Бог воды и морошки

https://mrakopedia.net/wiki/Бог_воды_и_морошки

Стоило Эйнару Нильссону ступить на землю Карьялы, как он возненавидел эту страну всем сердцем.Столица лежала где-то в полудне пути отсюда, но вокруг уже была такая безнадёжная глушь, какой в Свенланде, пожалуй, не осталось вовсе. Впрочем, «столица» - слишком громкое слово: Йельсинфорш – та же деревня, только большая…

- Река у нас вон там, - Халонен, сельский староста, указал рукой налево. В йельсинфоршской конторе «Бумажных фабрик Линде́на» Эйнара заверили, что там, куда он едет, говорят по-свенски, так что переводчик ему ни к чему, но Эйнар жалел, что его не потребовал: от акцента Халонена сводило скулы.

Само́й воды отсюда видно не было: русло скрывал от глаз обрывистый берег. Деревня с её поясом скудных – в этой стране даже почва нищая – огородов и полями овса осталась у Эйнара за спиной; впереди лежало полное карьяльское запустение. Равнина, поросшая низкой, взъерошенной, желтеющей под конец лета травой, бессмысленно смотрела в небо россыпью прозрачных мелких озёр. Эйнар как-то слышал от одного учёного в Токхольме, что наука до сих пор не в силах объяснить, откуда в Карьяле, стране ржавых торфяных болот, такие светлые водоёмы. Ветер гнал по небу табун тучных, низко плывущих облаков, и когда между ними всё-таки пробивался луч чахоточного северного солнца, озёра вспыхивали, как осколки зеркала, до самого горизонта.

Что ж, если в этой стране и есть хоть что-то хорошее, то это вода. Много воды и много леса. Как раз то, что нужно «Бумажным фабрикам Линдена».

Эйнар постоял, сощурившись на небо и прикидывая, хорошо ли здесь встанут бараки для рабочих. Чертыхнулся про себя, прихлопнул носовым платком комара, нахально впившегося ему в шею – должно быть, сотого за полчаса.

- Я иду обратно, - объявил он и, развернувшись на каблуках, решительно зашагал к деревне.

Он не пробыл в этих местах и дня, но, видит Создатель, уже успел до смерти от них устать.

Солнце, в очередной раз выглянув из-за облака, уронило охапку лучей на лес, чернеющий в низине в противоположной от реки стороне, и Эйнару показалось, что за верхушками щетинистых елей вспыхнуло что-то белое.

- Что это там? – спросил он.

- Старая церковь, - услужливо отозвался Халонен. – Но она…

- Далеко дотуда? - Эйнар тряхнул длинными волосами, отгоняя комаров, совсем потерявших страх.

- Часа четыре пешком. Надо в обход, через лес топко… Да там нечего смотреть. Одни развалины. Она уже век лет как сгорела.

Эйнар скрипнул зубами. «Век» - это и есть сто лет по-свенски, жалкая ты деревенщина…

- Вообще-то, лесом можно пройти часа за два, - вдруг вставил незнакомый Эйнару звонкий голос. – Только нужно знать дорогу.

Эйнар не поверил своим ушам: услышать столь чистую родную речь – в этом медвежьем углу! По тропинке, ведущей от леса, в их с Халоненом сторону спешил молодой человек – высокий, почти как сам Эйнар, стройный и рыжеволосый, с холщовой сумкой через плечо. Ему, похоже, не было и тридцати; светлокожее лицо густо усыпали веснушки. Одет он был по йельсинфоршской моде – то есть, по сути, по моде, господствовавшей в Токхольме год назад, - вот только сюртук, надетый прямо на рубашку, без жилета, был расстёгнут, шейный платок – повязан оскорбительно небрежно, а туфли – забрызганы грязью.

