё-таки сожалеете о содеянном? Вас мучает совесть?

— Я делал то, что должен был делать. И если о чём и сожалею, так только о том, что успел так мало.

Так. Похоже, психиатры и в самом деле проглядели очевидное. Долг, миссия, «голоса в голове велели мне...» — в уголовной практике не счесть случаев, когда убийца симулировал сумасшествие, чтобы уйти от наказания. Но тут, похоже, ситуация прямо противоположная — псих, симулирующий (и притом успешно!) душевное здоровье из желания быть казнённым. О таком мне слышать не доводилось. Как же он обманул врачей? Впрочем, понятно — судебные психиатры тоже привыкли иметь дело с обратной ситуацией...

И если всё и в самом деле так, то это не только даёт мне шанс на выигрыш безнадёжного дела, но и превращает меня из человека, по долгу службы защищающего законченного выродка, в спасителя больного, который, конечно, не виноват в своей болезни.

— Вы не могли бы пояснить, в чём именно состоял ваш долг, мистер Джексон? И кто возложил его на вас?

Но он вновь предпочёл закрыться, словно моллюск на морском дне, к которому протянули руку.

— К чему все эти разговоры? Я уже сказал, мне не нужна ваша помощь. Если закон требует выполнить какие-то формальности в мою защиту — делайте это, но без меня.

— Да, конечно, — я сделал вид, что сворачиваю ноутбук и собираюсь уходить. — Мне же меньше работы, и, если мой клиент настаивает, я так и поступлю. Просто, знаете, мне подумалось — даже не как адвокату, а как человеку — вот вас казнят... кстати, довольно скверная процедура. Официально считается, что смерть на электрическом стуле наступает сразу, но это далеко, далеко не всегда так. Бывает, что ток приходится пускать и по второму, и по третьему разу... лопается и дымится кожа, глаза в прямом смысле выскакивают из орбит, жесточайшая судорога ломает кости...

— Я знаю. Если вы хотите меня напугать...

— Нет, нет. Просто хочу, чтобы вы ясно себе представляли, что вас ждёт. Но, допустим, вас это всё не беспокоит. Однако... вы ведь знаете что-то очень важное, не так ли? И ваша тайна умрёт вместе с вами. Разве это не досадно?

— Скажите ещё, что, если я вам всё объясню, вы продолжите моё дело, — усмехнулся он.

— Нет, конечно. Такого я вам не скажу.

— И правильно, я бы всё равно не поверил. Впрочем... тайна... эту тайну действительно следовало бы знать всем. Но бесполезно пытаться объяснять. Никто не поверит. Даже не потому, что не смогут. Не захотят.

— Ну... попробовать вы же можете? Рассказать хотя бы одному мне. Может быть, я и не поверю, но в любом случае, что вы теряете?

Он открыл рот, потом снова его закрыл. Помолчал. Потом вдруг решился.

— Вы верите в привидений? — спросил он, глядя куда-то в сторону.

Нет, конечно же. Я не суеверный идиот. Но вслух я, конечно, сказал иначе:

— Ну... на свете много непознанного, я не исключаю вероятность их существования. А вы? Вы в них верите?

— Нет, — огорошил он меня. А затем добавил: — Верить можно только в то, чего не знаешь. А я видел их и общался с ними. Более того — я был одним из них.

Так, так. Диагноз подтверждается.

— Вы, в общем-то, всё сказали правильно, — продолжил он. — Всё действительно началось с той аварии. И меня действительно достали с того света. Только это были не врачи.

— А кто? Ангелы? — кажется, мне удалось изгнать из интонации всякий намёк на иронию. — Или, может, демоны?

— Нет, почему же. Люди. Мёртвые люди.

Зомби, что ли?

Он посмотрел на меня, как на недоумка, а затем вздохнул и спросил: — Что вы знаете о привидениях?

