Античная философия: гуманистическая революция (IV)

Предыдущая часть.
Ко всем статьям.

Афинская софистика в дальнейшем: Антифонт

Наряду с Протагором и Продиком в афинской софистике довольно сильно отметился философ Антифонт (479-409 до н.э.); во многом это так из-за относительно неплохой сохранности отрывков из его сочинений. Будучи почти ровесником Протагора, он отлично вписывается в тот же идейный контекст; но при этом на него уже сильнейшим образом влияет философия элейской школы. Влияние элеатов в его сочинениях прослеживается даже сильнее, чем в дошедших отрывках о любом другом софисте родом из самой Италии. В каком-то смысле он является ярким синтезом лучших мест одновременно из обеих традиций. Нам известно, что Антифонт жил в Афинах в последние два десятилетия V в. до н.э., он был одним из старших софистов, современником и оппонентом Сократа. Из произведений, авторство которых приписывается Антифонту, известны такие: «Истина», «О единомыслии», «Речь о государстве», «Толкование сновидений» — все они утрачены и дошли фрагментарно.

Именно Антифонту, в первую очередь, мы обязаны знанием о софистической теории государства и права. Антифонт радикализирует антитезу «природы» и «закона», утверждая в терминах элеатов, что природа — это истина, а государственное право — мнение, и что одно почти всегда антитетично другому. Необходимо, считает он, следовать природному закону, даже в нарушение человеческого, если это необходимо и не грозит наказанием. Идею равенства Антифонт дополнительно усиливает:

Мы восхищаемся и почитаем тех, кто благороден от рождения, но тех, кто неясного происхождения, мы не уважаем, не почитаем, относясь к последним как к варварам, но ведь по природе мы все абсолютно равны, и греки, и варвары.

Интересен также один из способов доказательства различия «природы» и «искусства»; Антифонт говорил, что «если кто нибудь зароет в землю кровать, и гниение пробудит жизнь в ней, то было бы уже не ложе, а дерево». 

Но на этом различии «истины» и «мнения» — влияние элейской школы на Антифонта не заканчивается. Само название его главного сочинения «Истина», звучит так именно в качестве отсылки на Парменида. У нас есть целая цитата из этой книги, которая звучит так:

«Для разума всё есть единое. Поняв это, ты будешь знать, что для него, разума, не существует ничего единичного: ничто из того, что видят глазами, насколько может простираться зрение, и из того, что познают мыслью, насколько может простираться познание, не единично».

Разум (или Бог) для него «ни в чем не нуждается, и ничего ни от кого не принимает, но бесконечен и не ведает нужды». Антифонт приводит типичные доказательства невозможности «небытия»; настаивает на важности ума, как «ведущего» начала в человеке.

Он даже вошел в историю как прорицатель, хотя христианские апологеты (Ориген) считали его тем, кто отвергал при этом божественное «провидение», а его пророчества современники считали просто «разумными предположениями», никак не связанными с судьбой.

Так что синтез двух направлений у Антифонта очень сложен. Но одна из лучших вещей, которые дошли до нас от Антифонта, это едва не первое представление о Времени, как понятии, не имеющего субстанциональной сущности:

Время есть наша мысль или мера, а не сущность.

Ко всему прочему, Антифонт также был известен и как геометр, пытающийся решить проблему квадратуры круга. Математиком который пытался решить квадратуру круга и вычислить число Пи точно таким же методом, как и Антифонт - был Брисон Гераклейский. Как одно из ряда свидетельств такого типа, отметим, что Брисон обвинял Платона в плагиате (якобы Платон использовал идеи Брисона в своих диалогах).

Итак, поскольку важность Антифонта для понимания философии Протагора, Продика и Демокрита чрезвычайно огромна, то в этой статье мы процитируем всё, что до нас дошло из его наследия, и начнем мы с крупных фрагментов «Оксиринхских папирусов».