- Я как раз оттуда, - пояснил незнакомец, заметив, каким взглядом Эйнар смотрит на его обувь. В его живописно растрёпанных волосах запутались сухие сосновые иглы. – Господин Халонен скромничает. Это не просто старая церковь, это церковь, где пять веков, - он тонко улыбнулся, - назад служил сам Маттеус Наута, отец карьяльской письменности. Между прочим, ваш тогдашний король в честь этого пожаловал церкви первый в Карьяле печатный станок. Чтобы дикий народ мог читать священные книги и поклоняться богу, которого вы навязали нам с мечом в руке, но это мелочи…

- Господин Ахтисаари! – краснея, оборвал его Халонен. – Будьте добры, проявите уважение к гостю! Инспектор Нильссон, - он повернулся к Эйнару, - это Лемпи Ахтисаари.

И, словно извиняясь за местного дурачка, добавил:

- Он у нас поэт.

- И что же господин поэт делал на руинах храма чуждой ему веры? – холодно осведомился Эйнар.

- Рисовал, - непринуждённо, словно не замечая его тона, ответил Ахтисаари.

- Рисовали, - повторил Эйнар без выражения.

- Ну да. Там замечательный свет, я часто хожу туда делать наброски с натуры. Учусь ловить мгновение.

Ахтисаари взглянул Эйнару в лицо, и его светло-серые глаза озорно блеснули.

- Если захотите приобщиться к истории, господин инспектор, только скажите – я вас отведу. Правда, учтите, гнуса там ещё больше, чем здесь.

Эйнар закатил глаза и смахнул платком мошку, укусившую его в висок. Нестерпимо хотелось плюнуть на приличия и начать чесаться, но он не собирался терять лицо. Точно не перед этими людьми.

- А вас, надо думать, из-за того, что вы местный, каждый комар знает лично и облетает стороной, - фыркнул он.

- Местный? О, нет, я из Йельсинфорша. Просто везучий. Я столько раз ходил по этому лесу, что меня, наверное, поцеловала Хозяйка Болот.

- Это сказка, - поспешил пояснить Халонен. – Якобы того, кого поцелует Хозяйка Болот, всю жизнь больше не будут кусать комары. Они ведь выводят своих… своих детей?..

- Личинок, - подсказал Ахтисаари. – Они выводят личинок в воде, поэтому должны подчиняться водяной госпоже.

Эйнар закатил глаза. Что может быть хуже комаров? Только лекция о карьяльском фольклоре.

Он хотел было вынуть часы и красноречиво щёлкнуть их крышкой, намекая Халонену, что разговор ему наскучил, но обнаружил, что карман пуст. Эйнар негромко выругался сквозь зубы. Проклятье! Должно быть, он выронил часы, когда доставал платок, а крепление цепочки подвело…

- Что-то потеряли, господин инспектор? – встревожился Халонен. – Когда мы вернёмся обратно, я пошлю кого-нибудь, и…

- Нет нужды, - вдруг перебил Ахтисаари и движением фокусника извлёк из собственного кармана что-то, знакомо блеснувшее серебром.

- Нашёл во-он там. Успел удивиться, кто это тут у нас с такими ходит, - пояснил он, возвращая часы владельцу. – Глядите снова не выроните, а то, знаете, как у нас говорят: в первый раз нашедши в поле, во второй ищи в болоте; в третий не ищи – не сыщешь…

- Ещё одна из ваших мудрых сказок? – хмыкнул Эйнар и, махнув рукой на приличия, снова зашагал к деревне.

Ахтисаари, как ни в чём не бывало, спокойно пошёл рядом с ним, шаг в шаг.

- Лучше, - сказал он. – Карьяльский народный эпос. Поэзия, живущая с нами бок о бок со времени древних племён.

- Поэзия? Тогда почему же вы, поэт, даже не потрудились перевести её в рифму?

- Рифма – ещё один подарок наших свенских господ, - безоблачно улыбаясь, пояснил Ахтисаари. – Причём такой, который нам некуда поставить, а выбросить, сами понимаете, не позволяет вежливость. Рифма – неестественное явление для нашего языка. Нам важны ударения и слоги… Впрочем, простите великодушно. Разве я смею вас учить?

