Черный Король
Sallivan
https://mrakopedia.net/wiki/Черный_Король
Сколько себя помню, мне никогда не снились сны. Это ведь странно, правда?Одна девочка в нашем классе любила рассказывать о том, как управлять сновидениями. Она говорила, что это несложно. Нужно лишь суметь сосредоточиться и посмотреть на свои руки. Тогда сон остановится, а ты сможешь делать все что захочешь. Например, взмывать ввысь будто птица, рассматривая город с высоты облаков или пойти в знакомое тебе место, чтобы увидеть там необычные вещи. В такие моменты одноклассники окружали ее со всех сторон и слушали с открытыми ртами. Я же продолжал безразлично копаться в конспектах, потому что единственное ночное приключение для меня – это подорваться утром от звона будильника.
В целом, конечно, невелика трагедия. Кто-то не может различать оттенки цветов. У кого-то нет музыкального слуха. Кто-то косит на один глаз. У кого-то аллергия на рыбу. А кто-то, вот, не способен видеть сны. Такие вещи волнуют всерьез только в детстве, позже о них забываешь – становится не до того.
Детство. Помню, у нас было хорошее детство. Хотя, ничего особенного, наверно. Средняя школа. Игра в догонялки. Драки на переменах. Покемоны и фишки. «Мортал комбат» на «Сегу». Неформальские шмотки. Поход за грибами. Гулянки до темноты. Потом – первая сигарета за гаражами. Первые робкие мысли о будущем. Первая любовь, которая, казалось бы, навсегда.
Да, все-таки у нас было счастливое детство. Детство, оно ведь всегда такое, даже если проходит в засранном Мухосранске, которым писатели и киноделы любят пугать зажиточный средний класс. Никаких репетиторов и кружков на наш век не пришлось, поэтому после школы мы были предоставлены сами себе: влипали во всевозможные истории или исследовали необъятные локации нашего городка. В один из таких походов я и услышал эту историю. Кажется, это Юля ее рассказала. Я точно не помню, но это она любила такое. Так я и узнал про Черного Короля.
«Черный Король» – детская байка, городская легенда, наподобие Пиковой Дамы или Гномика Матершинника. Правда, в отличие от той же Пиковой Дамы, история локальная – по крайней мере, я никогда не слышал о ней за пределами нашего городка. Она и у нас не была особенно популярной. Там не нужно было проводить замысловатых ритуалов или делать всяких жутких вещей, поэтому эта страшилка казалась нам странной и даже скучной. Даже не знаю, как Юля уломала нас с Артемом однажды проверить ее.
– …короче, ну это, нам сейчас в сторону ТЭЦ. Помните, там еще такая непонятная стенка есть… – вела свой рассказ Юля, когда мы ночью улизнули из дома и пробирались дворами.
– Подпорная. Это называется подпорная стенка, чтобы удерживать грунт. – Со знанием дела вставил Артем – мой лучший друг, а еще спортсмен, отличник и гордость всей школы.
– Подпорная так подпорная, пусть будет подпорная. Это ж не важно, как бы! Короче, если идти ровно в полночь от станции вдоль холма, то в этой ПОДПОРНОЙ стенке появляется дверь, вот. Нужно встать напротив двери, три раза громко постучать и…
– Слова специальные сказать. Типа заклинания, – продолжал Тёма, не замечая или не обращая внимания на то, как Юля кинула в его сторону недовольный взгляд.
– Не нужно там никаких слов! Про слова – это пацаны из шестой школы наплели. Нету там никаких ни слов, ни заклинаний!
– Ну вот откуда ты знаешь?
– А я вот вообще немного по-другому все слышал… – робко вмешался я, но тут же замолк, покосившись на Юлю.
– Ну блииииин! Да можно я расскажу-то уже?!
В общем, если быть кратким, то на окраине города имелось одно мрачное место, прозванное Пустым переулком. В реальности он, конечно, иначе назывался, а «пустым» его прозвали, потому что когда-то там стояли бараки, но потом их снесли, ничего не построив взамен. Получилось так, что улица как бы осталась, а домов на ней не было. Только руины и большой лысый холм вдоль дороги, который периодически размывало весной, и он норовил сползти на асфальт. Добавить к этому местную питейную забегаловку, наподобие бара, который так и остался стоять и который пользовался дурной славой, и получалось, конечно, не кладбище, но тоже довольно мрачненькое местечко.
