Друзья террористы. Донбасс

– Похоже на мираж,- восторженно говорит Антон. И я тоже в восторге от этих чар.

В нескольких сотнях метров от нас, стоит как собор святыня в пустыне разрушенного аэропорта. На этой земле почти ничего не осталось. Вдалеке вижу останки другого терминала, поверженного гиганта, а перед нами, святыня.

Лицезрение этого храма меня заряжает иррациональной надеждой. Я ускоряю свой шаг, чтобы добраться быстрее до той чудовищной ошибки, которая хранится в небытии, и чем ближе я подхожу, тем больше понимаю как он полностью изрешечен выстрелами. 

Белые стены повреждены, лишь устояли только нижние рёбра (каркас) обгоревшего купола, а распятие на острие вздымается в небо, как кинжал, готовый нанести удар: даже если бы небосвод рухнул, как и всё вокруг него, он будет пронзать и колоть всегда.

И таким образом, вооруженный только кинжалом, святилище устояло. Но когда мы предстаём перед ним, нас пронзают.

-Он закрыт, - говорит Антон.

-Как закрыт?- недоверчиво спрашиваю я.

Святилище полностью бронировано.

– Они закрыли, мы опоздали,- выпаливает Максим.

Я испытываю лютый гнев на женщин в черных юбках и их красивого попа. Нас никто не ждал, их Бог предусмотрительно держал от нас подальше.

– Это заняло слишком много времени, - заключает Максим.

 Я чувствую запах воска тонких свечей, всё еще горящих внутри алтаря, и представляю, какони сгорают на глазах у бесстрастных ликов икон собранных под открытым, как старый заброшенный горшок куполом.

Клянусь, в конце этого долгого паломничества нам не осталось даже кусочка рая. Делаю несколько шагов вокруг стен, святилище окружено кладбищем, где полностью разрушены надгробия дончан. Изломанные лица мертвых изображенные на мраморе, до сих пор смотрятна нас с ужасом в глазах, а гипсовые ангелы рядом с ними, которые должны были их охранять, словно полностью отданы на убой.

Всё разрушено, всё кроме посвященной святыни Иверской Божьей Матери, чьи стены хотя и израненные, остались, но чьи двери остались бронированными, препятствующими нам войти в храм, где икона Богородицы с Младенцем почитается как чудотворный образ.

Ищу среди надгробий в надежде найти священное изображение женщины с младенцем, желающей открыться нам, хотя и без веры забредшим туда.

 Я смотрю вдаль до избитого голема, но ничего нежного не проявляется. Среди сорняков вижу только надгробную плиту с Богородицей, чьё сердце пронзёно серией ударов. У её подножья расцветают алые, как кровавые десна, майские розы.

Сейчас только 6 часов дня, и за спиной мы слышим первые выстрелы. Возле пустынной трассы встречаем милиционера (бойца), который изумлён, обнаружив нас там. Показываю ему свой пропуск на съёмки, объясняем, что задержались у Иверской святыни. Смотрит на нас, затем вглядывается в сторону домов.

 « Ускоряйтесь, это опасно». Говорит нам взглядом, Я вижу в его глазах опасение за нас и жителей, в закрытых домах.

 Донецк воюет, народные республики в войне, и мы погружены в конфликт. 

 Боец поворачивается к нам спиной и быстрыми шагами идёт в направлении поверженного голема. Уходя, он задаётся вопросом, выживет ли он или умрет этой ночью. Он игнорирует ответ, но у него до сих пор вкус мороженного во рту , такого же как в детстве, и этого аромата клубники ему достаточно, и это помогает ему в одиноком возвращении на фронт.

 Блуждая по запутанным кварталам, по возвращении мы никого не встречаем, кроме матери, которая держит дочь за руку.

– Привет, - я приветствую. Мама останавливается и улыбается.

– Чао- отвечает малышка имитируя моё приветствие на итальянском.

 Мать берёт её на руки робко улыбаясь, продолжая быстро передвигаться среди выкорчеванных с корнем домов. Представляю одних их в этот вечер, отец на фронте, более чем в километре от них. Думает о своей жене, о своей малышке, и как женщина на кухне, читает книгу со сказками громким голосом, пытаясь заглушить вопли артиллерии. Я представляю, как они обнимаясь, прижимаются крепко, когда звуки становятся свирепыми и железный голем, один под огнём, тоже кричит от ужаса.

В том самом объятии, в котором они исчезали между домами, вижу как икона открывается и нам, даря нам тот кусочек неба, которого мы так жаждали.

– Пока, пока, пока- продолжает кричать малышка, громче выстрелов позади нас.

 Доходим до автобусной остановки, в направлении центра, ещё успеваем соблюдать комендантский час. Бабушка в платке спрашивает где мы были.

– В аэропорту- отвечает Максим.

– Вы видели террористов?- лукаво спрашивает, обращаясь ко мне, потому что у меня лицо иностранки.

– Нет, не видели и не нашли, - отвечаю.

– Должна искать лучше, -добавляет.

– Где мы должны были их искать?- весело спрашиваю я, наконец упав на скамейку, ожидая автобус.

– Мне от куда знать? Мы даже не понимаем и не знаем этого слова. Террорист, и что, чёрт возьми это значит.

Изломанные лица мертвых, изображенные на мраморе, до сих пор на нас с ужасом в глазах.

Эти люди из народа, оказались в опасных условиях. Это вооруженное сопротивление, осуществляемое обычными людьми, никогда ранее не имевшими при себе оружия.