Его открытое и в чём-то даже красивое – для карьяла – лицо было таким искренне невинным, что Эйнар на миг подумал: а вдруг этот человек и впрямь не в своём уме? Должен же он соображать, с кем разговаривает, как и о чём. Халонен, семенящий следом за ними, был уже даже не красным – багровым. Поделом. Что за распущенность царит в его деревне?!

Бо́льшая часть селян в этот час дня была на полях. У одного из крайних домов Халонен отстал, чтобы перекинуться с кем-то парой фраз, а Эйнара вдруг окликнул женский голос:

- Господин инспектор!

Акцент был таким чудовищным, что Эйнар едва узнал слова собственного языка. Ему навстречу, вытирая передником испачканные землёй руки – полола сорняки в огороде? – шагнула молодая женщина.

- Доброго д…ня, - незнакомые звуки явно давались ей с трудом. – Я – имя – Марьятта. Если господин инспектор что желать, то… господин инспектор только сказать.

Договорив, она с облегчением выдохнула, как ребёнок, ответивший плохо выученный урок, и старательно улыбнулась. Эйнар поднял бровь и с головы до ног окинул её взглядом. Фигура, которой не помог бы даже самый тугой корсет – не женщина, а перина; водянистые голубые глаза, нелепый вздёрнутый носик, из-под косынки выбилась белая, как лён, пушистая прядь…

- Ахтисаари, - не сводя глаз с Марьятты, сказал Эйнар. – Окажите мне услугу: передайте этой бедной женщине, что она, кажется, всерьёз что-то путает.

- Зря вы так, - с серьёзностью, слишком искренней, чтобы быть правдой, возразил Ахтисаари. – Марьятта чудесная девушка, и вообще, нехорошо обижать беззащитных – её муж сейчас на заработках аж в соседней провинции. А если вам не нравится акцент, то это ведь не порок: мы народ тёмный, не каждый хорошо говорит по-свински…

Эйнар с яростью сверкнул на него глазами, и Ахтисаари тут же с невинной улыбкой вскинул руки в примирительном жесте.

- По-свенски! Конечно, по-свенски. Вот видите, и я не без греха, - он вдруг подмигнул. – Но, господин инспектор, ваш карьяльский, если говорить начистоту, тоже не идеал. Например, ваше «х». Наше не такое, оно гораздо легче, почти как выдох…

- Марьятта!

Халонен метнулся к женщине, быстро и сердито заговорил с ней на своём непонятном, лепечущем языке. Марьятта опустила голову и юркнула назад за калитку, расписанную выцветшими васильками.

В деревне был всего один постоялый двор – вернее, дряхлый бревенчатый дом, где хозяева разделили второй этаж на две комнаты внаём и подавали на обед то же самое, что готовили себе. Подходя к этой жалкой пародии на гостиницу, Ахтисаари вдруг воскликнул:

- О, так мы с вами теперь соседи!

Как человек просвещённый, Эйнар допускал существование Создателя или ещё кого-нибудь из божеств, почитаемых народами мира, но был склонен считать, что они – просто выдумки, помогающие примитивным умам постичь жизнь и примириться со смертью. Тем не менее, в тот момент он чуть было не вспомнил все услышанные за жизнь молитвы.

Видит Создатель, если он всё-таки есть, после этой поездки Эйнару нужно будет попросить прибавку к жалованию.

Расставаясь у дверей в комнаты, Ахтисаари сказал:

- Приятно было познакомиться, господин инспектор. И всё-таки, если надумаете прогуляться до церкви, дайте мне знать, я сам вас проведу. Она стоит на холме, оттуда открывается прелестный вид…

- На всю хвалёную карьяльскую тысячу озёр? – хмыкнул Эйнар.

- Нет, наверное, все наши двести двенадцать тысяч сорок три озера вам оттуда всё-таки не увидеть. Но ближайшие несколько – запросто.

Эйнар посмотрел на него, вскинув брови. Двести двенадцать тысяч сорок три озера. Ровно. Ну да, как же.

Ахтисаари с улыбкой пожал плечами.

- Страна, которая не знает самой себя, никогда не станет свободной, - сказал он.