Фрагмент А, гласит:

Справедливость заключается в том, чтобы не нарушать законы государства, в котором состоишь гражданином. Так, человек будет извлекать для себя наибольше пользы из применения справедливости, если он в присутствии свидетелей станет соблюдать законы, высоко их чтя, оставаясь же наедине без свидетелей, будет следовать законам природы. Ибо предписания законов произвольны и искусственны, веления же природы необходимы. И сверх того предписания законов суть результат соглашения, договора людей, а не возникшие сами собой порождения природы, веления же природы суть самовозникшие врожденные начала, а не продукт соглашения людей между собой. Итак, тот, кто нарушает законы, если это останется тайным от остальных участников соглашения, свободен от позора и наказания; если же его противозаконный поступок открывается, то его постигнет позор и кара. Но если кто-нибудь попытается насильственно нарушить что-нибудь из коренящихся в самой природе требований, идя против естественной возможности, то если это и остается скрытым от всех людей, бедствие от этого для него самого будет ничуть не меньшим и нисколько не большим, чем в том случае, если это все увидят. Ибо в этом случае вред причиняется не вследствие мнения людей, но поистине. Вообще же рассмотрение этих вопросов приводит к выводу, что многие предписания, признаваемые справедливыми по закону, враждебны природе человека. И в самом деле, установлены законы относительно глаз, что им следует видеть и чего не следует; и для ушей, что им следует слышать и чего не следует; и для языка, что ему следует говорить и чего не следует; и относительно рук, что им следует делать и чего не следует; и для ног, куда им следует идти и куда не следует; и для мысли, на что ей следует устремится и на что не следует. Итак, природе нисколько не более родственно и нисколько не более сообразно как то, от чего законы отвращают людей, так и то, к чему они их побуждают. С другой стороны, жизнь и смерть одинаково есть дело природы, и, однако, жизнь принадлежит к числу того, что полезно для людей, смерть же к тому, что не полезно.

Что же касается полезных вещей, то те из них, которые установлены в качестве полезных законами, суть оковы для человеческой природы; те же, которые определены природой, приносят человеку свободу. Таким образом неверно, по крайней мере с точки зрения правильного взгляда на вещи, будто вещи, причиняющие страдания, оказывают природе больше пользы, чем доставляющие радость. Равным образом было бы неверно считать, что то, что причиняет огорчение, более полезно, нежели то, что причиняет удовольствие. Ибо то, что поистине полезно, не должно вредить, но помогать. Поэтому то из этого, что полезно по природе… (пробел) …По закону справедливы и те, кто защищается против причиняемой ими несправедливости и сами не начинают действовать, воздавая злом за зло; так же те, которые поступают хорошо по отношению к своим родителям, хотя бы те и были дурными, равным образом те, которые, предоставляя другим обвинять, сами не обвиняют противную сторону. Среди вышеперечисленных поступков, пожалуй, можно найти немало враждебных природе. В этих то поступках заключается причина того, что люди страдают больше, когда можно было бы меньше страдать, и испытывают меньше удовольствий, когда можно было бы больше наслаждаться, и чувствуют себя несчастными, когда можно не быть таковыми. Итак, если бы тем, которые держатся таких взглядов (т.е. пассивного образа мыслей) была бы оказана какая-либо поддержка со стороны законов, а тем, которые не принимают таких взглядов, но держатся противоположных точек зрения, причинялся бы узаконенный ущерб, то тогда повиновение законам было бы не бесполезным. Ныне же положение вещей оказывается таковым, что тем, которые держатся такого рода взглядов (т.е. пассивных) право, вытекающее из закона, недостаточно помогает. Во-первых, нынешнее положение вещей допускает, чтобы обижаемый страдал и обидчик совершал несправедливость. И вплоть до настоящего времени право не препятствовало ни обижаемому терпеть терпеть несправедливость, ни обидчику совершать несправедливость. И даже в случае перенесения дела в суд, у потерпевшего нет никакого особого преимущества перед причинившим обиду. Ибо он должен убедить судей, облеченных правом карать, что он потерпел несправедливость. Только таким образом он может добиваться возможности получить удовлетворение. Но эти же самые средства остаются в распоряжении также у совершившего несправедливость, если он хочет отрицать…(пробел)…успех же зависит от того, насколько именно силен дар убеждения у того, кто обвиняет, у потерпевшего и у причинившего несправедливость, ибо победа на суде достается и посредством речей и …