— Ну... считается, что привидения — это души людей, умерших скверной смертью. И в результате застрявшие между мирами. Нашим и... потусторонним. Их может удерживать здесь жажда мести, осознание невыполненного долга и всё такое...

— Так, так. А как по-вашему, привидения несчастны?

— Вроде бы да. Их тяготит осознание этого самого недоделанного дела. Поэтому они бродят и стонут по ночам... — я не удержался и произнёс последнюю фразу с театральным подвыванием. Джексон досадливо поморщился и задал следующий вопрос:

— А какова, как считается, главная мечта любого привидения?

— Обрести покой, — ответил я без запинки.

— Вот-вот, я тоже с детства это слышал, — кивнул он. — А вы никогда не задумывались, почему?

— Что почему?

— С чего бы привидениям так стремиться к этому самому покою? Чём плохо вести насыщенную жизнь за гробом? Почему люди поголовно убеждены, что привидения хотят сменять её на... на что? На окончательную смерть, небытие — которого эти же люди так страшатся при жизни?

— Наверное, всё-таки нет, — предположил я; прежде мне никогда не приходило в голову задумываться над подобными вещами. — Я так понимаю, покой — это переход в тот, лучший мир...

— Кто вам сказал, что он лучший?

— Ну, — пожал плечами я, — выражение такое...

— А откуда оно взялось, вы не задумывались?

— Вероятно, из надежды людей на лучшую жизнь хотя бы после смерти. Хотя, если рассуждать с христианской точки зрения... и не только христианской... за гробом может ждать как рай, так и ад. Но, видимо, существование в качестве привидения — это своего рода чистилище... то есть, когда застрявшая душа получает возможность двинуться дальше, это значит, что её грехи прощены, и её ждёт рай...

— Да уж, рай. Вечное блаженство, да? Ну, в каком-то смысле, так оно и есть... вот только смотря для кого. Как по-вашему, что душа делает в раю?

— Ну, я не знаю, — пожал плечами я. — Все эти описания, идущие со средних веков... типа там гуляют по саду и играют на арфах... всегда казались мне слишком наивными и примитивными. По-моему, от такого «блаженства» взвоешь со скуки уже через неделю, что уж говорить про вечность... Современные теологи, насколько я знаю, выражаются более туманно, типа рай — это место, где душа воссоединяется со своим Создателем... В любом случае, я не специалист по этому вопросу. Я сам, вообще-то, агностик.

— Агностик, — покивал Джексон. — Очень правильное слово. Оно означает — тот, кто не знает. И тем, кого вы называете «специалистами», следовало бы называться точно так же. Хотя они воображают, будто что-то знают, наивные идиоты...

— А вы? — спросил я напрямую. — Вы — знаете?

— Знаю. Я там был.

— В раю? Ах, ну да, клиническая смерть... Ну это, в общем-то, не вы один...

— Да, конечно. Даже книги об этом написаны. Полёт по туннелю и всё такое... Но я был там одиннадцать минут, не забывайте. Я прошёл дальше других. Тех, которые смогли вернуться, конечно. И я видел, что — там.

— И что же? — заинтересовался я.

Я увидел, как лицо Джексона, остававшееся, если верить прессе, бесстрастным, когда он рассказывал полиции о совершённых им зверских убийствах и выслушивал собственный смертный приговор — вдруг исказилось и побледнело, даже посерело, за какой-то миг. Мне доводилось читать о таком в книгах, и я всегда считал это литературным штампом, но теперь увидел, как это происходит в действительности. И это был не просто ужас, который невозможно симулировать, который может быть рожден лишь воспоминанием о подлинных событиях (и каковы же должны быть сами события, если одно лишь воспоминание о них превращает лицо в жуткую маску мертвеца?!) — нет, в этой гримасе читалось ещё и подкатившее комом к горлу непреодолимое отвращение.

— Там — Он, — глухо произнес Джексон.

Продолжение>

Читать историю на нашем портале.

Report Page