Доктор а это правда поможет Врач обманом заставил пациентку сосать
Доктор а это правда поможет Врач обманом заставил пациентку сосать
Страницы Миллбурнского клуба, 4
Слава Бродский, ред.
Анастасия Мандель, рисунок на титульном листе
The Annals of the Millburn Club, 4
Slava Brodsky (ed.)
Stacy Mandel, drawing on the title page
Manhattan Academia, 2014
www.manhattanacademia.com
mail@manhattanacademia.com
ISBN: 978-1-936581-13-9
Copyright © 2014 by Manhattan Academia
В сборнике представлены произведения членов Миллбурнского литературного клуба: Славы Бродского, Игоря Ефимова, Натальи Зарембской, Петра Ильинского, Зиновия Кане, Яны Кане, Мира Каргера, Игоря Манделя, Юрия Окунева, Элиэзера Рабиновича, Юрия Солодкина и Владимира Шнейдера.
This collection features works by members of the Millburn Literary Club: Slava Brodsky, Igor Efimov, Petr Ilyinskii, Zinovy Kane, Yana Kane-Esrig, Mir Karger, Igor Mandel, Yuri Okunev, Eliezer Rabinovich, Vladimir Shneider, Yuri Solodkin, and Natalie Zarembsky.
Содержание
Предисловие редактора 5
Владимир Шнейдер
Памяти Надежды Семеновны Брагинской 9
Слава Бродский
Московский Бридж. Начало 21
Игорь Ефимов
Ричард Бартон (1925-1984) 81
Наталья Зарембская
Определяя время 107
Петр Ильинский
Век просвещения 120
Зиновий Кане
Стихотворения 157
Яна Кане
Гравюра 164
Мир Каргер
Стукачи в интерьере 171
Игорь Мандель
Писатель и социосистемика: прозрения Владимира Сорокина 201
Юрий Окунев
Некто Розинер 249
Элиэзер Рабинович
«Гамлеты в хаки стреляют без колебаний» 273
Юрий Солодкин
Его божеством было Слово 290
Предисловие редактора
Я начинаю предисловие к четвертому выпуску сборника «Страницы Миллбурнского клуба» с печальных слов. 10 апреля этого года, не дожив немногим более месяца до своего девяностолетия, скончалась Надежда Семеновна Брагинская – известная и как выдающийся, авторитетный пушкиновед, и как ведущая передачи «Живое слово» на русском радио в Америке. Надежда Семеновна (Надежда – как мы называли ее в кругу близких друзей) сделала, по некоторым прикидкам, около пятисот передач на радио. И если эти студийные записи были бы когда-то упорядочены, то они могли бы составить серьезное литературоведческое собрание.
Надежда стояла у истоков зарождения Миллбурнского клуба. 5 августа 2004, когда состоялось его первое заседание, она представила свою новую книгу «О Пушкине». И потом, на следующих заседаниях, она нередко выступала с сообщениями. Она была автором публикаций во всех сборниках клуба, вышедших к настоящему моменту.
Июньское заседание клуба было посвящено памяти Надежды Брагинской. С воспоминаниями о ней выступили ее друзья и просто те, кто ее знал – Владимир Шнейдер, Елена Алексеева, Раиса Сильвер, Юрий Магаршак, Ирина Гоберник. Конечно, я тоже говорил о Надежде в тот вечер.
Надежда была моим близким другом. Мы познакомились с ней в 2001 году, на дне рождения Володи Шнейдера. С тех пор и начал существовать наш «тройственный союз». Мы часто встречались только втроем. Пили водку (а Надежда именно водку предпочитала всем другим алкогольным напиткам) и вели «умные беседы». Чаще всего такие встречи происходили в квартире Надежды, на Рузвельт-Айленд. И в своих воспоминаниях в этом сборнике Володя такие встречи подробно описывает. Иногда мы встречались где-то еще (обычно у меня дома), и тогда уже – в расширенной компании.
В 2002-м, 19 октября, в день Лицея, мы (Надежда, Володя, Джулиан Лоуэнфельд и я) решили поехать в Arrow Park, Monroe, NY. За тридцать лет до этого там был создан сад поэтов (poet’s garden). В нем были установлены бюсты Александра Пушкина, Тараса Шевченко, Янки Купалы и Уолта Уитмена (Walt Whitman). Когда мы туда приехали, парк был закрыт. Но мы этого тогда не знали. И ничего не подозревая, расположились за столиком рядом с бюстом Пушкина, намереваясь отпраздновать лицейскую годовщину. К нарушению порядка, состоящему в том, что мы находились в закрытом для посетителей парке, мы собирались добавить еще одно общественное нарушение – распить две бутылки вина, которые принесли с собой.