Это были слова, знакомые у Эйнара на родине любому ребёнку. Их произнёс Густав Альфонс, великий король, выведший Свенланд из стреножившей его Сальмонской унии.

∗ ∗ ∗

Следующие два дня Эйнар осматривал окрестности, оценивая, достойны ли они новой бумажной фабрики Линдена.

В предварительном отчёте из йельсинфоршской конторы говорилось, что до этих мест легко добраться: мол, дорога к ним идёт прямо от столицы. Дорога действительно имелась, вот только автор отчёта решил не упоминать, что её последняя половина – отвратительный разбитый просёлок, на котором с трудом могли разъехаться две повозки. Или увязнуть, если по весне, так что к издержкам на строительство самой фабрики следовало прибавить расходы на дорожные работы. По вечерам Эйнар сидел за шатким гостиничным столом при свете чадящей свечки и подсчитывал, во сколько это обойдётся компании.

Числа на бумаге красноречиво поднимали вопрос, а стоит ли оно вообще того, но Эйнар помнил: все нынешние траты – это вклад в будущее.

Карьяла была очень странным имуществом Свенланда. Она узкой, длинной полосой протянулась с юга на север; её территории хватило бы на тысячи и тысячи человек, но на деле почти всё население ютилось в крошечных городках и сёлах вокруг столицы. По мёрзлым сопкам и непроходимым лесам севера страны была рассыпана лишь одна десятая часть карьял; остальных, как магнитом, тянуло в Йельсинфорш.

Немудрено, что он уже не мог вместить их всех.

Бесплодная Карьяла испокон веков была богата всего тремя вещами: лесом, водой и дешёвой рабочей силой. Люди готовы были драться за двенадцатичасовую смену на заводе, но мест у станков всё равно не хватало, и в промышленных кварталах столицы становилось всё больше нищих.

Новой фабрике Линдена предстояло стянуть к себе рабочих из окрестных деревень и тех, кто не нашёл счастья в столице. После строительства приличной дороги путь от Йельсинфорша досюда должен был стать заметно быстрее, и правление фирмы надеялось, что со временем станет возможным жить в Йельсинфорше, а работать здесь – или наоборот.

Эйнар не просто искал место для фабрики. Ему доверили решать, родится ли здесь целый город-спутник – привязаный к столице, как луна к их планете.

И, надо сказать, он начинал думать, что место и впрямь неплохое.

В полях между бесполезными лужами озёр было достаточно простора, чтобы строить дома, а вокруг – довольно дерева и гранита. Река около деревни оказалась судоходной, и по ней можно было добраться до залива меньше чем за день. Разве что соседние деревни всё-таки стояли дальше, чем хотелось бы. Как-то раз Эйнар спросил у Халонена, когда здесь забирают почту, чтобы отправить в Токхольм первоначальные расчёты, и тот ответил:

- Простите великодушно, господин инспектор, но мы в некотором роде живём на отшибе. Почтальон заезжает раза два на месяц, ему… как это сказать?.. не по пути. В прошлый раз был прямо перед вашим прибытием.

Да уж. Проще будет послать письмо уже из Йельсинфорша.

Эйнар даже не поморщился, услышав неправильный предлог. Кажется, начал привыкать.

- Вообще-то, его можно каждую среду поймать на главной дороге, - подал голос Ахтисаари. Эйнару нечего было ему предъявить: они с Халоненом встретились в общей комнате гостиницы, а Ахтисаари был таким же полноправным постояльцем – кто мог запретить ему здесь сидеть?

- Это всего миль пять отсюда, - пояснил Ахтисаари. – Попросите кого-нибудь, чтобы отнесли вашу корреспонденцию. Да хотя бы меня, например.

Эйнар сделал вид, что его не услышал.

В первое время Эйнар думал, что Ахтисаари его преследует. Куда бы Эйнар ни шёл, деревенский поэт-дурачок как будто невзначай оказывался рядом. Болтал с кем-нибудь из селян, пил чай, сидя на подоконнике гостиничного зала, лежал на траве, греясь под скупым августовским солнцем – словом, всячески делал вид, что их очередная встреча – просто совпадение. Эйнар раздражённо сжимал губы и не мог взять в толк, чего этот чудак от него хочет, пока очевидный ответ не возник сам собой: бездельнику просто-напросто скучно.