***

Учитель

В Донецке сегодня льёт проливной дождь, с Антоном и Максимом ускоряем возвращение в центр.

– Пришли, вот и вокзал, - Максим показывает на здание ультрасовременное, полностью из зеркал и стекла.

– Я никогда не видела это здание.

 Они мне не отвечают, льёт сильный дождь и они заняты бегством под проливным дождём, таким сильным, что вода попадает в мои сапожки.

 - Но мы были здесь по пути!

 - Да, да , это вокзал, - раздраженно бросает Максим.

 Он прав, по дороге, выходя из автобуса, я сосредоточилась на фасаде 1950-х годов и на церкви Святого Николая с её золотыми куполами, а на новую часть не обратила внимания.

– Прекрасно! И даже сегодня я не заметила! - и мы проскальзываем под покрытие, предшествующее подземному переходу.

– Эту новую часть построили к чемпионату по футболу 2012 года, но сейчас железная дорога не работает, - объясняет Антон. 

 Если вторая мировая война разрушила его, то конфликт на Донбассе вывел из строя, даже движение поездов было приостановлено, но зеркальный комплекс продолжал отражать жизнь города его жителей, не смотря на столкновения.

 Я тоже отражаясь, захожу. Пока я обтряхиваю и отжимаю сапоги, как моллюск, замечаю старика. Антон подходит к нему. У него длинная борода, белые волосы и черная кепка, надвинутая на глаза. На парапете, ограждающем лестницу, ведущую в подземный переход, разбросаны листья. Он стоит по другую сторону той стены, намереваясь собрать их. За его спиной окно, по которому скользит дождь. 

– О, идём? - призываю Антона и Максима к созерцанию этого человека.

 Я голодна, и нам ещё нужно поужинать, прежде мы встретимся с некой Светланой, стилистом из Донецка, но вижу , как Антон нерешительно смотрит на меня и действительно направляется к подземному переходу, чтобы обратиться к парящему в воздухе человеку в тюбетейке. Максим слушает.

 Старик показывает нам рисунки, и меня привлекают синие буквы вытатуированные на верхней части левой кисти, но я не могу их прочитать, потому что они проходят по запястью, прячась под валяным шерстяным свитером. Я не знаю до куда надпись, но привлечённая текстом, подхожу поближе. Ему тоже есть что рассказать.

 Он смотрит на меня, я улыбаюсь и включаю камеру.

 - Что это? Стадион? - спрашиваю я перед одним его стилизованных и существенных рисунков, на котором мужчины изображены на футбольном поле.

– Да, это Донецкий стадион, - отвечает.

– А это? -спрашиваю я, указывая в другой работе на двумерного человечкаиннервированного красноватыми царапинами. Он сидит на черной скамейке ,размазанный таким же начертанным штрихом. Широкие плечи, и квадратнаяголова, как скамья, он смотрит прямо мне в глаза, его ноги промокли как и мои.

– Это фабрика, - комментирует мужчина, как будто это самоочевидная истина.

 Перестаёт собирать листки, и теперь расстилает их на граните парапета, чтобы было лучше видно, как зеркала вокруг начинают капать на него. На окнах должно быть трещины.

 Мы очарованы этим тихим человеком и его эксценрическими работами.

– А вот это? - спрашивает Максим, указывая на красный самолет, трап которого выходит из водного ковра.

– Это самолёт, - говорит с терпением, с которым учитель ответил бы на очевидные вопросы ученика.

– А тут?- спрашиваю я, указывая на флуоресцентный овал.

– Это международный космический корабль, - также спокойно отвечает он.

– Не понимаю, - отвечаю я, глядя на странный самолёт.

 Объект плывёт в синеве, над флуоресцентным желтым пространством собственного цвета.

 - Это самолёт, - объясняет, - этот красный самолёт старой технологии, а этот - указывает налюминесцентный - новой технологии.

 На другом листе выделяется полностью черный силуэт с вплетённой в волосы флуоресцентной лентой.

– Это волшебная лента, - объясняет

 Одна тяжёлая капля мне падает на лицо, мы промокшие. Я разворачиваясь с досадой чешу нос, силуэт с длинными волосами остаётся приклеенным к сетке. На мгновение я вижу её сидящей на лестнице, ведущей в подземный переход, тёмный, но украшенный лентами.

– А этот, Донецк... - встряхивает меня, показывая очередной рисунок.

– Покажите... - говорю.

– Это Донецк в период песков... - объясняет.

 В работе цепочка из красного, чёрного, белого и голубоватого террикона, на заднем плане красно-бирюзовое небо. Между двумя холмами, голубой силуэт, опирающийся руками с обеих сторон, как вроде читает; ноги расставлены на склонах, и родник, который исходит от стоп и течёт по долине. За озером на дне долины, красная гладь. Он видит Донецк, таким образом.

– Спускаемся, - увещевает Максим, потому что эти прекрасные картины, промокнут.

 Направляюсь в подземный переход, ускоряюсь чтобы поддержать мужчину, который спускается по лестнице, как облако дыма, буря за зеркалами.

 - Пойдёмте с нами.

 - Пойдёмте, - настаивает Антон, и мы бросаемся в подземный переход.

 Засунул в пакет, который искренне держит при себе сотни рисунков и извлекает их снова, кротко и терпеливо, как тот, кто так много может дать.

часть 1 статьи https://telegra.ph/Amici-terroristi-Prozrachnaya-vojna-v-samom-serdce-Evropy-09-28

#startupawar