Большое интервью с Алексеем Цветковым, левым мыслителем и великим книжником. Часть вторая
Сергей Простаков
Это вторая часть интервью Алексея Цветкова для издания «Кенотаф». Первую часть можно прочитать по ссылке. В этой части Цветков рассказывает о своём отношении к богатым и богатству, о потеплении климата как глобальной идеологии и о главном нереализованном замысле.
Глава пятая о том, каким будет XXI век
— В 1923 году уже был СССР, Гитлер писал «Майн Кампф» (запрещён в РФ), Ганди начал свою проповедь, а Эйнштейн и Бор уже совершили переворот в физике. Какие явления и люди сейчас формируют XXI век?
— Призрак базового дохода уже бродит по миру. Нейросети уже делают не хуже нас очень многое. В искусственной плаценте уже созрел козлёнок, который изменит наш способ воспроизводства.
Демографический переход уже пройден половиной человечества.
Люди предвидят эпоху, где большинство из них будут не нужны на рынке, наша популяция будет сокращаться, а всё, что мы умеем, машины смогут делать лучше нас.
И всё же определяющие вещи и имена выясняются позже, когда приходит условный Парфёнов в образе Фореста Гампа и рассказывает нам, как мы жили.
— Как ты относишься к Илону Маску?
— Это какой-то модный мудак, который часто прыгает от радости? Я почти ничего о нём не знаю. Помню, что у него была яркая подруга Граймс и после расставания с ним она устроила фотосессию на улице Лос-Анжелеса, где демонстративно позировала с «Коммунистическим манифестом». Вот это мне нравится!
Переформулируем твой вопрос шире. Как я отношусь ко всем этим улыбчивым лицам глобального капитализма, креативным предпринимателям, либеральным техно-оптимистам, либертарианцам, свидетелям рынка?
Как и все неудачники этого мира я испытываю дискомфорт, когда вижу на экране настолько более успешных людей своего возраста. Убедить себя, что я не добился сходных результатов, потому что я намного благороднее и мудрее в этом мире подлецов и глупцов, не получается.
Мы можем себе это позволить. У нас есть право на ненависть. Это нормально и даже правильно – применять к ним логику классовой войны. Любой представитель доминирующего класса должен чувствовать на себе совокупную ненависть человечества каждую секунду своей жизни в каждом взгляде любого встречного человека. В каждой чашке своего кофе он должен чувствовать опасность, как в фильме «Бойцовский клуб». Он должен бояться даже собственной собаки, которая только прикидывается верной, но сама может перекусить ему горло, пока он спит.
Богатство должно стать проклятием и стигмой. Все богатые всегда под подозрением! Каждый богач должен ежедневно оправдываться перед обществом и всё равно чувствовать, что у него не получается убедительно оправдать себя, потому что это в принципе невозможно.
В этом смысле я сторонник интернационала неудачников и мировой партии лузеров, которых объединяет общая ненависть к успешным и улыбчивым лицам и которые ведут против них партизанскую войну на всех уровнях. На позитивную программу это не тянет, но нашему интернационалу было бы вполне достаточно просто увидеть ужас в их глазах и шок на их перекошенных лицах. Мы, неудачники всего мира, должны превратиться для них в абсолютное иррациональное зло, с которым невозможно договориться, в зло, которое хочет только одного — стереть их; в зло, с которым не подпишешь сделку.
В этом смысле я всегда был из секты свидетелей революции, а не из секты свидетелей рынка.
Эта ненависть неплохо исполнена у Жана Жене в «Служанках». Вот кто был настоящий коммунист! Но даже у него эта ненависть неуклюже промахивается мимо мишени и это исторически правдоподобно.
Легитимации и эстетизации этой священной ненависти я посвятил основную часть своей жизни, но мало чего добился в этом. Это делает упрямым. Нужно пробовать, пытаться! Упрямство — это как вера, только лучше.
Так рассуждают левые экстремисты и они, конечно же, не правы. Но почему они не правы, я забыл. Может быть просто потому, что они левые.
Ну а если на минуту всё же выключить панк-рок и заняться позитивной программой, я хочу, чтобы на следующих американских выборах победила какая-нибудь Окасио-Кортес и замучила их там всех невыносимыми налогами в пользу бедных и понаехавших. Для начала. Ну хотя бы.
— Видишь ли ты в необходимости преодолевать последствия потепления климата потенциал, который объединит человечество?