Немудрено: что общего у молодого щёголя, который ещё, чего доброго, считает себя цветом столичного общества, и жителей деревни, куда даже почта приходит два раза в месяц? Не будь Ахтисаари таким навязчиво-бесцеремонным, Эйнар, может быть, даже ему посочувствовал бы.

Обычно такие, как Ахтисаари, предпочитали спасаться от смога и пыли городского лета где-нибудь на побережье, где можно гулять по набережной и томно вздыхать, глядя на закат. Нет, в последнее время, конечно, стало модным, что называется, стремиться к корням, и некоторые оригиналы действительно ехали отдыхать в деревушки вроде этой – но никогда без компании единомышленников, с которыми можно кутить, распугивая местных девушек и кур, и хвастаться друг другу, как силён ваш патриотический дух…

Впрочем, эту тайну Эйнар разгадал на третий день.

Перед обедом он решил ещё раз взглянуть на реку, спустился с обрывистого берега на узкую полоску пляжа и, в общем-то, не был удивлён, обнаружив там Ахтисаари. Тот сидел на камзоле, расстеленом прямо на сером крупном песке, вытянув одну ногу; вторая, согнутая в колене, служила подставкой альбому для набросков. Правда, страница была пуста, а поэт, художник и кто он там ещё замер, неподвижный, как статуя, задумчиво глядя на лес, темнеющий за рекой.

Небо было ясным, и коричневая от глиняной взвеси вода обманывала, почти натурально притворяясь голубой. Воздух, крича, рассекали горластые ласточки – их норы изрыли берег, как дырки – хороший сыр.

Ахтисаари восседал там, одухотворённо покусывая кончик грифеля, такой отвратительно пасторальный, до омерзения гармонично вписанный в этот убогий, дикий пейзаж, что у Эйнара заныли зубы.

- Что это вы углядели в том лесу? – нарочито громко поинтересовался он.

К его разочарованию, Ахтисаари не вздрогнул и не перекусил свой грифель пополам.

- Ничего, - как всегда, безмятежно отозвался он, не поворачивая головы. – Просто лес. Но мне нужно поспешить запечатлеть его, пока вы его не отняли.

Эйнар брезгливо поморщился и махнул ладонью перед лицом, отгоняя комаров. Здесь, возле реки, их было особенно много.

- Не тревожьтесь, Ахтисаари, - сказал он. – Никто не сможет отнять у вас то, что и так вам не принадлежит.

Ахтисаари вытянул руку с грифелем перед собой, сощурился, отмеряя высоту сосны на том берегу.

- «Я могу понять захватчиков, ведущих себя как хозяева», - негромко проговорил он, - «но не хозяев, ведущих себя как захватчики…» Йохан Штенберг, «Очерки о государстве», часть первая, если я не ошибаюсь. Или вторая? Поправьте меня.

Эйнар закатил глаза.

- Первая, - сказал он, пряча усмешку. – Всё-то вы знаете.

С того самого часа Ахтисаари стал понятен ему, как детская книжка с картинками. Это был один из столичных глупцов, которым нравилось играть в революцию. Это они поднимали на щит Штенберга, который в своё время гремел как поэт на весь Свенланд, а к старости впал в сентиментальное слабоумие и заговорил о том, чтобы вернуть Карьяле её «свободу». Как будто можно вернуть что-то, чего не существует. Карьялы никогда не было и не могло быть без Свенланда. Он забрал её себе ещё тогда, когда по этим унылым землям скитались грязные дикие племена, и, видит Создатель, если бы не Свенланд, такой бы Карьяла осталась и до сих пор…

