Буквы

Вовремя он ко мне подошел, что тут скажешь. Я только после вчерашнего оклемался, голова немного варить начала. Проснулся на пляже, когда солнце припекать начало, проморгался, в речку залез, умылся. Зашел поглубже, поглотал воды, пить хотелось страшно. Сижу, обсыхаю, прикидываю, где и как найти денег на опохмел, а тут он. Приди он на полчаса позже, и все, разминулись бы.

— Денег заработать хочешь?

Я только улыбнулся. Фигура у меня заметная, про то, что в горячих точках служил, наверное, весь поселок знает. Предлагали и такое.

— Смотря кому морду бить надо, — ответил я, а он рассмеялся.

— Нет, я не по этому поводу.

— А по какому? — сразу насторожился я.

Парень присел рядом на песок. «Мой ровесник», – прикинул я, – «может, немного старше. Если и пьет, то не в моих объемах. Приличный, подтянутый. Обеспеченный поди. Дилер? Сутенер?»

— Я понимаю, что это прозвучит немного странно… — начал он. — Если вкратце, то есть один чокнутый миллиардер, который готов платить деньги за довольно странные вещи.

— Знаешь, иди-ка ты отсюда по-хорошему, – начал закипать я. — Я, может, и алкаш тот еще, но ни на какие мерзости подписываться не собираюсь!

— Не настолько странные, — не смутился незнакомец, — я про твою татуировку.

Тут я начал тупить.

— Какую?

— Ну, на спине. На лопатке.

— Чего?

Он посмотрел на меня почти с жалостью и терпеливо пояснил.

— У тебя на спине, на левой лопатке, набита очень необычная татуировка.

До меня понемногу дошло, о чем он. Это еще Шило мне когда-то по пьяни клялся, что сделает офигенную татуху. Синие мы тогда были в дымину, так что Шило что-то вроде начал набивать, да так и заснул. А офигенная татуха оказалась странным, ни на что не похожим узором из линий, зигзагов и точек. Можно было бы свести или забить чем-то, да вот только Шило на следующий день растяжку поймал, еле куски собрали. Так что татуировку я оставил на память. Даже философски рассудил, что последняя работа татуировщика, который сгинул в хаосе войны, закономерно должна изображать хаос.

— Ну, татуировка, — туповато подтвердил я.

Воспоминания разбудили притихшую было жажду, и голова привычно переключилась на поиски вариантов раздобыть выпивки.

— Мой наниматель готов заплатить за возможность осмотреть ее лично, – очень по деловому заявил парень.

— Сколько, — для верности уточнил я.

— Сто долларов.

Я задумался. Сто долларов это в наших деревянных сколько? Тысяч пять? Или уже семь, какой там сейчас курс? В мозгах было мутно, мысли шевелились вяло, я помотал головой.

— Хорошо, двести долларов, — неверно истолковал мои телодвижения незнакомец, — но не больше.

— Так, стоп, ладно, — я вскинул ладонь, — ты дашь мне двести баксов, и мы идем к твоему миллиардеру, он смотрит татуху – и все?

— Нет, — улыбнулся парень, — я миллиардера с собой в багажнике не вожу. И деньги ты получишь после того, как он ее осмотрит. Потому, что если дать тебе хоть немного до этого, то я тебя больше не найду.

— Резонно, — кивнул я. — Ну, и где твой миллиардер?

— Неподалеку от Лхасы, — невозмутимо ответил незнакомец.

— Где?!

— Дёлунгдечен, Тибет, — он откровенно издевался. — Если ты согласен, я займусь билетами.

— Да нет у меня денег на билеты! — возмутился я.

— Мой наниматель все оплачивает, — успокоил меня парень и встал. — Он очень странный. И очень богатый. Да не парься ты, прокатишься за чужой счет, еще и заработаешь. Потом утопишься в водке, если захочешь.

— Ага, или меня утопят в этой их… Что у них там в Тибете течет?

Незнакомец вдруг глянул на меня как-то остро, без веселья.

— Ты же все равно спиваешься. Какая тебе разница где концы отдать, в кустах возле этой речки или в таких же кустах возле речки Лхасы? Хоть мир посмотришь напоследок. Где живешь?

Я смотрел на него минуты две, наверное. Все думал, в морду дать или просто нахер послать. А потом провернулись какие-то шестеренки в опухшем мозгу и стало похрену. Речка Лхаса, значит.

— Гоголя, дом девять. Только во двор не заходи, Шалун яйца отгрызет.

— Я заеду вечером, посигналю. Не пей, пьяного не повезу.

