Дорога из желтого кирпича

https://mrakopedia.net/wiki/Дорога_из_желтого_кирпича

Как бы там ни было, я стараюсь сохранить теплую память о тех временах: о нашем доме в деревне и о бабушке с дедушкой. Каждое лето мы с сестрой проводили у них.Бабушку я запомнил невысокой полненькой женщиной в пестром платочке, которая с раннего утра копошилась на кухне, а к вечеру стол ломился от мясных пирогов, отварной картошки с укропом, окрошки, салатов, пельменей, варений на любой вкус, домашнего кваса и других яств в таком количестве, которое обычному человеку просто не съесть. Дедушка был высокий и крепкий для своего возраста старик, с огромной седой бородищей. В молодости он был уважаемым в деревне охотником, плотником и просто мастером на все руки, к которому до сих пор обращались с различными заказами даже из города. Угрюмого и молчаливого дедушку я немного боялся, однако он был таким только снаружи, ведь под конец дня неизменно протягивал нам с сестрой по цветастой конфете «Птичье молоко» или белую, завернутую в пакетик зефирку – сладости, которыми нечасто баловали родители. Когда дедушка не чинил что-нибудь во дворе и не копал огород, он любил запираться в своем гараже, служившем ему мастерской, где мастерил мебель или занимался своими таинственными дедовскими делами.

Я любил наш деревенский домишко, несмотря на то, что телевизор там не ловил канал с мультиками, а вместо удобной ванны и душа на участке стояла непонятное, всегда темное здание, под названием «баня». Зато там было широченное бескрайнее поле, краешек которого золотило закатное солнце, и на котором хорошо было лежать, зарывшись в высокой траве. Была тарзанка, устроенная деревенской ребятней, и большой пруд для купания. Был серый кот Барсик и цветные коровы, без всякого присмотра бродящие по деревне. Был там, конечно же, лес. Не чахлый городской парк, загаженный алкашами и не березовая рощица, просматриваемая насквозь, а темный, дремучий, настоящий дальневосточный лес. Такой, в котором вершины елей закрывают небо, и, как бы ни пылал летний день зноем, под их сенью всегда пахнет сыростью и грибами. Лес был нашим любимым местом. Бабушка с дедом категорически запрещали ходить туда, но кого и когда это могло остановить? Мы могли гулять в нем часами, собирая шишки и высохшие трутовики, и отыскивая всевозможные приключения.

Помню, что в тот период я прочитал книгу «Волшебник изумрудного города» и рассказал Ане историю о дороге из желтого кирпича. Той самой, что вела к волшебному городу, на башнях которого сияли драгоценные камни. Конечно же, я преподносил это не как вымысел, а как самую настоящую правду, и что дорога, вымощенная желтым булыжником, скрывалась где-то в нашем лесу. Я даже отыскал пустую бутылку из-под водки, расколотил горлышко и выудил оттуда стеклянный шарик, выдав за настоящий изумруд. Помню, что в тот момент Аниному восторгу не было предела, равно как и потоку слез, когда шарик потерялся спустя пару дней. Сестренка с ума сходила по этой истории, а я не разубеждал ее. Напротив – теплыми летними днями, которыми мы гуляли по лесу, я продолжал травить байки, сюжет которых давно вышел за пределы доброй сказки писателя Волкова, и сдабривался выдумками, которые я сочинял на ходу. В основном, все более мрачными и пугающими: о чудовищах и ловушках, подстерегающих на пути, о черных людях, ходящих на головах или о хищных деревьях, притаившихся у дороги и лопающих маленьких девочек.

Не знаю, зачем я это делал. Из озорства или просто от скуки, а может мне льстил восторженный взгляд младшей сестры, смотрящей на меня снизу-вверх. Аня была младше на три года – наивной и глупенькой девочкой, готовой поверить, что луна сделана из голландского сыра. Она слушала меня с открытым от удивления ртом, а я был невероятно доволен собой.