Было ясно, как день, что Ахтисаари натворил дел в Йельсинфорше, струсил и решил спрятаться в глуши. Или, может, не натворил – такие, как он, горазды только трепать языком, – просто решил отправиться в добровольное изгнание, чтобы потом вернуться назад героем, на радость ахающим барышням. После обеда Эйнар даже тешил себя мыслью, не написать ли в полицию – не всё же ей разнимать трактирные драки бесчисленных карьяльских пьяниц. Но, как бы ни было приятно знать, что Ахтисаари окажется за решёткой, это того не стоило. По-хорошему, сообщи Эйнар в органы порядка, ему пришлось бы остаться здесь, дожидаясь, пока они приедут разбираться, в чём дело, а он просто хотел закончить свою работу и уехать домой. Тем более каким бы смелым и свободолюбивым вольнодумцем Ахтисаари ни казался сам себе, какой вред он может нанести здесь, в этой деревне? А когда он вернётся в столицу, там его, если будет повод, схватят и так. В конце концов, это их, а не его, Эйнара, работа.

∗ ∗ ∗

На четвёртый день Эйнар решил всё-таки сходить взглянуть на руины старой церкви. Халонен дал ему в проводники своего старшего сына, плечистого лопоухого молодца с идиотски-добродушным лицом, говорившего по-свенски ещё безобразнее, чем его отец. Выйти пришлось прямо-таки неприлично рано – Эйнар не привык вставать до десяти утра, – и всё равно они добрались до опушки леса только тогда, когда солнце, неясное белое пятно за облачной дымкой, уже вовсю близилось к зениту.

В Свенланде за лесами следили, как за садами: срубали сухостой, чтобы посадить на его месте новые деревья, держали в порядке тропинки. Карьяльский лес вблизи выглядел угрюмым и неопрятным: то там, то тут высились непролазные груды валежника, землю до колена устилали косматый можжевельник и болиголов – даже не какая-нибудь там черника, непременный атрибут карьяльских пейзажей кисти художников-идеалистов. Разве что кое-где среди бурых опавших иголок виднелись похожие на кружевные манжеты листья морошки. Только листья, без ягод.

К своему удивлению, Эйнар вдруг вспомнил их странный, кисловато-сладкий вкус. В детстве родители возили его к бабушке, чьи владения лежали на са́мом свенландском севере, там, где леса уступают место бескрайним просторам ягеля и карликовых берёз, и, если ему везло, иногда он находил хотя бы пару спелых ягод – похожих на оранжевые закатные облака, лопающихся на языке или в пальцах, если неаккуратно сорвать…

Морошка, самая капризная из ягод, умела прятаться. Чтобы собирать её корзинами, нужно было знать места, а кочевники-оленеводы, пригоняющие свои стада на бабушкины земли на летние пастбища, хранили этот секрет как зеницу ока. Даже мальчишкой Эйнар не понимал, почему бабушка не хочет их приструнить. Вместо этого она покупала у них морошку– за деньги! – и варила из неё варенье. Эйнар терпеть не мог морошковое варенье. В нём не оставалось ни запаха, ни вкуса, только приторная сладость сахара и косточки, хрустящие на зубах…

Эйнар с сыном старосты не успели сделать и ста шагов в обход леса, когда с мутного неба заморосил мелкий, противный слепой дождь. Это – Эйнар усмехнулся: что за плохой каламбур! – стало последней каплей. Ни одна старая церковь на свете не стоила того, чтобы несколько часов шагать до неё под дождём. К тому же Халонен не солгал: почва здесь, в низине, действительно была ощутимо влажной. Соваться в болото ради останков старинной архитектуры? Нет, спасибо.

Дождь, впрочем, кончился на полпути обратно, но разворачиваться снова Эйнар уже не стал. Они вернулись в деревню с другого краю немного другой дорогой – эта шла через поле, где женщины убирали лён.

Без интереса взглянув на их согнутые спины, Эйнар увидел Марьятту.

Она как раз выпрямилась, чтобы передохнуть, вытерла взмокший лоб пухлой рукой, держа на сгибе другой охапку только что сорванных зелёных стеблей. Вот так вот, в пол-оборота к Эйнару, с её телом, которого хватило бы на двоих свенских женщин, она была похожа на какую-нибудь мать-землю, богиню плодородия тёмного племени, которое не знает, что такое огонь, и до смерти боится грома…

Словно почувствовав на себе его взгляд, Марьятта обернулась, и её круглое лицо тут же осветила заискивающая улыбка. Эйнар поморщился и отвёл глаза.