Незнакомца звали Семён, и оказался Сёмка нормальным таким парнем, своим в доску, только пить не давал. Трезвость давалась тяжело и непривычно, в голову опять лезли ненужные воспоминания, тянуло себя жалеть и возмущаться несправедливостью мира. Благо поездка отвлекала, давно я никуда из своей дыры не выбирался.

— Мы едем в ашрам Агван-Тобгяла, довольно странного старика, — рассказывал мне по пути Семён. — Говорят, ему лет сто скоро, и выглядит он на все сто. На сто лет, я имею в виду.

— И чего ему от меня надо?

— От тебя вообще ничего, — пожал плечами парень, — глянет на татуировку, даст денег и пинка под зад. Может быть, иногда будет приглашать в гости. Это если ему татуировка понравится.

— Шутишь?

— Ничуть, меня два раза звали. У него в ашраме такой молитвенный зал, что ли, или собор большой. Сядешь там на коврик, где скажут, посидишь, послушаешь, как он мантры читает, и свободен.

— И все?

— И все. Пять сотен долларов за пять минут сидения на коврике, плюс оплаченный проезд туда-сюда.

— Ему деньги девать некуда?

Семён пожал плечами.

— Это еще что, вот мне платят штуку баксов в месяц за то, что я катаюсь на казенной машине куда и когда хочу и просто ищу людей со странными татуировками.

Я молчал, переваривая информацию.

— А если ты просто будешь пробухивать эти деньги и никого не искать?

— Не пробовал, а зачем? По слухам, рано или поздно лафа кончится и останется только ждать, пока тебя позовут мантры слушать. Но тех, кто пытался обмануть Агван-Тобгяла, уже редко куда-то зовут.

— В смысле, — я понизил голос, — реально убить могут?

— Да нет! — засмеялся мой новый знакомый. — Просто не зовут и все. Заканчивается халява. Ну, это по слухам. На себе проверять не хочу, зачем? Машина есть, бензин за счет нанимателя, на еду хватает. Захочу — даже работу могу найти, можно же и в свободное от работы время по пляжам да бассейнам ходить. Просто сейчас вот хочу поколесить в свое удовольствие.

— И что, каждого вот так сопровождаешь на Тибет?

— Нет, это тебе повезло. Меня как раз тоже позвали мантры послушать.

— И у тебя татуировка?

— Ну да, а как бы я вообще про старика узнал. Студентами по пьяни игрались, на плече какие-то полоски набили. Думал свести, да все руки не доходили, а потом вот. Пригодилась.

— Дичь какая-то.

Ашрам оказался чем-то вроде санатория с вполне приличными условиями проживания. Система все включено: своя комнатка с ванной, общие столовые с шведским столом на завтрак обед и ужин, бары и закусочные круглосуточные. Еще бы море, и был бы курорт. Правда Тибет, вопреки моим ожиданиям, оказался довольно скучным: камни да кусты, пожухлая желтая травка. Да и температура не располагала к купанию особо – градусов двадцать.

К Агван-Тобгялу меня пригласили вечером, в день приезда, и я ожидал, что поведут в сам молельный дом, который располагался в центре территории ашрама и внушал уважение своими размерами. Пару тысяч человек там точно можно рассадить.

Однако отвели меня в довольно скромный двухэтажный домик с белыми, немного скошенными внутрь стенами. В маленьком дворике, сидя на небольшой скамеечке возле такого же низенького столика, пил что-то из грубой глиняной кружки смуглый лысый старик. Несмотря на вечернюю прохладу, одет он был, как мне показалось, в пару намотанных тряпок. Рука с чашкой была обнажена, как и половина сухой впалой груди. Задубелая старческая кожа была густо покрыта полосами старых шрамов. Даже на лице. Опустив веки старик молчал и прихлебывал из чашки. Я тоже молчал и ждал. Который день трезвости, тибетские горы и обстановка маленького дворика меня располагали к какому-то созерцательному настроению, неспешности и задумчивости.

Мне предложили скамеечку и чашку, как оказалось, чая с молоком. Жидкость была горячей, ароматной и чуть жирной.

Так мы сидели в тишине какое-то время, прихлебывая чай. Я вдруг почувствовал в душе странное умиротворение, которого не было лет, наверное с двенадцати.

Потом Агван-Тобгял негромко сказал что-то, чего я, естественно, не понял. Но решил, что пора переходить к делу. Расстегнул рубашку, скинул ее с плеч, повернулся к старику спиной и вздрогнул, когда кожи на левой лопатке вдруг коснулись сухие тонкие пальцы. Старик умудрился беззвучно встать и подойти ко мне, а я даже не заметил.

