Четвертая волна. Изменит ли Россию массовая эмиграция 2022 года

Первая волна была — после революции, после падения врангелевского Крыма и еще сколько-то лет, пока советская власть изготавливала замок для границы (многие из тех, кого мы заслуженно относим к эмигрантам первой волны, отпрашивались уже у большевиков, ходили за справками в ГПУ и оформляли командировку в советских учреждениях — но все равно «белогвардейцы», кумиры будущих булкохрустов). Первая волна — самая любимая, самая воспетая, признанная и оцененная метрополией еще задолго до крушения советской власти. Первая волна — это перезахороненный в СССР на излете застойных лет Шаляпин, это официальный литературный классик Бунин, это Набоков, с которым себя привыкли соотносить даже уезжающие за границу в отпуск — кричишь в отеле «Тагил», а сам думаешь о России — «Отвяжись, я тебя умоляю».

Вторая волна — в войну, остарбайтеры, пленные и те, кто, сотрудничая с немцами, смог потом уйти с ними. Самая народная, самая пролетарская, самая бессловесная. Те, кого и до сих пор чаще назовут власовцами, даже если они вообще никак не соприкасались с РОА. Те немногие, чьи голоса оказались услышанными в России — Осипова с «Дневником коллаборантки», Иванов-Разумник. Те, кого разыскивает Игорь «Лабас» Петров, герои исследований Кирилла Александрова. Те, кого не вспоминают, не знают, кем не гордятся.

Третья волна — позднесоветская, по израильской визе или по настоятельной просьбе органов, реже невозвращенцы из престижных командировок. Советские люди, чаще благополучные, а если и не очень благополучные, то образованные, а если без степени, то с деньгами. Сюда же беглецы, Слава Курилов, прыгнувший с советского круизного лайнера и вплавь преодолевающий океан навстречу свободе. Поэт Бродский, танцор Годунов, художник Шемякин, актер Крамаров. Ветеран «Литературной газеты» Вагрич Бахчанян подсказывает новоприбывшему Эдуарду Савенко эффектный псевдоним. Довлатов и его герои. Наши современники, а часто и знакомые. В те же годы, которые считались «концом истории», у нас случился и конец эмиграции, потому что если граница открыта, и можно ездить туда-сюда, сама философия отъезда перестает быть актуальна, и тот, кому Россия снится в Париже, отличается от приехавшего в гости только тем, что у одного есть обратный билет, а другой не захотел его покупать — просто не захотел.

Пусть символом трех волн будет Борис Коверда. Уехавший с родителями гимназист, застреливший на варшавском вокзале большевистского эмиссара Войкова, потом — офицер дивизии «Руссланд», и наконец, наборщик в нью-йоркской типографии, нападающий с молотком на Эдуарда Лимонова — хорошо, что не убил, но хорошо также, что напал, потому что только благодаря этому мы и знаем, что он дожил до восьмидесятых, став в конце концов тихим американцем.

Уже были попытки назвать четвертой волной новые, постсоветские эпизоды массового отъезда, и вполне может быть, что настоящая четвертая волна еще впереди, но, по крайней мере, сейчас кажется, что именно нынешнее — это и есть четвертая волна. Социальная группа «айтишники» как самая подвижная и вроде бы массовая, журналисты, оппозиционные активисты, просто мужчины призывного возраста, опасающиеся мобилизации, и некоторое количество знаменитостей, первая из которых — Алла Пугачева, которая пусть и молчит, но сама собой символизирует значимость момента. Пугачева для четвертой волны — буквальный аналог Шаляпина для первой (даже формально — Шаляпин был первым народным артистом советской России, Пугачева — предпоследняя народная артистка СССР), столп национальной культуры, с которым власть не готова ссориться и после эмиграции, имя, которое не вытрешь из памяти, и которое при жизни или после, но обязательно вернется, а имена нынешних хозяев страны не будут значить вообще ничего.

Буниным, бесспорным и состоявшимся классиком, политизированным вопреки его воле, оказывается БГ, и когда он бросается на недоноска из «Известий», пытающегося троллить его вопросами о родине, напрасно удивляются те, кто привык видеть в Гребенщикове просто певца — та, оформившаяся еще во времена «Радио сайленс» принадлежность к миру, которой он безусловно дорожил и которая, в общем, и была источником всего его творчества, закончилась, обернулась ролью невозвращенца, в любом случае трагической и никогда для него не желательной. Россия, которая есть теперь — это Россия без Гребенщикова, и это такая, в общем, очень понятная характеристика, вообще не нуждающаяся ни в каких пояснениях.