∗ ∗ ∗

Назавтра Эйнар вышел в одиночестве побродить по полям меж разбросанных по равнине озёр.

Это было своего рода прощание. Именно сюда Халонен привёл господина инспектора в первый день; казалось логичным напоследок вернуться сюда ещё раз.

Он выяснил всё, что хотел, и сделал свой вывод. Само собой, окончательное решение оставалось за правлением фирмы, но Эйнар не видел причин, почему жителей вот этой самой деревни уже совсем скоро не будет ждать новая работа – куда полезнее пустой возни в земле, которая каждые пять лет морит народ неурожаем, что с ней ни делай...

Он представил себе Марьятту, перевязывающую бечёвкой пачки бумаги по тысяче листов.

Как знать? Может быть, из Карьялы ещё выйдет толк, если взяться за неё как следует.

Однообразный пейзаж тянулся до самого горизонта, где выгибали кошачьи спины невысокие холмы – настоящих гор в этой стране не водилось. Вблизи ландшафт украшало лишь несколько замшелых валунов – сувениры от прошедшего здесь в древности ледника. Ближайший из них, кусок серого гранита в два человеческих роста, весь в коросте лишайников, лежал шагах в трёхстах; Эйнар решил пройтись до него, чтобы размять ноги, и повернуть обратно.

По небу, торопясь, бежали облака, ветер неприкаянно свистел в желтеющих на корню травах, но солнце грело на редкость ласково для конца короткого северного лета. Надо же, сейчас, с мыслью о том, что скоро он будет дома, Эйнар даже нашёл в себе силы на снисходительное великодушие: наверное, ни один край не виноват в том, что природа его обделила?

До цели он добрался быстро – и услышал плеск по другую сторону камня. Валун покоился на берегу одного из озёр, скрывая от глаз источник звука. Эйнар не был любопытен по своей природе, любопытство – вообще удел недалёких умов, но в округе водилось много водоплавающих птиц, и ему подумалось: вдруг ему повезёт напоследок взглянуть на знаменитых карьяльских лебедей?

Стараясь ступать потише, он обогнул кусок скалы и увидел… кого-то другого.

Вчера Ахтисаари весь день пропадал в лесах, и Эйнар успел расслабиться. Зря. Теперь его застали врасплох.

Он не был готов. Не был готов к ложбинке позвоночника на гибкой спине, усыпанной веснушками – сколько их? – от шеи до самых ямок крестца. Не был готов к каплям воды на округлых белых плечах, искрами вспыхивающим в лучах то выходящего, то снова прячущего своё лицо солнца.

Ахтисаари стоял к Эйнару спиной, по пояс в воде. Его одежда была небрежно брошена на берегу.

Эйнар раньше не замечал, как рыжие волосы на его коротко остриженном затылке треугольным ручейком сбегают на шею.

Он стоял и почему-то не мог оторвать глаз от этого золотисто-рыжего пушка на чужой шее – и тут Ахтисаари обернулся.

Эйнар вздрогнул и отшатнулся, ощущая к своему бешенству, как, краснея, начинают гореть щёки. Он чувствовал себя так, словно его разбудили, внезапно и грубо. Какой позор! Быть пойманным врасплох, как мальчишка у замочной скважины женской купальни!.. Следующей мыслью, стукнувшей в висок, было: Ахтисаари теперь совсем не даст ему жизни…

- А, это вы, господин инспектор! – весело воскликнул Ахтисаари и с солнечной улыбкой помахал Эйнару рукой. – Составите мне компанию? Вода сегодня чудесная. Очень бодрит.

- Надо же, - процедил Эйнар, - а ведь меня пытались убедить, что карьялы не так плохи хотя бы потому, что раньше других народов изобрели бани. Оказывается, на самом деле здесь до сих пор плещутся в грязных лужах!