Чтобы холм не засыпал дорогу, вдоль него возвели бетонную стену, в которой и должна была скрываться дверь к Черному Королю. Со слов Юли, за дверью есть комната, а в нем – большой темный короб. Нужно залезть в этот короб, закрыть за собой крышку и про себя досчитать до десяти. Если не испугаешься и все сделаешь правильно, то услышишь голос Черного Короля. Он сможет исполнить любое твое желание.
Забегая вперед, скажу, что никакого Черного Короля мы тогда так и не нашли. Зато воспоминание о том вечере до сих пор осталось для меня одним из самых ярких подарков моего детства.
∗ ∗ ∗
Мы шли по ковру искристого белого снега. Фонари давно не работали, но выпавший снег был так ослепительно бел, а звезды висели так низко, что было светло, и создавалось впечатление, будто сейчас Новый год или канун Рождества. Будто в подтверждение этому со стороны бара весело гомонили пьяные голоса. Родители в жизни не отпустили бы нас гулять в это место, но мы были детьми и ничего не боялись, пребывая в том состоянии смеси воодушевления и лукавства, предвосхищающего любое детское приключение.
Мы обошли бетонную стену от начала и до конца, но ничего не нашли, а затем принялись зачем-то стучать по ней палками, будто надеясь пробить проход в Нарнию. Впрочем, это занятие, да и в целом вся эта затея быстро нам надоели.
– Ну его, этого короля. Пойдемте, лучше снежки в алкашей покидаем! – предложил я.
И мы пошли, а потом убегали с пронзительным визгом, карабкаясь вверх к вершине холма. Помню, как Юля упала в снег, а я дал ей руку и на секунду утонул в ее изумрудно-зеленых глазах. Все произошло быстро и как-то само собой. Ее тонкие пальцы в моей руке и горячее дыхание на подбородке. Конечно, я пошел сюда из-за Юли. Она нравилась мне, хоть в этом и страшно признаться в четырнадцать лет. Нравились ее светлые волосы, которые она ловким движением заплетала в хвост и тонкие губы, потрескавшиеся на морозе. Нравилось, как она злилась, когда мы с Артемом беззлобно подтрунивали над ней во время уроков. Но больше всего нравились ее зеленые, почти даже бирюзового цвета глаза. В школе мальчишки обидно дразнили ее «цаплей» за большой нос и немного неровную походку, но глаза у нее были очень красивые.
– Эй, вы там, жених и невеста! – Артем уже добежал до вершины и вскарабкался на верхушку большого сухого дерева. Ловко, как это умел только он.
Мы побежали следом. И где-то в суматохе Юля потеряла варежки, а я дал ей свои. И наверху крупными хлопьями снова повалил снег, а город внизу светился яркими сине-голубыми огнями. И я смотрел с высоты на город, на своих друзей, на Юлю, на звезды над своей головой, и в тот момент был уверен, что я – самый счастливый человек на планете. Ведь впереди ждала долгая и беззаботная, счастливая жизнь, полная только хорошего.
Наверху мы принялись закидывать Артема снежками, а он смеялся и отбивался свободной рукой.
Я навсегда и запомнил его таким – молодым и красивым парнем, который улыбался нам своей белозубой улыбкой, на фоне звездного неба. Если честно, я ему немного завидовал. В нашем классе он единственный умел крутить на турнике «солнышко» и как орешки щелкал школьные олимпиады, а учителя в шутку пророчили ему стать если не президентом, то каким-нибудь губернатором.
Вскоре после окончания школы Артем повесился, без всяких на то причин. Депрессия – такая штука.
А еще лет через десять в наш город вернулся я.