В этот момент перед нами появилась служительница парка. Она объявила, что парк закрыт, и попросила нас немедленно его покинуть. Мы, конечно, были ужасно расстроены таким поворотом событий. Пытались уговорить ее дать нам возможность провести в парке хоть какое-то время. Пытались объяснить ей, что значит имя Пушкина для любого русского человека. Хотя русскими нас (особенно Джулиана) можно было считать все-таки с некоторой натяжкой. Пытались мы ей также сказать что-то о том, какой особый это был день. Но она продолжала довольно жестко настаивать на своем. В какой-то момент она все-таки посмотрела туда, куда смотрели все мы, на памятник Пушкину, и ее жесткость вдруг исчезла.
«Откуда эти прекрасные цветы?» – спросила она. Мы начали что-то лепетать. Говорили, что сегодня особый день – день Лицея. Что мы не знали, что парк закрыт. Что мы только хотели принести сюда цветы… И тут служительница парка сказала, что она уходит, а мы можем оставаться так долго, как мы этого пожелаем. Она даже согласилась сфотографировать нас у памятника. На снимке – Джулиан (в верхнем ряду), я (в темных очках), Надежда и Володя, позирующие перед объективом фотоаппарата в руках служительницы парка.
Служительница ушла. И в дело пошел штопор. Мы стали поднимать бокалы, поименно вспоминать всех лицеистов и, по-моему, даже кричать «ура!» после каждого имени.
На этой странице вы видите Надежду и Володю, читающих выдержки из книги К. Я. Грота «Пушкинский Лицей (1811 – 1817)».
Фотография Надежды на задней обложке нашего сборника была сделана мной тогда, 19 октября 2002 года. Этот день я часто потом вспоминал. Но сейчас, когда Надежды уже больше нет среди нас, я вспоминаю о нем с особой теплотой и, конечно, с грустью.
* * *
А теперь о сборнике 2014 года, который впервые выходит без участия Надежды Брагинской. Он собрал двенадцать авторов. Помимо Владимира Шнейдера, который до сих пор никогда не публиковался в сборнике (хотя всегда принимал активное участие в работе клуба), у нас два дебютанта – Зиновий Кане и Юрий Окунев.
В этот раз в сборнике пять литературоведческих работ – Натальи Зарембской, Игоря Манделя, Юрия Окунева, Элиэзера Рабиновича и Юрия Солодкина. В поэтическом жанре выступают Зиновий Кане и Яна Кане. Представили в сборник свои работы и наши прозаики – Игорь Ефимов и Петр Ильинский. Еще готовя сборник 2013 года, я призывал членов нашего клуба к написанию воспоминаний, связанных с их профессиональной деятельностью (имея в виду в основном советский период). На мой призыв тогда откликнулись Мир Каргер и Михаил Малютов. В этот раз Мир Каргер опять выступил со своими воспоминаниями. А вот Михаил Малютов написание мемуаров отложил до лучших времен (когда ему за один месяц не надо будет закончить четыре научные статьи). Зато я сам решил откликнуться на свой призыв. Хотя то, что я публикую в этом сборнике, лишь условно может быть отнесено к воспоминаниям, связанным с профессиональной деятельностью.
Одно общее замечание. В сборнике довольно много цитат. И в них иногда можно найти стилистические или пунктуационные шероховатости. Однако все эти цитаты даются, как правило, без редакционной правки.
Наш четвертый сборник выходит в тот момент, когда мы отмечаем десятилетие клуба. И я надеюсь, что сборник будет принят читателями с не меньшим (по сравнению с предыдущими выпусками) интересом.
В заключение я хочу поблагодарить Рашель Миневич за большую помощь, которую она оказала мне в процессе подготовки сборника к публикации.
Слава Бродский
Миллбурн, Нью-Джерси
19 октября 2014 года
Владимир Шнейдер – по образованию, искусствовед, историк архитектуры. Закончил искусствоведческое отделение «Академия Художеств» – института живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина. Перед этим закончил технологический институт. До переезда в США работал экскурсоводом в Санкт-Петербурге. В Америке с 1995 года. Занимается антикварным бизнесом. Женат. Живет в Нью-Йорке.