Он был так зол, что не знал, куда себя девать. Серьёзно, Создателя ради, ну сколько можно! Эйнар ненавидел это беззаботное лицо, спокойные прозрачные глаза с хитрым огоньком, голос человека, который делает вид, что понятия не имеет о том, как безумно он бесит… и ещё себя самого.

За то, что, по-хорошему, нужно было просто развернуться и уйти. А он не мог.

- Да бросьте, - добродушно возразил Ахтисаари, запуская пальцы в мокрые, липнущие ко лбу волосы. – Вы замечали, что озёра на этой равнине не соединяются протоками? Их питают подземные источники. Это самая чистая вода в нашей части мира. Её можно пить сырой.

Эйнар стиснул уступ валуна так сильно, что шероховатый гранит оцарапал ему руку, и боль помогла ему хоть немного вернуть власть над собой.

- Прекратите тратить моё время, - невпопад огрызнулся он и развернулся, чтобы уйти.

Ахтисаари двинулся к берегу, тревожа плавающие в воде отражения облаков.

- Вы ведь обратно в деревню? – крикнул он Эйнару вслед. – Подождите меня! Я с вами.

Эйнар фыркнул и порывисто зашагал прочь.

Ничего. Пока этот сумасшедший натягивает штаны и ботинки, можно успеть уйти далеко…

Не прошло и минуты, как Эйнар услышал, что его нагоняют.

- Надо же, - безмятежно улыбаясь, сказал Ахтисаари, поравнявшись с ним. Он даже не запыхался. - А ведь меня пытались убедить, что свены не так плохи хотя бы потому, что предельно вежливы.

Он с грациозным бесстыдством шёл рядом с Эйнаром, соразмерив свой шаг с его. Босые узкие ступни – белая кожа, рельефно проступающие сквозь неё прутики костей – легко касались колючей седой травы. Одежду Ахтисаари ворохом нёс под мышкой.

- Вы позорите только себя, а не меня, - процедил Эйнар, упрямо глядя прямо вперёд.

- Позорю? – отозвался Ахтисаари. – Господин инспектор, вас испортило общество. Разве естественное может быть безобразным?

Эйнар не мог ускорить шаг ещё больше, не перейдя на бег и не потеряв лицо, и, как он ни желал этого избежать, в деревню они вошли вместе.

День клонился к вечеру, и народ как раз возвращался с полей. Мужчины изумлённо останавливались, когда Ахтисаари приветствовал их дружелюбным кивком; женщины то хихикали и шептались, то, опомнившись, бежали загонять в дом незамужних дочерей. Ахтисаари не взглянул ни на одну из них дважды. Он шёл по деревенской улице, спокойный и уверенный, как и всегда, как будто ничего не происходило. Как будто всё так, как и должно быть.

Халонен, попавшийся им навстречу недалеко от гостиницы, вытаращил на Ахтисаари глаза и машинально пожал протянутую поэтом руку.

- Надо поговорить, - резко сказал Эйнар.

Сельский староста заморгал и втянул голову в плечи.

- Господин инспектор, я не… - забормотал он.

Эйнар устало поморщился.

- Да не о нём.

Полчаса спустя, у Халонена дома, за чашкой чая с привкусом смородиновых листьев, Эйнар сказал:

- Завтра я уезжаю. Будьте любезны предоставить мне транспорт.

Халонен, кажется, вздрогнул.

- Как, вы уже всё решили? Будет ли мне п-позволено узнать…

Он что, боится? Всерьёз боится за судьбу этой дыры?

- Официальное решение вам сообщат позже, - холодно сказал Эйнар.

Халонен сник.

- Как скажете, господин инспектор. В какое время вы хотите выехать?

Эйнар не ответил.

- Господин инспектор?..

Эйнар застыл, глядя в окно. Там, за стеклом, куда-то спешил Ахтисаари. Уже полностью одетый, даже – в кои-то веки! – с правильно повязанным шейным платком; он поймал взгляд Эйнара и с улыбкой помахал ему рукой.

Продолжение>