Оглянувшись, я увидел, как он пристально всматривается в набитые на моей спине каракули. Даже не знаю, чего я ждал. Что он улыбнется, может. Воскликнет что-то на своем языке. Суеты какой-то.

Но он просто смотрел на мою спину какое-то время, помял кожу пальцами, растянул, откинул голову, присматриваясь. Потом кивнул и отвернулся, пошел к своей скамеечке чай допивать.

А меня проводили на выход.

И все.

Я сидел за столом в местной столовой и уминал пельмени. Вкусные пельмени, с чесноком, перцем и еще какими-то приправами. В голове было странно пусто, моя удивительная поездка на Тибет, видимо, подходила к концу. Кажется, мне было жаль.

Здесь меня и нашел Семён.

— Ну, как все прошло? — он уселся рядом и накинулся на такие же, как у меня, пельмени.

— Не знаю, — я меланхолично пожал плечами, — чаем напоил, посмотрел, кивнул и выставил за дверь. Как хочешь, так и понимай.

— Нечего тут понимать, подошла твоя татуировка. Ты теперь еще одна буковка.

— Кто? — не понял я.

— Буква, — с набитым ртом повторил Семён, — как в алфавите.

— В каком смысле? — допытывался я.

— Ай, не забивай голову, — отмахнулся парень, — у старика какая-то сложная теория про эти татуировки и моления, лично мне по, большому счету, все равно. Сейчас вот доем, посплю, а завтра утром в аэропорт. Дальше по стране колесить поеду.

— А я?

— А ты тоже хочешь уехать?

— Я… нет, — вдруг вырвалось у меня, — я бы еще погостил.

— Ну и гости, — пожал плечами мой провожатый, — тут многие так и живут годами. Тоже жизнь, но, как по мне, очень уж скучная. А если хочешь разобраться, что тут к чему, то найди дядю Колю. Он тут уже лет десять прохлаждается, но ты его точно ни с кем не спутаешь. Он такой, ну… Типичный такой дядя Коля. Найдешь.

К нам подошел один из местных служащих и на неожиданно чистом русском языке обратился ко мне.

— Агван-Тобгял просит вас разделить с ним утреннюю молитву, — вежливо сказал он, — вы сможете присутствовать?

Я неуверенно кинул взгляд на Семёна, и, не дождавшись подсказки, кивнул.

— Я… да, смогу. Почему бы нет, — можно подумать у меня планы на завтра были.

— Агван-Тобгял благодарит вас, — коротко поклонился тибетец и двинулся дальше по залу, высматривая кого-то еще. Чуть поодаль он обратился к мужчине с азиатскими чертами лица. На японском, по-моему, обратился.

— Везучий, — хмыкнул Семён, — только приехал и сразу на молитву. Еще полштуки, как с куста. Потом можешь в загул.

Я промолчал, доедая пельмени. Тибет будто что-то нарушил в моем внутреннем мире, а может, наоборот выпрямил. В загул мне пока не хотелось, хотя здесь, в ашраме Агван-Тобгяла, работал даже круглосуточный бар. Хотелось сидеть на пожухлой травке и смотреть на горы. Воспоминания о войне и потраченной впустую жизни, которую я всерьез собирался утопить в водке, кололи, но уже не так больно. А еще внутри вертелся червячок любопытства. В конце концов, я ушел спать, чтобы скорее настало завтра.

На молитву пришло человек триста. Молельный дом внутри оказался большим просторным залом с высокими окнами и висящими высоко под потолком незатейливыми люстрами. В люстрах, обычных деревянных кругах, подвешенных на цепях, горели толстые свечи. Их огоньки были почти не видны, зал был отлично освещен солнцем. Видимо, дань традиции. Мебели в молельном доме не было совсем, на полу лежали только соломенные циновочки, чертова туча соломенных циновочек. По моим скромным прикидкам, две с половиной, может, три тысячи мест для сидения.

Рассаживал по циновкам нас лично Агван-Тобгял. Чаще всего он просто брал человека за руку и вел к коврику. Два или три раза он останавливался, словно в задумчивости, и жестом просил человека показать ему татуировку.

Вскоре все мы сидели ровными рядами примерно в середине большого зала. Где-то в наших рядах были просветы, где-то люди сидели плечом к плечу на протяжении десятков мест. Старик еще раз прошел между рядами, посмотрел на каждого, отошел и окинул взглядом получившийся узор из людей. Потом сел на одну из циновок, скинул с плеча ткань, обнажившись по пояс, сложил руки на коленях и замер.