Памяти Надежды Семеновны Брагинской
Женский голос, как ветер, несется,
Черным кажется, влажным, ночным,
И чего на лету ни коснется —
Все становится сразу иным.
Заливает алмазным сияньем,
Где-то что-то на миг серебрит
И загадочным одеяньем
Небывалых шелков шелестит.
И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не могила,
А таинственной лестницы взлет.
Анна Ахматова
10 апреля 2014 года скончалась Надежда Семеновна Брагинская, мой дорогой и светлый друг. Всего полтора месяца не дожила она до своего 90-летия и почти до самого конца сохраняла присущую ей жизненную бодрость и хорошее расположение духа – и это несмотря на тяжкие страдания, которые причиняла ей болезнь. Мне выпало счастье знать Н.С. на протяжении последних пятнадцати лет ее нью-йоркской жизни. Поэтому здесь я буду говорить лишь о том, свидетелем чему был сам. Наверняка, другие люди, знавшие Н.С. дольше и лучше меня, расскажут о ней полнее.
С ее уходом не стало одной из самых замечательных – а для тех, кто знал ее ближе, – и колоритных фигур русскоязычной эмиграции. Когда я говорю «колоритных», это вовсе не означает, что Н.С. отличалась экстравагантностью внешнего облика или какой-то особой манерой одеваться. Но вся ее удивительная, чрезвычайно живая и отзывчивая натура обладала каким-то редкостным и многогранным богатством палитры. Имея репутацию признанного ученого-пушкиниста, была она еще и публичным человеком – то есть человеком, чей голос, чей облик были известны многим людям в Америке благодаря ее еженедельным литературным передачам на русском радио «Надежда», телевизионным выступлениям и статьям в русскоязычной прессе. Она была автором вышедшей в Нью-Йорке книги о Пушкине.
Попала Н.С. в Америку сравнительно недавно, в 1992 году, приехав ненадолго погостить к своему любимому американскому ученику, которому еще в России, в Петербурге, давала уроки русского языка. По причине внезапно обнаружившейся тяжелой болезни сердца она «задержалась» здесь до конца своих дней.
Впервые я увидел Надежду Семеновну в ее небольшой квартирке (по-нью-йоркски – студии) на Рузвельт-Айленде в Нью-Йорке в 1999 году, когда приехал передать ей запоздалый на целых четыре года привет от общего знакомого по Петербургу. Предстала она передо мной этакой весьма пожилой, тучной и несколько манерной «матроной», повадкой похожей на Анну Андреевну Ахматову последних лет. Говорила негромко, медленно, нарочито растягивая слова. Было заметно, что она играет. Поглядывала она на меня с некоторым недоверием, всем своим видом словно говоря: «А это еще кто напросился ко мне в гости? Знакомство со мною нужно, молодой человек, заслужить! Вы, наверное, даже не подозреваете, с кем говорите!» Именно этой мыслью поначалу Н.С. и пыталась меня, не без успеха, ошеломить. Полагаю, я был далеко не первой ее жертвой в этом роде.
Н.С. изволила начать беседу в тоне causerie (светской болтовни), под кружевом которой то и дело мелькали громкие имена ее «друзей-небожителей». При этом известные актеры Басилашвили и Лановой именовались Басиком и Васькой. «Я была на всех репетициях, когда Гога ставил в БДТ ”Пиквикский клуб”», – говорила Н.С. Нередко она оставляла мне самому догадываться who is who, когда ученые-пушкиноведы, оперные исполнители, писатели, директора музеев и заповедников запросто величались Яшкой, Димкой, Наташей, Ниночкой, Артурчиком, Тамарочкой и т. д.
Некоторые ее характеристики отличались неподражаемой оригинальностью. Так, услыхав имя известного ленинградского поэта, я, улучив момент, сказал, что тоже был с ним знаком. В ответ Н.С. после многозначительной паузы вымолвила: «О, это был ходок... великий ходок!» Говорила она и о своей полной опасностей правозащитной деятельности, за что была удостоена «сахаровской медали», которую несколько раз грозилась показать, но так и не показала.