Это продолжалось, пока мне не наскучило. Вскоре наскучили и Аня, и деревня и лес и даже огромное поле с закатным солнцем. Нет, я продолжал любить сестру и бабушку с дедушкой, но в четырнадцать лет, знаете ли, другие приоритеты. Вечеринки с друзьями становятся куда более крутым занятием, нежели собирание шишек в лесу. Те, кто помладше вдруг начинают казаться тебе глупыми малолетками, а ты представляешься себе почти взрослым, которому хочется совсем других вещей. Хочется бунтовать и нарушать запреты, гулять до рассвета или держать за руку ту симпатичную девочку, которая так кокетливо стала поглядывать на тебя на переменах. Постепенно мы с Аней отдалились друг от друга – все-таки я был старше на целых три года. Что такое три года? На самом деле, сущий пустяк, но когда ты подросток, три года – непреодолимая пропасть, через которую не перекинуть мосты. Сестра еще оставалась ребенком, а я уже перешагнул таинственный Рубикон пубертата, за которым соблазнительно маячила взрослая жизнь.

Естественным образом это отразилось и на поездках в деревню: для меня они попросту прекратились (потому что я уже умел психовать и стоять на своем), но для Ани по-прежнему оставались обязательными. Не знаю, что за бзик такой был у родителей по поводу этих деревенских каникул. Наверно, они просто хотели от нас отдохнуть, и потому спроваживали к старикам на все лето. Вот только прежнего восторга у сестры эти поездки больше не вызывали. С приближением лета она становилась тревожной, часто прислушивалась к разговорам родителей, притворно валилась с температурой или сочиняла различные небылицы. «Я видела рогатого человека в лесу», – как-то сказала она, но я, конечно же, лишь отмахнулся. Это сейчас я понимаю, что она вела себя странно, но в те времена я ничего не замечал, точнее мне попросту было плевать.

Не будь я таким эгоистом и безмозглой скотиной, я наверняка разглядел бы «звоночки», которых было достаточно. Они проскальзывали то в загнанном Анином взгляде, то в ее дрожащих плечах, то в оборванных фразах, которые раз за разом разбивались о наше безразличие. Звоночки, предвещавшие ужасный конец. Звоночки о том, что «что-то было не так».

Апогеем этого «что-то не так» стал звонок телефона, вспоровший ночную тишину нашей квартиры. Родителей всегда было из пушки не разбудить, но меня ударило будто электрическим током, и я проснулся. Рванул в коридор к телефонному аппарату. Звонила Аня.

Ее голос был тихий, но твердый и какой-то взрослый, отчего мне сразу стало тревожно.

– Саша, разбуди родителей, пусть меня заберут отсюда. – Услышал я в трубке вместо приветствия.

Спросонья мне не удавалось собраться с мыслями. Я стоял и долго не мог ничего ответить.

– Саша. Разбуди папу. Позови к телефону. – Четко и с расстановкой повторила сестра, как будто это не она, а я был ребенком, и она втолковывала мне что-то простое и очевидное. Помню, эта внезапная смена ролей меня даже обидела, и я, не пытаясь разобраться в ситуации, решил огрызнуться.

– Ты чего? Ночь на дворе. Не буду я никого будить. Чего тебе надо?

– Просто разбуди родителей, – раздраженно повторила она и, после недолгого молчания, добавила дрогнувшим голосом. – Там кто-то ходит вокруг дома… Заглядывает в окно. Это рогатый монстр из леса. Саша, разбуди папу… пожалуйста.

Не знаю, почему я поступил так, как поступил. Возможно, посчитал рассказ сестры очередной выдумкой. Возможно, я был взрослым лишь в своем представлении, а на деле мне было страшно будить других взрослых людей. А может, во мне взыграла нелепая обида за то, что мне смеет приказывать какая-то маленькая девчонка, но я не стал ничего делать. Я сказал Ане, чтобы она перестала выдумывать. Сказал, что ей все приснилось. Сказал, чтобы она шла спать и не звонила ночью. Сказал что-то еще, отчего молчание в трубке сменилось тихим Аниным плачем. Затем еще, только последние слова никто не услышал – в трубке раздались короткие сухие гудки.

Я постоял немного и положил трубку. Прошел мимо родительской спальни и свернул в свою, где укрылся с головой одеялом. «Глупой девчонке приснился кошмар,» – с абсолютной уверенностью заключил я. Заснул я легко, и сны мне не снились.

На следующий день позвонила бабушка и сказала, что Аня пропала.

Те дни отпечатались в памяти смутно. Помню, что мама беззвучно плакала в своей спальне, а меня опрашивал следователь. Помню, что несколько дней я пребывал в каком-то эмоциональном отупении, а потом со мной случилась истерика, и родителям пришлось вызвать скорую помощь. Приехавший врач поставил какой-то укол, после которого я сразу заснул. В ту ночь впервые за долгое время я видел сон – мне снилась дорога из желтого кирпича.