∗ ∗ ∗
Я вернулся, когда моя жизнь в столице окончательно пошла под откос, а здесь от матери хотя бы оставалась старенькая двушка, за которую не нужно вносить арендные платежи. Мне не хотелось признаваться самому себе в бегстве, я рассматривал это как вынужденный отпуск, возможность переждать, отдохнуть, даже погрузиться в какие-то теплые детские воспоминания, однако не вышло. Город встретил меня низко висящими облаками и моросящим дождем, и я совершенно его не узнал.
Я побродил было по знакомым местам, в попытках пробудить ностальгию, но не почувствовал ничего, кроме недоумения и даже легкой брезгливости. Загаженный мусором парк. Заброшки, пестрящие арматурой. Скверного вида пустырь. Разбухшие ржавые гаражи. И как нам могло когда-то нравиться здесь? Может быть, раньше здесь было лучше? Да нет, кого я обманываю. Здесь всегда было так. Просто, наверно, я повзрослел.
Даже родительский дом не заставил ничего шевельнуться внутри. Здесь было неуютно. Как-то тревожно. Не для меня. Двери и кресла недовольно скрипели, привыкшие к легким, почти невесомым движениям мамы, а не к моей неуклюжей походке. Со шкафов с укоризной взирали корешки книг, которые я так и не удосужился прочитать и уже никогда не прочту. Входя в дом и включая свет в коридоре, я чувствовал, что был здесь чужим, каким-то лишним, нарушившим устоявшийся с годами, правильный порядок вещей. Я листал альбом с детскими фотографиями и видел на них худощавого мальчугана, в котором с трудом удавалось узнать себя. Сколько прошло лет? Десять? Пятнадцать? Больше?
Поначалу я честно пытался начать все сначала: искал работу, занимался уборкой, даже затеял небольшой ремонт в доме, однако что-то вечно не клеилось, разбивалось о вездесущие мелочи, которые сбивали и заставляли откладывать на потом. Мой и так не сильно большой энтузиазм быстро угас, и я начал медленно, но неуклонно погружаться в апатию.
Это так и происходит обычно. Сначала ты ленишься лишний раз помыть кружку. Потом перестаешь собирать разбросанные по полу вещи – они ведь смогут подождать пару дней? Прекращаешь регулярно принимать душ, потом отвечать на звонки. Совсем скоро любое лишнее движение и любая мыслительная деятельность начинают даваться с неимоверным трудом, и ты сам не замечаешь, как превращаешься в небритого грязного мужика, бродящего по квартире, полной пустых бутылок. Да, каждый вечер я начал прикладываться к бутылке, ложился спать за полночь и просыпался в районе обеда. После подъема я клятвенно обещал себе заняться хоть чем-то полезным, но вместо этого до вечера убивал время, а с его наступлением снова шел в магазин. Апатия замкнула круг жизни, сведя ее к набору простых повторяющихся действий. Служба доставки еды исправно работала, а деньги пока еще оставались. Внутренне я отчетливо понимал, что моя жизнь, и так находившаяся на спаде, вот-вот грозила сорваться в крутое пике, но ничего не мог с этим поделать, да, честно говоря, и не особо хотел.
Лишь когда становилось совсем уж паршиво, я выходил на улицу и долго шатался по опустевшему вечернему городу.
∗ ∗ ∗
В один из таких вечеров я и вижу ее. Белокурые волосы, которые я ни с чем не могу спутать. Я догоняю ее на скользкой от вчерашнего дождя улице, обходя немногочисленных спешащих прохожих. Конечно, она повзрослела. Прибавилась пара морщин, выровнялась походка, у глаз залегли едва заметные тени, и она стала носить большие кольца-сережки, которые, честно сказать, давно вышли из моды. Однако я не могу ее не узнать.
– Привет…
– Привет.
Я уверен, что видок у меня так себе, но Юля не подает виду, поправив на плече сумочку и улыбнувшись мне уголками губ.
– Сильно спешишь?
– Не особо. Я тут с работы иду…
– Тогда может посидим где-нибудь?
Мы проходим в ближайшее простенькое заведение и занимаем у окна столик. Я нервничаю, стесняясь своего помятого, откровенно жалкого вида. Даже спустя столько лет у Юли получается обжечь меня взглядом своих малахитовых глаз, под которым я чувствую себя снова мальчишкой. На слегка исхудавшем лице они кажутся непомерно большими но, как и раньше, очень красивыми.