Я сидел во втором от него ряду и видел его достаточно хорошо, чтоб разглядеть вязь шрамов на второй половине тела, той, которую не видел вчера. А еще у него на груди в области солнечного сплетения была небольшая татуировка. Не такая недоделанная, как моя. Это была замысловатая мандала из кругов, квадратов и каких-то символов. Шрамы бороздили и ее, значит набита она была до того, как он получил эти раны.

Я было начал скучать, но тут началась молитва. Старый тибетец не открывал рта, но до меня ясно донесся глубокий грудной звук, который шел с его стороны. Звук вибрировал и менял тональности, постепенно нарастая. Спустя минуту я уже не мог отвести взгляда от его узкой впалой груди. Неужели он может вот этим скудным объемом легких прокачивать такой сильный и долгий звук?

Мантра все длилась, вместе с голосом, казалось, начал вибрировать, меняя тональности, пол молельного дома, его стены, рамы в окнах и косые столбы солнечного света, падавшие сквозь них. Вибрировал и звучал сам воздух, каждый вдох входил будто глубже, чем когда бы то ни было, что-то меняя и настраивая внутри. Звучал и вибрировал весь мир.

И вдруг наступила тишина.

Агван-Тобгял неспешно вернул на место одежды, поднялся, коротко поклонился и ушел. И мы ушли. Я все оглядывался по сторонам, пытаясь понять, было ли произошедшее только что чем-то необычным. Но люди вокруг вели себя как ни в чем не бывало. Это была обычная молитва? Я все еще чувствовал, как трепещет что-то глубоко внутри.

Может быть, в душе.

Уже на улице я обратил внимание на одного из тех, кто присутствовал на сегодняшней молитве. Это был грузный пожилой мужчина в спортивных шортах ниже колен, старой растянутой футболке и шлепанцах. Кто-то в этом ашраме должен быть дядей Колей, и вот вот этот мужик с виду подходил идеально. Тем более, шел он в сторону бара. Ну, и я пошел следом.

Вероятный дядя Коля прихватил из холодильника три бутылки пива и уселся за один из столиков.

— Можно я присоединюсь? — спросил я, поймав себя на мысли, что за последние дни стал очень вежливым.

От местных тибетских служащих, что ли, передалось.

— Садись, а чего, — охотно кивнул мужик, открывая пиво, — земляк, как-никак. Будешь?

Я хотел было отказаться, но организм перехватил инициативу и охотно принял открытую бутылку. Даже влияние Тибета и странной молитвы не помешало мне зажмуриться от удовольствия и выдуть сразу половину. Бывших алкоголиков не бывает. Не нажраться бы опять, а то ведь вытурят взашей.

— Мне Семён сказал дядю Колю искать, если я разобраться хочу. Это вы?

— Я, а кто еще, — кивнул мужчина и сделал глоток. — Разобраться хочешь? Я Сёмке пытался рассказать, да он слушать не захотел. Платят ему и ладно, ничего больше не надо человеку.

— Он сказал, что я буква, — вспомнил я, усаживаясь поудобнее, — вроде как в алфавите.

— Не буква, а фонема, — поморщился дядя Коля, — ну, чего смотришь? У меня образование вообще-то! Да и тут я давно, много чего узнал. Даже пару раз с самим Агваном говорил, пока тоже разобраться хотел. Подучил тибетский за четырнадцать-то лет.

— Вы тут четырнадцать лет живете? А как же… семья?

— Ты мне не “вы”кай, дядя Коля я и есть дядя Коля, я тут со всеми на “ты”, — он рыгнул и открыл вторую бутылку. — Семья… нету семьи. И баста. А насчет фонемы… Ты прям все хочешь знать или так, в общих чертах? А потом, как Сёмка, деньги в карман и мерси боку?

— Потом не знаю, — я пожал плечами, — а сейчас понять хочу. Как можно больше.

— Ну, добро, — дядя Коля повозился в плетеном садовом кресле, устраиваясь поудобнее. — Тогда сгоняй молодой ногой до холодильника и принеси еще бутылочек… несколько. И пожевать чего-нибудь.

Так я узнал про буквы. Точнее, про фонемы, как называл их пожилой мужчина, вызывая в мозгу некоторый рассинхрон между внешностью типичного кухонного дяди Коли, и лекцией профессора по лингвистике. Фонемы складывались в лексемы, те в словоформы, а эти уже, собираясь в верном порядке, становились предложением. Фразой, которую читал Агван-Тобгял. Каждая прочитанная им фраза что-то меняла в мире.