∗ ∗ ∗

Аню не нашли ни на следующий день, ни через два, ни через неделю. Пролетели бессмысленные летние дни, отзвенели школьные звонки в коридорах, испарились из памяти поздравления, елка и мандарины, отгремели январские вьюги, расцвели почки на вербах. Мне исполнилось семнадцать, и меня впереди ждала взрослая жизнь. Ане навсегда осталось тринадцать – она исчезла, не оставив даже следа.

Полиция долго рассматривала версию похищения, но в итоге остановилась на том, что Аня по какой-то невыясненной причине сбежала ночью и потерялась в лесу. Найти живого человека в тайге очень сложно. Мертвого – практически невозможно. Даже родители потихоньку стали смиряться, но я – нет.

Майское солнце согревало проклюнувшуюся на деревьях листву, когда я заявил им, что на это лето хочу поехать в деревню. Родители тревожно переглянулись, и куривший на балконе отец закашлялся дымом. С тем же рвением, с каким родители норовили спровадить нас раньше, они начали уговаривать меня остаться, но в семнадцать лет я был на удивление упрямым ослом.

∗ ∗ ∗

Встреча получилась теплой и одновременно неловкой. Бабушка бросилась обниматься и от волнения вместо Саши назвала меня Мишей. Слегка исхудавший, но по-прежнему бодрый дед крепко пожал мне руку. Мы сели пить чай, и я как в детстве, заворожено слушал за окном тишину и наблюдал, как солнечные зайчики пляшут по бревенчатым стенам. Затем бросил сумку с вещами в маленькой комнатке, которую когда-то делили мы с Аней: две аккуратно застеленные кроватки по-прежнему занимали место вдоль стен. Когда я распаковывал и раскладывал свои вещи, то не обратил внимания на коробку в шкафу: от неловкого движения она перевернулась, и содержимое рассыпалось по полу. Там были заколки и ленточки, смешные тапки в цветочек, цветные фломастеры, куклы: Анины вещи, которые старики заботливо упаковали но, видимо, забыли отправить домой. Я почувствовал тяжелый комок, который подкатил к горлу. Встал на колени, начал бережно укладывать их обратно и только тогда заметил, что на дне коробки лежит книга. Это было старое издание «Волшебника изумрудного города», которое, судя по виду, сестра зачитала до дыр. Накатили непрошеные воспоминания. Я сел на кровати и долго вертел книгу в руках, бесцельно блуждая по комнате взглядом. Взгляд остановился на единственном окошке, и по телу пробежала невольная дрожь. Я как-то совсем забыл, что окнами комната выходила на лес.

Весь следующий день я посвятил прогулкам по местам детства. Здесь ничего не изменилось, с одной стороны, с другой – поменялось много. Дерево с тарзанкой кто-то спилил, а пруд, где мы когда-то плескались с таким удовольствием, показался мне просто заболоченной лужей. Серый кот Барсик умер от старости, а деревенской ребятни не было видно – наверно, они, как и я, перестали сюда приезжать. Один только лес оставался таким же, каким помнил его всегда: могучим и темным, закрывающим небо, к тому же успевшим протянуть хвойную лапу на заброшенные участки.

Сама же деревня, казавшаяся в детстве простором для путешествий, на деле была крохотной деревушкой, насчитывающей едва ли десяток домов. Ближайший к нам был дом бабы Нюры: набожной тихой старушки. Дальше жил глухой дед Макар, за ним баба Клава, чьи коровы не давали покоя деревенским, слоняясь по улице и топча огороды. Тетя Надя с мужем – хозяева единственного на всю деревню магазина продуктов. Еще несколько близких и отдаленных соседей, которых я или не знал или уже не помнил их имена. Ну и конечно, сам дядя Толя.