Фрагмент B:

Тех, которые происходят от знатных родителей, мы уважаем и чтим, тех же, которые не из знатного дома, мы не уважаем, не почитаем, относясь к последним как к варварам, но ведь по природе мы все абсолютно равны, и греки, и варвары. Здесь уместно обратить внимание на то, что у всех людей нужды от природы одинаковы. Приобрести то, что касается удовлетворения этих нужд возможно всем, и во всём этом никакой варвар и никакой эллин не отличается от нас. И в самом деле, мы все одинаково дышим воздухом через рот и нос, и едим мы все одинаково при помощи рук ...

Что мы увидели в этих отрывках?

• Софист призывает руководствоваться законностью и подчиняться государству (это мы видели ещё и у Протагора).
• Критерий полезности прямо связан с критерием удовольствия и страдания (это мы также видели ещё у Протагора).
• Постулируется теория общественного договора.
• Постулируется враждебность аристократам и равенство всех людей, включая «варваров».
• Равенство проистекает из самой нашей природы, а наша природа — диктует стремление к удовольствию, и как следствие к счастью и к свободе.
• Всё остальное, за пределами свободы и счастья — общественные условности, поэтому к ним применим релятивизм, но критерий остается прежним, и он определен самой природой.

Вероятнее всего со всем этим также были согласны Протагор и Продик; но что явно бросается в глаза, так это крайняя схожесть данных идей с позднейшей философией Аристиппа, и ещё более — Эпикура (особенно если сложить это вместе с отрывками Продика и Протагора).

Трактат «О единомыслии»

До нас также дошло название книги Антифонта «О единомыслии» с некоторыми отрывками из неё. Она согласуется с названием книг Протагора, с интересом софистов к вопросам государственности, а также отлично накладывается на начало вышеприведенного «Фрагмента А». Филострат в своей книге «Жизнь софистов» называет это сочинение лучшим сочинением Антифонта. Итак, что говорится в общих чертах из этого отрывка:

«Единомыслие, как показывает само название, заключает в себе общность и единение людей одинакового образа мыслей. Исходя из этого значения, данное понятие распространяется на города и все дома — как общие, так и частные — оно простирается равным образом на все творения и все роды, общие и частные. И ещё оно охватывает согласный взгляд на вещи каждого отдельного человека в отношении к самому себе. А именно, если кто-нибудь руководится единой мыслью и единым убеждением, то у него налицо согласованность в отношении к самому себе. Напротив, тот, кто колеблется между двумя мнениями в отношении к самому себе и держится неодинаковых суждений, тот находится в несогласии с самим собой. Первый, пребывающий всегда при том же самом мнении, полон единомыслия. Непостоянный же в своих мыслях, уносимый то одной, то другой мыслью, изменчив и находится во вражде с самим собой».

Вполне ожидаемо для софиста, Антифонт оказывается догматиком, считающим «двойные речи» чисто риторическим приемом, который не влияет на его собственное устоявшееся мнение. Отсюда мы видим ещё большее сходство с будущей «догматической» философией Эпикура, которая к тому же через «единомыслие» постулировала и собственно саму необходимость «сообщества друзей» в Афинском Саду. Но единомыслие трактуется не только так, но и как прочное идеологическое объединение граждан, делающее государство устойчивым и прочным. В таком смысле трактует единомыслие Демокрит и Сократ (у Ксенофонта, т.е. скорее этот последний), но эта трактовка в идентичной формулировке, также как и у Сократа - встречается у других софистов (напр. Аноним Ямвлиха), и отлично совпадает с интересами «афинской» софистики. Скорее всего, Сократ просто заимствует уже и без того расхожие речи о государстве (и, кстати, делает из этой речи совершенно другие выводы о божественной природе законов).