Обстановка в ее единственной комнате, в которой помещалось сразу все – тахта-кровать, письменный рабочий стол, обеденный стол, диван, два книжных шкафа, пузатый телевизор (каких здесь давно уже нет) и крохотная кухонька за перегородкой, где сама Н.С. едва ли могла передвигаться свободно, – была более чем скромной. Единственное окно, с горшочками цветов на подоконнике, выходило на речку, или канал, отделявший ее остров от района Квинс. Причем весь вид, иначе бы живописный, портили громадные, ярко раскрашенные и вечно дымящиеся трубы какого-то предприятия. Н.С. любила повторять, что цыганка нагадала ей, что она будет жить и умрет на острове. На стене у книжного шкафа в рамке висел портрет Пушкина – тропининский; между кроватью и ее рабочим столом – раскрашенный акварелью графический портрет самой Н.С., выполненный в жанре дружеского шаржа ее другом Славой Бродским (впрочем, едва ли отвечавший ее собственным художественным пристрастиям); несколько графических картинок-коллажей; диплом Российского фонда культуры с признанием заслуг Н.С. в связи с 200-летием со дня рождения Пушкина; небольшая черно-белая фотография неизвестного мужчины над письменным столом – по-моему, ее брата (иногда она упоминала имя своей племянницы, живущей где-то в России, которую тоже зовут Надежда). Помню еще стоявшую в рамке на книжной полке фотографию Иосифа Бродского с дымящейся сигаретой в руке – если не ошибаюсь, с дарственной надписью.
Наш разговор поначалу не клеился – полагаю, из-за самой Н.С., – но вскоре она сменила гнев на милость. Поменялась и тональность. (Потом я не раз был свидетелем таких превращений.) Надменность куда-то исчезла, и она вдруг стала простой, милой и сердечной. Трогательно рассказала о себе, о своей непростой жизни, к тому же сыгравшей с ней на старости лет коварную и нелепую шутку, забросив ее сюда, в Америку, в совершенно чуждые ей условия жизни. Причем, обиднее всего было то, что ехала она сюда еще вполне здоровым, полным сил человеком, и вдруг, в один миг, сделалась почти прикованным к постели инвалидом.
С этого вечера мы стали друзьями, несмотря на значительную разницу в возрасте. Н.С. была ровесницей моих родителей. Мои дружеские чувства к Н.С. были основаны как на взаимной симпатии, так и на беззаветной любви к Пушкину. И, конечно, еще на многолетней сердечной привязанности к пушкинским местам Петербурга, Царского Села и Псковщины, которые мы оба хорошо, почти досконально, знали. Н.С. когда-то работала в Пушкинском заповеднике, а мне эти места были знакомы по экскурсоводческой деятельности. Это была наша общая с ней родина, которую мы навсегда и безоговорочно приняли в свое сердце, самозабвенно любили и о которой могли говорить без устали. Особенно интенсивно все это переживалось здесь, на «других берегах». Это были наши общие с ней «все яблоки, все золотые шары».
В этот же первый приход к Н.С. я выслушал сагу о ее гениальном ученике и переводчике Пушкина на английский язык Джулиане Лоуэнфельде и его многочисленных коварных женах. К женам же, как виду, Надежда Семеновна питала нескрываемую ненависть. В том числе это относилось к жене самого «верховного божества» – Пушкина, для характеристики которой применялись редкие в лексиконе Н.С. выражения: «Вы только представьте себе: эта ... возила детей в Сульц, к дяде Джоржику!» Затем, по мере убывания, следовали жены Джулиана (на моей памяти их было четыре или пять). Разумеется, все эти годы не оставалась в стороне и моя собственная жена, а также жена Славы Бродского – как, наверное, и многие другие, мне лично неведомые жены.
Н.С. была человеком позы и применительно к собственной персоне практиковала единственную форму отношения: трепетного, благоговейного преклонения. Все должны были хорошенько усвоить, что Н.С. и Пушкин находятся в совершенно особых, недоступных для простых смертных, отношениях – отсюда вытекали и правила поведения. Впрочем, я охотно допускаю, что не для всех ее друзей это было так. Что греха таить, Н.С. была весьма непростым человеком. Следовало сделать усилие (впрочем, не слишком обременительное), чтобы до конца ее принять и полюбить.