Дядя Толя… Он жил в противоположном от нас, дальнем конце деревни, и в детстве бабушка с дедушкой строго-настрого запрещали к нему приближаться. Я часто повторял про себя это имя, после того, как пропала сестра. Дядя Толя был самым молодым жителем деревни, хотя ему было уже под пятьдесят. Он слыл заядлым грибником, но больше пьяницей, браконьером и уголовником – лихим человеком, чья биография довольно типична для умирающей постсоветской деревни. Отсутствие работы, водка, пьяные драки, два срока по каким-то делам, возвращение и все по новой. После исчезновения Ани полиция первым делом взялась за дядю Толю. Однако у того, что называется, оказалось «железное алиби»: он целый месяц пробыл в городе и в деревне не появлялся. По крайней мере, так решил следователь.

Во дворе дяди Толи на меня едва не сорвалась облезлая дрянная овчарка. Брызжа слюнями, она провожала меня, бегая вдоль натянутой проволоки, к которой была прикреплена цепь. Я несколько раз обошел хилый домишко, обнесенный забором, за которым виднелись мутные окна и запущенный огород. На этом моя детективная деятельность и закончилась, не успев начаться – мерзкая псина всюду следовала за мной. Я отошел и присел на обочине, достав из кармана пачку синего «Винстона». Закурил. Волнение, предшествовавшее поездке, поулеглось, и на меня стало накатывать осознание нелепости происходящего. Что я вообще хочу тут найти? Неужели я всерьез планировал вломиться к нему в дом и обнаружить там подпол с пыточной камерой? Со злобой я втоптал бычок в землю, развернулся и отправился восвояси. По дороге увидел в окне бабу Нюру. Я остановился и приветливо помахал ей. Старушка не ответила. Стало немного обидно – наверно забыла меня за несколько лет. Тогда я улыбнулся, указывая на свой дом, но та внезапно перекрестилась и задернула шторы. Мне стало немного не по себе.

∗ ∗ ∗

Ночью мне тревожно спалось: сказалась перемена места, свежий воздух и сквозняк из окна. К тому же бабушка весь вечер то стучала посудой на кухне, то громыхала чем-то в своей комнате. Но даже когда все стихло, мне не сделалось легче: я долго ворочался и переворачивался с боку на бок, и только глубоко за полночь наконец удалось заснуть. Проснулся я резко – от необъяснимого чувства какой-то опасности. Едва я открыл глаза, как тут же вскрикнул и ударился затылком об изголовье кровати.

Надо мной нависала неподвижная фигура, вперившись в меня немигающим взглядом. Ее глаза тускло поблескивали в темноте комнаты.

– Бабушка? – Просипел я, пытаясь справиться с бешено колотящимся сердцем.

Она была в одной ночнушке, и я вдруг понял необходимость вечного ношения головного платочка: бабушка почти полностью облысела, и с ее маленькой головы, обтянутой сморщенной старушечьей кожей, свисало несколько ничтожных седых прядей. Она застыла неподвижно, будто восковая статуя у изголовья моей кровати, а ее глаза сверлили меня пугающим огоньком.

– Баааа…? – Повторил я уже дрогнувшим голосом.

– Миша, – наконец глухо прошептала она. – У меня в комнате рогатая голова. Она опять прячется под кроватью. В последнее время она стала очень сильно вонять… Ты не прогонишь ее, Миша?

– Что? – Только лишь сумел выдавить я.

Вместо ответа бабушка медленно развернулась и прошлепала в свою комнату. Я вскочил, в спешке натягивая штаны. В комнате бабушки царил беспорядок – шкаф с вещами был перевернут вверх дном, а фотографии попадали с полок. Бабушка указала пальцем на свою кровать, застеленную бежевой простыней, край которой спускался до самого пола, закрывая пространство под ней.

– Там. – Коротко прошептала она.

Я основательно так струхнул. Прислушался. Попытался шепотом заговорить с бабушкой, но та молчала, не отрывая от кровати испуганного взгляда. Подол простыни чуть колыхался над полом, толи от неуловимого сквозняка, толи от чего-то еще, о чем мне не хотелось в тот момент думать. Мы стояли в полной тишине несколько долгих минут, и я почувствовал, как во рту у меня пересохло. Тишина, неизвестность и странное поведение бабушки натягивали мои нервы в тугую струну.