— Язык Бога, понимаешь? Письмена Будды, разбросанные по миру. Собери, прочти и оп! Кто-то стал богат. Ну, или умер.

— Вот этот мой партак — буква божественного языка? — меня разобрал смех. — Да его мне друг по пьяни набил, каракули, а не буква!

— Так в том и дело, — весело закивал дядя Коля, — людям-то этот язык неведом. Каракули, раскиданные по всему миру, случайности, обрывки. Хаос. А вот семья этого Агвана много поколений хранила эти знания. Правда, негусто этих знаний было, до двадцатого века. По всему миру не поколесишь, буквы так просто не соберешь. Просто передавали из поколения в поколение сказку про божественные буквы, хаотично разбросанные по миру. И секрет их чтения. Мантра вот эта, которую он гудит, ее только он один знает. И для каждой фразы она разная.

— А в двадцатом веке, значит, начал Агван-Тобгял собирать буквы вместе и читать книгу Будды, — протянул я, — мир менять. Тут-то у них в семье деньги и появились.

Мой собеседник глотнул пива и задумчиво пожевал губами.

— Про Китайско-Тибетскую войну что знаешь?

— Ничего, — без заминки отрапортовал я.

— Я так и думал. Ну, чтоб кота за яйца не тянуть, повоевали, да перестали, остались, примерно, при своих. Но успели китайские молодчики зайти в гости к семье Агвана, его тогда еще просто Цзяньян звали, потому что мантры у него замечательно получались. Ну, прекрасный звук, что ли. Как-то так переводится.

Я молчал, потому что вдруг понял, что он расскажет дальше.

— А легенду о языке, который, вроде как, мир менять должен, тут давно знают. Вот и пытались узнать у семьи Цзяньяна, как это делать. Долго пытались, пока вся семья не кончилась. А там уже тибетцы подошли, пришлось уходить. А Цзяньян выжил, единственный из всех. Ему четыре было. Шрамы видел?

У меня невольно сжались кулаки. Дядя Коля грустно покивал.

— Мальчика выходили, вылечили. Относились с большим почтением, как-никак, последний хранитель знаний. Потом он полвека информацию собирал по крупицам, покровителей искал. И да, начал отыскивать фонемы и читать. Сперва помалу, не все получалось. Потом больше, лучше. А деньги… Видел бы ты, кто сюда приезжает время от времени. К Агвану на поклон. Думаю, если б он хотел, давно бы всю Лхасу купил, если не весь Тибет. Но он только буквы ищет, вот вроде тебя. По всему свету. Собирает и читает. И что-то меняется в мире.

— Что?

— Не знаю, откуда мне знать? Я ж сам того, — он похлопал себя по внушительному пузу, — мягкий знак, ха-ха. Буковка. Только сам Агван понимает, что читает. Но, раз деньги у него водятся, значит платят ему щедро за эти изменения.

— Он только другим читает? А для себя? Ведь с такой властью он давно мог бы… Не знаю. В гареме жить на Бали где-нибудь.

— Поди пойми его, — пожал плечами дядя Коля. — Себе, другим… Я говорил с ним один раз. Вот, как с тобой. Он нелюдимый, но в тот раз не прогнал, видел, наверное, что понять его хочу. Спросил я его, мол, чего для себя-то хочешь? Он поморщился так, будто улыбнуться хотел, но не получилось. И сказал “ничего”.

Мы помолчали, глотая нагревшееся за время разговора пиво.

— А ты сам-то тут зачем, дядь Коль, — спросил вдруг я.

— Я зачем? — задумался тот. — А я и сам не знаю. Нет у меня никого, умерли все. Плохо умерли, тяжело. Сын вот, ровесник твой, наверное. Говорят, в БТР сгорел, в закрытом гробу хоронили.. Знаешь, поди, где горел-то.

Я угрюмо кивнул. Кто знает, может я даже видел его сына там.

— Жена от рака умерла. Родители от старости. Шатался по дому, как неприкаянный. Теперь вот тут шатаюсь, какая разница где. Поначалу думал, что ответ какой-то найду, мир изменить смогу. Потом просто привык.

— А мир меняется?

— А мир всегда меняется, — хмыкнул собеседник. — Вот сегодня молитва была? Теперь сиди, новости смотри. Кто-то умер, где-то вулкан, ученые еще одно лекарство от насморка открыли, телескоп запустили в космос. Что из этого намолено, что нет? Сможешь понять? Вот и я так и не понял.

Продолжение>

Читать на нашем портале.