Уже изменилась (и как будто навсегда) география русской Европы, контурную карту приходится разрисовывать заново, и нет больше на ней, например, Парижа, бывшего сто лет назад безусловной столицей нашего рассеяния, и сползли на периферию любимая молодежью нулевых Барселона, обязательная для интеллигента Венеция, да даже и (одно время центральный для политэмиграции) Лондон. Зато самыми жирными точками на карте делаются Тбилиси, когда-то бывший просто недорогим и недалеким туристическим направлением, и Ереван, которого просто никогда не существовало. Колоссально выросли акции малоинтересной («здесь как раз служил мой батя в шестьдесят восьмом году») Восточной Европы, Белград уже не дыра и не провинция, «Медуза» в Риге больше не одинока, в Вильнюсе наши активисты и журналисты — как белорусы пятнадцать лет назад. Было время, все старались проезжать мимо скучной Варшавы, теперь и Варшава имеет значение, а Берлин — как будто Нью-Йорк. Движение продолжается, кто-то продолжает путешествие, кто-то сдается и возвращается, но колебания маятника кажутся уже затухающими — решается проблема с банковскими карточками, сняты квартиры, часто уже и дети устроены в школы, складываются сообщества, ощущение временности хоть пока и не уходит, но уже не такое острое. Если в России все зависнет хотя бы на годы, если пройдет несколько зим, то четвертую волну уже без натяжки будет можно ставить в один ряд с тремя предыдущими, она уже состоялась.

Ждать ли от нее высокой культуры — лучше не надо; от второй волны почти ничего не осталось, вот на нее и надо ориентироваться, лучше занижать ожидания, чем завышать. Но сам разговор о культуре — он ведь из ошибки выжившего, все помнят Бунина и Рахманинова или Довлатова и Бродского, но на каждое имя приходятся сотни и тысячи безымянных, навсегда потерявшихся и либо трагически пропавших, либо в благополучном случае положивших начало новым французским и каким-нибудь еще семьям, о которых у нас в этом контексте и не помнит никто.

Думая об уехавших сейчас, естественно ожидать, что они напишут «Другие берега», или убьют Войкова, или вступят в какой-нибудь будущий легион, но нет же — типичными будут браки с местными, новые трудоустройства и, возможно, новые же конфигурации европейского криминала, новые анклавы типа Брайтон-бич, новые русские магазины, часто под видом украинских. Об этом думать скучнее, чем о политике, но, с другой стороны, чем это не политика? Даже с той точки зрения, что пройдет сколько-то лет, и натурализованные избиратели русского происхождения или их дети в той же Литве окажут решающее влияние на какой-нибудь правый или левый поворот.

А что до политики в буквальном смысле — понятно, что она и будет, и уже есть, и форумы будут, и конкуренция, и лидерство, и даже тема с паспортами хороших русских наверняка никуда не уйдет. Но чем оформленнее и устойчивее эмигрантские структуры, тем укорененнее они в местах пребывания, а чужое поле притяжения неизбежно делает их не имеющими значения для метрополии (на каждое успешное «правительство в изгнании» история знает с десяток неуспешных). Потребность в альтернативе при этом есть и будет, но поиски ее и конструирование станут или даже уже стали, если считать, что они начались, внутрироссийским вопросом — там, под глыбами, среди карликовых берез в тундре, в глубинах номенклатуры и путинского истеблишмента. Как было сказано в главном довоенном новогоднем фильме — «за расставаньем будет встреча», и, думая о будущей встрече уехавших и оставшихся, стоит помнить, что последнее слово останется именно за теми, кто переживет конец путинского времени в России. В программу внеклассного чтения для четвертой волны эмиграции стоит внести незаслуженно забытый манифест третьей — открытое письмо «Пусть Горбачев представит нам доказательства», в котором лидеры советской эмиграции высказывали свои сомнения по поводу перестройки. Сейчас понятно, что сомнения оказались вполне обоснованными, но перестройку письмо не отменило и даже не уточнило, а большая часть подписантов — Любимов, Зиновьев, Аксенов, Неизвестный, — в итоге примет правила игры и встроится в постсоветскую российскую реальность, спроектированную не ими (не встроятся Буковский и Максимов, но их и победителями никто не назовет — при этом у обоих будут попытки противостоять постсоветским порядкам, у Максимова в 1993, у Буковского в 2007). Как видите, господа, и эмиграция не дает весомых поводов для надежды.

Этот текст опубликован в платном телеграм-канале «Кашин Плюс». Если он попал к вам через третьи руки, есть смысл подумать о том, чтобы подписаться — труд автора стоит денег. Ссылка для подписки: https://t.me/+vFCmz__LK6UwMzg0 Спасибо!