В какой-то момент я не выдержал. Схватил в коридоре швабру, вернулся в комнату, секунду помедлил, а затем резко дернул за край простыни. Под кроватью никого не было. Только толстый слой пыли на деревянном полу. Я облегченно вздохнул, обернувшись к бабушке. Та со страхом и недоумением смотрела на грязный пол. Я снова застелил кровать и, несмотря на ее вялые протесты, уложил бабушку спать. Проверил комнату деда (последние годы старики спали в разных комнатах) и удостоверился, что он преспокойно лежит, укрытый с головой одеялом. Затем вышел на свежий воздух и закурил – мне потребовалось пара глубоких затяжек, чтобы немного успокоиться. Что это за хрень произошла только что?

∗ ∗ ∗

Весь следующий день я чувствовал себя не в своей тарелке. Хотел проследить за дядей Толей, который вышел из дома с вещмешком на плечах и пошел куда-то по направлению к лесу, но почти сразу потерял его из виду. Я остался стоять на опушке: злой, невыспавшийся, исцарапанный о кусты.

Дома я попытался расспросить бабушку о вчерашнем, но та смущенно улыбалась и отмахивалась от разговоров: «приснилось, мне, Сашенька. Бабушка старенькая уже. Ты прости меня – сама напугалась и тебя взбаламутила. Лучше кушай, давай».

Я сидел за столом, пока бабушка сновала вокруг, раскладывая по тарелкам домашние помидоры. Она снова была в своем пестром платке, однако теперь я знал, что под этим платком был лысый череп, обтянутый желтоватой сморщенной кожей и обрамленный остатками волос: жалкими волосинками, похожими на свисавшие с потолка нити паутины. Почему-то этот образ прочно засел в моей голове, вызывая постыдное отвращение, отчего аппетита не было и в помине. Деда не было. Он проснулся и позавтракал очень рано и снова закрылся в своем гараже: оттуда доносились звуки работы инструментов. Дед не вышел поприветствовать меня утром, как и не приходил на ужин вчера вечером – его, похоже, вообще ничего не заботило, кроме его гаража.

– Это рогатое существо забрало Аню? – Неожиданно для самого себя сказал я вслух, и бабушка выронила из рук перечницу.

– Внучек, – вместо ответа та придвинулась ко мне ближе, склонив свое морщинистое лицо прям над моей тарелкой. В нос ударил неприятный старушечий запах. – Ты вот что. Ты занавешай окошко у себя вечером. Только не шторами, я тебе старое одеяло дам – хорошее, плотное, еще от моей мамы досталось. И ночью во дворик не выходи – я входную дверь на засов запру. Не пугайся родной, ну что тебе ночью там делать? Лучше книжечки почитай, телевизор стоит вон. Поиграйся тут дома, только деда не беспокой. Дедушке отдыхать надо, у него сердце у него больное – ты дедушку не буди ночью. А главное, внучек, не ходи гулять в лес.

– Ты прости нас, стариков, – добавила она после неловкой паузы, повисшей над столом, – у всех бабушек и дедушек свои причуды. Ты ведь не сердишься, правда?

∗ ∗ ∗

Я не сердился. Я просто закрыл дверь своей комнаты на щеколду и беспокойно ворочался на кровати, не зная чем себя занять. Тревога усиливалась по мере приближения темноты.

Судя по всему, бабушка даже не планировала ложиться спать и снова чем-то громыхала в своей комнате: я слышал звуки падения предметов и передвигаемой мебели. Помучавшись от безделья часа полтора, я, наконец, попытался заснуть, но почти сразу вскочил, когда из ее комнаты послышались удары молотка. Прошмыгнув по коридору и приоткрыв дверь, я увидел, как бабушка стоит на табуретке и пытается заколотить окно огромной картиной, сорванной со стены. Я всегда помнил старушку чистюлей, по два раза за день протиравшую пыль, а сейчас в ее комнате царил сущий бардак: буквально все было перевернуто вверх дном. К тому же мне пришлось почти сразу прикрыть нос от отвратительного запаха, ударившего мне в ноздри. Ясное дело, ведь туалет был на улице, и если я еще мог справлять свои дела (простите меня) через окно, будучи запертым в доме на ночь, то бабушку выручал только ночной горшок, стоявший рядом с кроватью и подрагивающий от каждого размашистого удара. От этих же ударов его содержимое понемногу выплескивалось на пол. В спешке я закрыл дверь.

Вернулся в свою комнату, будучи в полнейшем смятении. Теперь понятно, почему дед все свободное время торчит в гараже, а ночью с головой накрывается одеялами. Бабушка, наверно, лунатит – я слышал, что такое бывает в их возрасте и это, вроде, не страшно. Однако тут же вспомнил про Аню, и мне сделалось мучительно стыдно. Если здоровый лоб вроде меня вчера перепугался до чертиков, то какого было сестре проводить в этих стенах целое лето?