Разговор не то чтобы не клеится, но получается пресно, как у старых знакомых, потерявших друг друга на много лет: «как дела?», «надолго приехал?», «чем занимаешься?». В минуты неловких пауз мы отворачиваемся и смотрим в окно, за которым снова моросит мелкий дождь, оставляя разводы на стеклах. Молчание получается неловким, неуютным, не таким, как у друзей.
– Ты наверно отвык от этого, да? – Юля нарушает повисшую тишину. – Чужакам сложно привыкнуть – тем, кто приезжает сюда. Что большую часть лета тут идет дождь. А мне нравится. Я даже зонтик редко ношу. Дождь необычное время, даже пахнет все по-другому. Когда идет дождь, мне всегда кажется, что вот-вот вспомнится что-то важное.
Она кладет руки на столик, и я замечаю кольцо на безымянном пальце. Невольно хмурюсь, отвожу взгляд.
Ну конечно.
Когда наступил момент выбирать между моим безрассудным переездом в столицу и скромной, но налаженной жизнью здесь, Юля выбрала очевидное и уже через год… вышла замуж. Я не могу ее в этом винить. В конце концов, это был мой выбор. Это я мог не уезжать тогда. Мог просто остаться. А Юля… она ведь не прогадала в итоге. Возможно, у них уже даже есть дети.
– У тебя не будет проблем из-за меня? – Я осторожно киваю на кольцо.
– Нет, не волнуйся, – она убирает руку и, стараясь не смотреть на меня, начинает собираться. – Знаешь, поздно уже, и мне пора. Спасибо тебе за кофе.
Прежде, чем я нахожу что сказать, она уходит, и я остаюсь один за пустым столиком.
∗ ∗ ∗
Идиот. Ну а чего ты ожидал? Что она бросится тебе на шею? Кто виноват, что к своим годам ты не заимел ни близких, ни родных, ни друзей? Для нее ты чужой человек. Давно уже чужой человек.
В тот же вечер я нахожу какой-то бар, где напиваюсь до такого состояния, что меня выгоняют.
Потом шатаюсь под дождем среди мигающих фонарей, и ноги едва меня держат, но мне все еще недостаточно. Все магазины давно закрыты – уже за полночь, а круглосуточных заведений здесь, по-моему, вообще нет. В порыве внезапного гнева я начинаю шарить в траве, в поисках чего-нибудь поувесистей, чтобы расколотить ближайшую витрину, но вдруг останавливаюсь. В голову приходит спасительная мысль. Нет, одно круглосуточное заведение тут точно имеется, и, кажется, я даже помню к нему дорогу. Ноги с трудом несут меня в Пустой переулок.
Бар и правда стоит на своем месте, как и много лет назад, и его окна светятся спасительным огоньком. Я вваливаюсь внутрь и покупаю что-то, почти не глядя. Затем отхожу подальше, облокачиваюсь о бетонную стену и пью прямо из горла. Достаю из кармана размокшую мятую пачку. Закуриваю, и, кажется, засыпаю. Просыпаюсь, когда тлеющая во рту сигарета обжигает мне губы.
Вокруг та же ночь, и дождь все также продолжает стучать по крышам – кажется, задремал я всего на минуту. Натужно пытаюсь сообразить, как я тут оказался, и мой пьяный затуманенный взгляд ползет от огоньков теплоэлектростанции до вершины холма, по-прежнему опоясанного бетонным полукольцом. Сквозь дождевую завесу наверху проглядывается верхушка высохшего старого дерева. Удивляюсь, что оно до сих пор стоит. В отблесках городских огней его когтистая крона выглядит зловеще и напоминает костлявую руку, вылезшую из земли. Очень некстати вспоминается Артем. Становится горько.
Я пытаюсь закурить снова, но тут же отбрасываю сигарету, задаваясь протяжным воющим кашлем, который складывает меня пополам. Потом кашель перерастает в нервный истерический смех, и вот я уже глупо хихикаю, стоя на четвереньках и расплескивая содержимое бутылки по тротуару.