— Это смотря к какой части человечества мы относимся. Ведь в разных частях мира разная погода всегда.
В первой же своей лекции в книге я привожу именно этот пример, экологический, как самый наглядный. Никакой рынок ничего не порешает и нужен мировой контроль над бесконечной алчностью корпораций. Это абсолютно социалистическая логика, хоть и умеренная, розовая. Разговор о погоде стал с некоторых пор опасно политическим.
Но если у вас азиатский, а не европейский адрес и уровень неравенства и бесправия, тогда вы не сможете воспринимать проблему климата всерьёз.
Тут дело в том, что только в странах с развитой и давней демократией человек всерьез допускает, что он может повлиять на климат. В самодержавных же странах на месте этой уверенности будет фатализм и ощущение высших сил, которые управляют всем, включая погоду. Неуправляемость погоды для человека в таком обществе является базовой метафорой самодержавия действующей власти.
И так как я живу здесь, а не на благословенном Западе, то я надеюсь, что мировое правительство существует, всем управляет и у него есть план по климату, не важно даже, какой именно.
— Что изменил ковид? У многих людей есть ощущение, что с его приходом закончилась belle époque, а дальше пошла во всём мире полоса неурядиц. Разделяешь ли ты это мнение?
— Когда была belle époque — это всегда решается потом, ретроспективно.
Но я всегда чувствовал, что мы живем как-то слишком комфортно по сравнению с предками, заставшими великие войны, революции, эпидемии, голод. В этом есть что-то несправедливое и бессовестное по отношению к предкам. Чем мы лучше них, чтобы жить настолько комфортнее?
С ковидом интересно другое. Впервые в истории половину человечества посадили под домашний арест на несколько месяцев. А потом ещё раз. И это получилось. Это великое достижение биополитики власти, независимо от того, было это нужно для выживания или нет. Этот опыт будет использован на следующих уровнях манипуляции и контроля.
Если совсем просто, во время пандемии я понял, что с людьми можно делать вообще всё, что угодно. Они согласятся с любыми новыми правилами поведения, если по телевизору им скажут, что это нужно для их безопасности.
— Вообще, по твоим ощущениям началась какая-то длительная новая эпоха, что-то вроде эпохи катастроф 1914-1945 годов, как её описывал Эрик Хобсбаум, или нет, происходит что-то другое?
— Я отказался от любого прогнозирования в последнее время и в этом смысле прожил самый свободный год в своей жизни. Свободный от будущего. Это связано с тем, что я стараюсь переключить свой взгляд с агентного на экспертный.
Никто не знает будущего и в этом драйв нашей общей жизни. Как в моем любимом мультфильме «Пол-литровая мышь», где нельзя заранее угадать следующую сцену. Никто лучше Монти Пайтон не сформулировал, что такое история: «Это чертовы события, одно за другим!»
Прогнозирование не всегда нас украшает. Гораздо чаще я советую себе и всем вести себя так, как поступил бы ваш любимый киногерой или литературный персонаж, тогда вам по крайней мере будет, что вспомнить. Да, культура — это утешительная компенсация того или иного дефицита, который мы испытываем в жизни, но всегда можно пустить этот процесс в обратную сторону, вывернуть его и перейти к искреннему косплею, добровольной наивности и буквализации ориентирующего образа.
Представь, насколько лучше была бы наша жизнь, если бы мы не пытались угадать будущее, но больше думали о том, какое воспоминание останется нам от этого момента? Не будет ли это стыдно, жалко или по крайней мере скучно?
Прогнозирование слишком часто приостанавливает нас, заставляет осторожничать, ничтожничать, делает наше существование вечно отложенным. Прогнозирование воспитывает ждунов.
Просто попробуйте относиться к вашему сегодня так, как будто вы уже прожили свою жизнь до конца и вдруг вам дали волшебный шанс изменить именно этот день!
Я стараюсь рассуждать так: люди, которые контролируют финансовые потоки, манипулируют людьми, которые ищут свою идентичность. Предложенные идентичности делят людей на предсказуемые группы. У каждой группы есть своя модель будущего, и она всегда неверна, потому что прежде всего эта модель является самооправданием группы в её настоящем, нарциссической проекцией.
Люди приучены оправдываться так: мы были рабами, потому что мы строили коммунизм, мы были рабами, потому что мы выплачивали ипотеку, мы были рабами, потому что ждали второго пришествия. Но может быть, дело тут не в коммунизме, не в ипотеке и даже не во втором пришествии, а в простом поиске оправдания своей рабской роли и более ни в чем?