Я сел на кровать, достав из коробки «Волшебника из изумрудного города», но настроения читать не было. Я лишь бегло пролистал книгу, и она раскрылась на случайной странице, открыв взору поля, исписанные неумелым детским почерком. У меня перехватило дыхание. Забыв про грохот из бабушкиной комнаты, я стал внимательно изучать ее и увидел еще записи и еще. Это были короткие заметки, детские смешные рисунки, наивные мысли: видимо, любимая Анина книжка служила ей еще и неким подобием дневника. Я невольно улыбнулся, когда увидел записки и о нашей легенде – дороге из желтого кирпича. Конечно, ничего особенного тут не было: просто догадки и фантазии маленькой девочки, однако последняя запись кардинально отличалась от предыдущих, заставив меня поежиться.

На странице была цветная иллюстрация, изображавшая всем знакомый сюжет: Эли, Тотошка, Страшила, Железный дровосек и Лев идут по дороге из желтого кирпича. Вот только лица всех персонажей, как и сама дорога, были закрашены черным, а внизу такими же черными буквами выведено: «ПОД ЗЕМЛЕЙ». Я долго рассматривал эту изуродованную картинку, поэтому не сразу обратил внимание на какой-то символ, нарисованный рядом. Он был непонятный и довольно сложный: длинная зигзагообразная линия, обрамленная штрихами, окружностями и какими-то закорючками. Никогда не видел такой раньше. Я пролистал книгу до самого конца, однако то была последняя запись.

Находка меня взволновала. Я встал и начал мерить шагами комнату. Конечно, это было практически «ничего». Пустая зацепка. Сущая мелочь. Но… но, по всей видимости, это единственное, что Аня оставила, прежде чем бесследно исчезнуть. «ПОД ЗЕМЛЕЙ». У меня по спине пробежали мурашки.

Я подошел к окну, распахнул ставни (естественно, я не послушал бабушкиных наставлений, а вонючее одеяло просто закинул в угол) и нервно закурил. Облако сизого дыма медленно растворилось в темноте ночи. Впереди черной стеной возвышался лес, освещаемый лишь бледным светом растущей луны. Я вглядывался в него с тревогой – он уже не казался мне волшебным и сказочным местом, каким помнился с детства. С замиранием сердца я наблюдал, как качались верхушки сосен, слушал, как хрустели ветки и скрипели стволы: как что-то в его глубине непрестанно шевелилось, шумело и двигалось. Лунный свет пробивался сквозь ветви, порождая причудливое сплетение теней: они колыхались и ползли под корнями, будто живые, однако я знал, что иллюзия, воображение, морок. Поэтому поначалу не обратил внимания на фигуру, что двигалась через лес. Высокий человеческий силуэт медленно и бесшумно скользил между сосен, параллельно дому и уходил в чащу. На его голове виднелись два коротких отростка, похожие на рога.

Я сам не заметил, как у меня задрожали колени. Затаив дыхание, я провожал ее взглядом, толком не понимая, мерещится мне или нет. В какой-то момент фигура остановилась и застыла на месте. Затем повернулась немного, и я с запозданием понял, что в мою сторону – теперь она смотрела прямо на меня. Пришел страх, и он обрушился цепенящей холодной волной. Я выругался и тут же затушил сигарету, не понимая, что меня прекрасно видно в горящем окошке. Отступил, схватившись за створки, и с ужасом понял, что все эти окна и двери – это всего лишь сухие деревяшки, старые доски, не способные ни от чего защитить…

– МИША!

Я отпрыгнул, будто ошпаренный и повалился на пол. Бабушка колотила в дверь моей комнаты, закрытой на шпингалет:

– Миша! У меня в комнате глаза под половицами, они смотрят на меня из щелей!

Вскочив на ноги, я бросился к окну, но рогатого силуэта больше не было видно. Просто лес. Просто тени от лунного света. Сердце бешено колотилось.

– Миша! Там эти глаза на полу! Раздави их, пожалуйста…

– Меня Саша зовут! – Огрызнулся я, запустив в закрытую дверь первым, что попалось под руку.

Продолжение>