В голову приходит одна мысль, и чем больше я над ней думаю, тем лучше она мне кажется. Она такая простая и ясная, что я не понимаю, как раньше до нее не додумался. Действительно, ну а почему бы и нет? Все же так просто.
Брошенная бутылка разбивается об асфальт, а я начинаю карабкаться вверх по склону. На ходу выдергиваю из петель брючный ремень и проверяю на прочность – он вполне должен сгодиться. Почва здесь скользкая и зыбкая, взрыхленная дождем, и даже трезвому подниматься было бы сложно, однако созревшее намерение дает мне силы стоять на ногах. В конце концов, в следующий раз я могу не решиться.
Когда до вершины остается совсем немного, я, наконец, поскальзываюсь и падаю. Пытаюсь подняться, но тщетно – все же я выпил столько, что сделать это на скользкой земле задача для меня непосильная. В отчаянии я еще пытаюсь бороться, но чувство равновесия окончательно покидает меня, мир вокруг начинает вращаться, и сначала я просто скольжу по грязи, а потом кубарем качусь вниз, с небольшого обрыва, прям на дорогу.
Боли не чувствуется, только холод, обида и мерзкий привкус железа во рту. Кое-как мне удается встать на колени, и я шарю здоровой рукой, пытаясь нащупать точку опоры. Это оказывается дверная ручка.
Поднимаю глаза и тут же отшатываюсь. Передо мной – вмурованная в стену железная дверь. Тяжелая, старая, покрытая местами облупившейся голубой краской.
«Черный Король… Черный Король», – всплывает откуда-то эта детская, бессмысленная, почти забытая фраза.
Дверь, которой никогда здесь не было. Которой не должно быть.
Мое потрясение настолько сильно, что я даже немного трезвею. Медленно озираюсь, будто пытаясь поделиться с кем-то своим открытием, но вокруг ни души, даже огонек бара погас, и я стою один перед входом в вязкую темноту, так отличающуюся от безобидной, почти прозрачной темноты городских улиц. Именно это я вижу, когда тяну за дверную ручку, и дверь поддается с тяжелым скрипом. После минутного замешательства я соображаю достать телефон, включить фонарик и осторожно вхожу.
Внутри пусто. Голые стены. Серый потолок. Маленький, можно даже сказать крохотный саркофаг помещения, в полу которого зияет широкий чернильный провал. Кажется, оттуда немного сквозит. В недоумении я осторожно подхожу к краю, но слабый луч фонаря едва пробивает темноту, освещая только шершавые и влажные от сырости стены. Я не отдаю себе отчета, что все еще пьян. Наверно, в какой-то момент я спотыкаюсь или наклоняюсь вперед слишком сильно. Все происходит так быстро и неожиданно, что я не успеваю даже вскрикнуть, только сердце обдает волной леденящего ужаса, когда я срываюсь вниз и разбиваюсь о темноту.
∗ ∗ ∗
Я просыпаюсь в своей постели.
Голова гудит, будто там разворошенный осиновый улей. Предплечье простреливает острой и резкой болью, так что я сдавленно вскрикиваю – кажется, я серьезно повредил при падении руку. Сквозь шторы в комнату пробивается солнечный свет. В его лучах медленно кружатся пылинки, оседая в слой пыли на полках, шкафах, ручках кресел, которые я давным-давно не протирал. С огромным трудом я поднимаюсь с кровати, когда гул в голове немного стихает и получается различить то, что меня действительно разбудило. Телефонный звонок. Я разгребаю груды тряпья, отыскивая свой старый Самсунг.
– Алло.
– Зря ты вернулся сюда.
Молодой мужской голос на том конце спокоен и безучастен, но кажется смутно знакомым.
– Вы наверно ошиблись. Вы кому звоните?
– Я говорю, не стоило тебе приезжать, Витя.
Мои руки холодеют, а во рту пересыхает настолько, что язык становится похож на высушенную морскую губку.
– Тёма? – Произношу я и…
Просыпаюсь снова.