В этом смысле прогноз это надежный поводок. Он никогда не сбывается, но всегда оправдывает вашу покорность и отложенность.
Левые как всегда видят в происходящем финальный кризис мирового капитализма. Но они видят начало этого кризиса ровно столько, сколько существуют, со времен Маркса, на этом звуке раскатов близкого апокалипсиса основана их драматургия и самонакручивание. Христиане, впрочем, играют в похожую игру вот уже две тысячи лет.
«Нет будущего!» — один из самых глубоких лозунгов, изобретенных человечеством. Результат всей твоей жизни, да и всей истории людей, это твой сегодняшний день, а не завтрашний. Нет никакого завтра!
Глава шестая о востребованности и Мао Цзэдуне
— Под занавес интервью немного экзистенциальных вопросов. Как ты для себя решаешь вопрос востребованности? Насколько тебе важно, чтобы твои идеи и ты как наблюдатель и интерпретатор были нужны как можно большему количеству людей? Или тебе нравится позиция затворника?
— Я напоминаю себе, что востребованность уже была и даже несколько раз и нескольких типов, и что есть совсем другие удовольствия, покруче.
В пятнадцать лет я работал в штате самой массовой ежедневной газеты мира, мы были тогда в книге рекордов Гиннесса. Потом организовывал всероссийский студенческий профсоюз. Потом делал «Лимонку». Потом открывал «Фаланстер» вместе с Куприяновым. Потом издавал крамольные книги вместе с Кормильцевым. Потом получил за свою прозу две самые крутые литературные премии — «Нос» и «Белого». И где-то между этими делами писал речи первым лицам государства, сотрудничая с Павловским и Гельманом.
Сегодня у меня есть несколько десятков читателей в Boosty, и это почти достаточная востребованность. Но я хочу сто читателей!
Приведу пример того, как можно рассуждать о востребованности.
Один из моих литературных наставников сказал мне когда-то:
«Лёша, обстоятельства твоей смерти будут прямо зависеть от степени твоего таланта. Если твои способности окажутся выше среднего, то есть, если ты станешь по-настоящему невыносим для некоторых своих читателей, тебя застрелят на улице, окликнув по имени. Это идеальная смерть. А если не окажется у тебя выдающегося мастерства, тогда придется умирать как все, в больничной палате и собственном говне».
С тех пор я стараюсь, конечно.
— Если не секрет, расскажи о каком-нибудь твоём не реализованном замысле, который вряд ли будет когда-нибудь воплощён в жизнь, но ты про него всё равно помнишь?
— Четверть века назад я собирался организовать в России новую социалистическую революцию, чтобы на этот раз всё сделать, как нужно. Вряд ли этот замысел будет воплощен на моем веку, но я всё равно о нём помню. Находясь в плену этого замысла, я пережил немало приключений и встретил множество поразительных людей. То есть, это заблуждение обеспечило мне самые увлекательные моменты моей жизни. Ошибайтесь чаще и вам будет что вспомнить.
— Однажды я разговаривал с Кагарлицким, который пересказал поучительную историю, что на вопрос французского журналиста в 1949 году об итогах Французской революции, которой тогда отмечалось 160 лет, Мао Цзедун ответил: «Слишком рано делать выводы». Это фразой я себя подбадриваю в любой трудной ситуации. А какой фразой себя подбадриваешь ты?
— Может быть это фраза Гейдара Джемаля: «Суть лирического переживания заключена в невозможности быть свидетелем собственной победы».
Ответ Мао очень конкретный. У него был исторический проект, которому он посвятил жизнь. Этот проект был незакончен. Китайская революция в 1949 была для Мао продолжением Французской. Поэтому выводы было делать слишком рано, ведь не понятно было, чем именно завершится мировой революционный процесс. Мао жил в эпоху революции, а мы живем после этой эпохи.
Он хотел думать, что революция в ближайшие десятилетия победит везде и возникнет новый бесклассовый мир. Планетарная коммуна. Он ошибался. Условные «мы» думаем сегодня, что такого больше не будет никогда. И мы снова ошибаемся, я надеюсь.
Вы прочли текст издания «Кенотаф». Мы будем рады, если вы поделитесь им и подпишетесь на нас в телеграме: t.me/thecenotaph