Из этого же сочинения до нас дошла интересная цитата Антифонта, гласящая: «Человек утверждает, что из всех животных он наиболее богоподобен». Это явный выпад в сторону Сократа; но интересно то, что здесь через иронию уже преспокойно подразумевается, что человек это лишь вид животного. Там же мы находим огромное рассуждение о заботах, связанных с браком (откуда можно вывести негативное мнение по этому вопросу у Демокрита и Эпикура). Здесь же мы найдем и утверждение о том, что целая жизнь подобна одному дню (дословно такое же мнение можно найти у Эпикура), или что жизнь одна и нельзя в ней ничего переиграть. И на этом схожие отрывки не заканчиваются, можно найти и такие:

«Некоторые люди трудятся, копят сбережения, не знают отдыха и, если им удается прибавить сколько-нибудь к своему состоянию, радуются, насколько только может человек радоваться. Если же им приходится сколько-нибудь брать из сбережений и тратить, то они скорбят так, как если бы вырезывали у них куски мяса».

«Некоторые люди не живут своей настоящей жизнью, но с большим усердием копят средства, как если бы им предстояло прожить ещё какую-то вторую жизнь, не настоящую. А между тем остающееся время уходит».

Что самое интересное, эти отрывки не просто повторяют этические мотивы Эпикура, но идеально накладываются на софистическое сочинение «Аноним Ямвлиха», который, помимо прочего, расписывает преимущества денежного кредита, вред сбережений под подушку и важность циркуляции денег для функционирования экономики. Кроме этих отрывков Антифонт даже оставил целую дидактическую притчу о том, как вредно сберегать и как важно не просто тратить, а ещё и давать в долг под процент. Но эту притчу целиком приводить уже не будем; вместо неё лучше рассказать о том, что может вызывать вопросы из-за «натурализма» Антифонта. Так, например, можно решить, что Антифонт не считает дурным, если ты незаметно для соседей совершаешь тяжкие преступления. Антифонт решает эту проблему снова в эпикурейском стиле:

«Кто идет к своему ближнему, чтобы причинить ему зло, и при этом боится, что он не достигнет того, чего хочет, но что по ошибке его произойдет то, чего он не хочет, тот будет действовать осмотрительно. Ибо в то время, как он собирается действовать, много раз его мысль отвращается от этих намерений. Ведь то, что произошло, нельзя изменить, что же касается будущего, то возможно, что этого и не будет. Но кто думает, что он может причинить зло своим ближним, и при этом сам не испытать зла, тот не разумен. Надежды не всегда благо. Ибо многие подобные надежды ввергали людей в непоправимые бедствия, и то зло, которое они думали причинить ближним, им самим пришлось претерпеть. О рассудительности же человека никто не может судить более правильно, чем тот, кто в состоянии, подавляя удовольствия данного момента, господствовать над собой и побеждать самого себя. Но кто хочет предаваться удовольствиям данного момента, тот хочет худшего вместо лучшего».

Так что, нужно иногда всё таки поступаться удовольствием, чтобы не потерпеть больших страданий; и наоборот, иногда допускать страдания (например тот же труд), чтобы приобрести больше удовольствий в долгосрочной перспективе. Но кроме обвинения в апологии маньяков, Антифонта также часто считают анархистом. Это проистекает из его концепции с различием «природы» и «закона». Только как мы уже видели выше, он не отрицает законы, но лишь намекает, что несмотря на их полезность и необходимость им следовать — сами они крайне условны. Но если недостаточно всего уже сказанного, то есть такое изречение Антифонта:

«Нет ничего хуже для людей, чем анархия (безначалие). В силу этого убеждения ранее жившие люди приучали своих детей с самого начала повиноваться и исполнять приказания, чтобы, когда они возмужают, им не приходилось очень изменяться и в связи с этим испытывать сильное потрясение».