По какой-то, ей одной известной, причине предпочитала она меня видеть непременно в компании со Славой Бродским, нашим общим другом. При этом тщательно оберегала нас от излишних, по ее мнению, знакомств с другими ее друзьями. Особенно ревниво она прятала от нас Джулиана. Справедливости ради, следует упомянуть единственный случай, когда Джулиан тоже присоединился к нам, но это была особая, «внеплановая» встреча: мы выезжали за город, в небольшой парк неподалеку от городка Monroe в штате Нью-Йорк, к памятнику Пушкину, где отмечали 19 октября – лицейскую годовщину. Было это в 2002 году, если память мне не изменяет.
Приходили мы к ней примерно раз в месяц, иногда чаще, пока обстоятельства позволяли. Это были не просто дружеские застолья, а еще и своего рода литературные посиделки, где Слава и Н.С. – люди активно пишущие – охотно отдавали на общий суд свои еще не опубликованные тексты. Она любила слушать наше мнение, ибо мы мыслили по-разному, и всерьез принимала замечания, если таковые были. Наверняка, помимо нас у нее были и другие слушатели и советчики. Но по всему было видно, что мы ей тоже были нужны. Конечно же, мы еще много болтали о том – о сем, как это обычно водится за столом с водочкой: шутили, смеялись, сплетничали, рассказывали анекдоты. В этом смысле наша компания мало чем отличалась от любой другой дружеской компании, где людей связывали взаимная симпатия и общность интересов. Но был еще и свой, особый, во многом неповторимый шарм в нашем «тройственном союзе», который мы все очень скоро научились ценить и любить. Должен признаться, что только с уходом Н.С., когда наши встречи прекратились, я по-настоящему понял, насколько они были мне дороги и нужны. Не сомневаюсь, что и Слава полностью разделяет эти мои чувства.
Разумеется, я видел Н.С. и помимо наших встреч у нее. Не раз я возил ее к Славе на заседания Миллбурнского литературного клуба, где нередко она была докладчиком. Была она несколько раз и у меня. Ходили мы с ней в оперу, в театр, в музеи и на выставки, когда здоровье ей позволяло. Иногда выезжали за город. Но это было редко. Конечно, мы чуть ли не ежедневно общались по телефону, но это было другое.
Возвращаясь к посиделкам у нее, следует сказать, что за ее обеденным столом мы сидели на своих, раз и навсегда строго отведенных местах; пили чудесную Славину «клюковку» из маленьких хрустальных рюмочек, ели разные вкусности, которые готовила сама Н.С.; что-то всегда приносили и мы. Принимая нас, Н.С. входила в образ хлебосольной хозяйки, считая своим долгом накормить нас до колик. Она не желала и слушать наши протесты – что мы, дескать, уже сыты и «больше уже не можем» – и заставляла нас есть снова и снова. Я потом пару дней приходил в себя после ее традиционных блинчиков; на другой день обязательно полагалось звонить и за них благодарить – это было обязательной частью церемонии.
Величала нас Н.С. ласково-уменьшительными именами: Славочка и Володечка, при этом постоянно путая наши имена. Это превращало нас со Славой чуть ли не в одно лицо, но мы не были в обиде и не протестовали. Мы скоро привыкли к ее невинным, в сущности, чудачествам, даже любили их и с удовольствием ей подыгрывали. Нередко она впадала в позу ревностного хранителя каких-то, одной ей ведомых, традиций: «Вы что, с ума сошли, Славочка, – говорила, обращаясь ко мне, Н.С. – Как вам могла прийти в голову мысль внести в мой дом бумажные тарелки! Вы бы еще чай в пакетиках принесли! Я бы вас сразу навсегда выпроводила за дверь. Прощаю вас на этот раз только потому, что это не ваша вина, а, скорее, ваших родителей, которые не привили вам правила хорошего тона». Все это нисколько не мешало нам потом пользоваться бумажной посудой и заваривать чай из пакетиков. Или, садясь за стол: «Володечка, Славочка, – мальчики, обязательно попробуйте вот эту бесподобную селедочку!» – и в тот самый момент, когда мы в предвкушении кулинарного блаженства подносили вилки с «бесподобной селедочкой» ко рту, следовал грозный окрик: «А вы руки помыли, прежде чем плюхнуться за стол? Немедленно м
Домашка С Оксаной
Зрелая Жена Пробует Первый Раз Секс С Чужим Мужчиной В Присутствии Своего Мужа
Секс Видео На Работе Реальное Снятое На Скрытую Камеру