Этот отрывок затрагивает вопрос воспитания, которое Антифонт, в классическом софистическом духе, очень превозносит. Он считает также, что «с кем кто проводит наибольшую часть дня, таким по характеру необходимо становится и он сам». И на эту тему от него остался ещё один большой фрагмент:

«Я думаю, что самое важное в жизни людей есть воспитание. В самом деле, если положили правильное начало какому бы то ни было делу, то вероятно, что и конец его будет правильный».

Из отрывка про преступника мы видели, что Антифонт допускает «вероятность» в будущем, некую долю свободы. Да и в остальном софистическом контексте свобода имеет большое значение. В связи с этим он высказывает интересный концепт нравственности:

«Не тот непорочен, кто никогда ничего постыдного или дурного не пожелал и никогда не приходил с ними в соприкосновение. Ибо ему не предоставлялась возможность, победив самого себя, показать себя на деле нравственным».

Стоит теперь снова вспомнить здесь софиста Ликофрона, живущего уже в следующем поколении (очень примерно 420-360 до н.э.). Мы уже убедились, что он практически вторил Продику по вопросам терминологии; а теперь же он почти вторит Антифонту по вопросам политики. Закон, по определению Ликофрона - просто гарантия личных прав и свобод. Интересно, что Аристотель был с этим не согласен, как и Соркат с Платоном, они хотели чтобы законодатель был также и воспитателем нравов. Но в контексте мнений о таковой роли государства — этот вопрос перетекает в плоскость всё того же «Геракла на распутье». В глазах Аристотеля выходило, что либо законодатель делает людей добродетельными (= спартанцами); либо он пытается «развращать» народ, третьего не дано. Требования Ликфрона, если смотреть в таком контексте, воспринимаются именно как содействие «порочности». Союз граждан по Ликофрону для Аристотеля представляется формальностью, как союз различных чуждых государств.

«Хуже» того, у Ликофрона, согласно тому же Аристотелю - прямо высказана мысль, что «благородное происхождение» не стоит уважения, что это уважение дано лишь в угоду традиции, тогда как на самом деле люди равны.

Греческий софист и ритор Алкидамант из Элеи (в Турции) (посл. четв. 5 в. до н. э.) был учеником Горгия, и после смерти последнего возгла­вил его школу. Под именем Алкидаманта до наших дней сохранились две речи: «О софистах», направленная в первую очередь против риторической школы Исократа, и представляющая из себя за­щиту импровизационного красноречия в противовес господствующей практике составления письменных речей; а также «Одиссей» (декламация: обвинительная речь Одиссея против Паламеда). Это второе сочинение интересно в качестве отсылки к Горгию и его «Защиты Паламеда».

Аристотель в «Риторике» (III, 3) приводит цитаты из его речей как примеры «холодного» (т. е. не про­изводящего желаемого воздействия на слушателей) стиля. Алкидаманту принадлежало также сочинение «Мусейон» (антология литературно-исторического характера, предназначенная, вероятно, для составления речей), включавшее, в част­ности, «Состязание Гесиода и Гомера», обработку народной легенды: Алкидамант рассматривал рапсодов как предшественников ораторов-импровизаторов. Для исто­рии философии представляют интерес его классификация высказываний (утверждения, отрицания, вопросы и обращения), развиваю­щая более раннюю классификацию, принадлежащую Протагору, а также высказывание из его «Мессенской речи»:

«Бог отпустил на сво­боду всех, природа никого не сделала рабом».

Это первое дошедшее до нас от­рицание рабства как института, и что ещё более значимо, речь идет о Мессении, а это зона спартанской оккупации, жители которой были спартанскими рабами; т.е. эта речь ещё и политическая, и намекает на демократические взгляды автора. Ещё среди его сочинений мы находим «Технику» (очередное руководство по искусству риторики), и «Панегерик смерти» — размышления о страданиях человека. Последнее интересно в связи с ярко выраженным пессимистическим мотивом у Антифонта и Продика, и все они предшествуют «учителю смерти» Гегесию.

И также крайне вероятно, что одним из учеников Горгия, который ещё не был слишком «софистом» — был Гиппий из Элиды (460-399 до н.э.) получивший прозвище «многознающий» (Полигистор). Гиппий отличался прекрасным красноречием и необычайной памятью. Он особенно прославился умением произносить речь на любую тему без предварительной подготовки (также главное качество Горгия и Алкидаманта). Цель жизни, которую поставил себе Гиппий - самоудовлетворенность (автаркия); и если это так, то он уже может считаться предшественником книзима и стоицизма, да и вообще эллинистической философии. Хотя если смотреть в контексте, то эта автаркия являлась скорее результатом многознания; она призывала быть спокойным благодаря уверенности, что ты ничем не уступаешь другим, и в таком смысле Гиппий также предшественник и эпикурейской школы. Он разбирался в астрономии, геометрии, теории музыки, учении о тактах, живописи и скульптуре, писал трагедии и разнообразную прозаическую литературу. Гиппий доводил требования универсальности до того, что старался сам делать себе бытовые вещи. Он сам себе сделал перстень, печать, сшил плащ и обувь и т.д.

Во всём этом ему помогло изобретение специальной «мнемотической» техники; при помощи неё Гиппий мог услышать 50 слов, и сразу воспроизвести их в той же последовательности. Это крайне полезная вещь для любого ритора, и она часто встречается у других софистов. Считалось, что он насколько преуспел, что мог заработать денег больше, чем любые два софиста вместе взятые, и запросто конкурировал с самим Протагором.

Несмотря на свою деятельность софиста, Гиппий считал, что клевета есть ужаснейшая вещь. В отличии от Пратогора, вероятно старался передавать своим ученикам весь комплекс знаний по всем предметам. Протагор же в плане образования предлагал более либеральную модель; учить тому, что ученику нужно и чего тот сам хочет знать.

Гиппий происходил из региона, подвластного Спарте, поэтому не мог быть в Афинах во время войны и бывал там редко; однако нам известно, что в своем родном провинциальном городе, в отсутствие серьезной конкуренции, он часто назначался на должность посла. Но в качестве софиста он часто бывал в Спарте, где читал местным лекции о родословной героев вместе с историями про основание колоний. Об этом сохранился красноречивый отрывок у Платона:

«За что же они, скажи ради богов, хвалят тебя, Гиппий, и что такое они рады слушать у тебя? Не ясно ли то, что ты наилучше знаешь, может быть, науку о звездах и небесных явлениях? — Вовсе не это. Этого они совсем не выносят. - Так не о геометрии ли они охотно слушают? - Никоим образом. Ведь из них многие, правду сказать, не знаю даже счета. — Следовательно, они очень далеки от того, чтобы хотеть слушать твои уроки арифметики? Конечно, очень далеки, клянусь Зевсом, — Так, наконец, то, что ты умеешь анализировать с такой строгой точностью, как никто другой, то-есть то, что касается значения букв, слогов, ритмов и гармоний? — О каких там гармониях и буквах, добрый человек, станут они слушать? — Так что же, наконец, это такое, что они охотно слушают у тебя и за что тебя хвалят? Скажи мне сам, так как я не в состоянии угадать. - Они с наибольшим удовольсвтием слушают, Сократ, родословные героев и людей, об основании колоний, как в старину были основаны города, и вообще всякую археологию, так что благодаря им я сам был вынужден изучить и исследовать все такие истории».

В своих сочинениях о политике он различал правовые отношения «по природе» и «по человеческому закону». И тогда как Платон говорит о Гиппии как о знатоке всех математических наук — вычислений и логистики, геометрии, астрономии, музыки, Прокл Диадох приписывает Гиппию открытие квадратрисы — кривой, с помощью которой можно было делить произвольный угол в произвольном отношении. Квадратрисой её назвали позднее, когда с её помощью Динострат и Никомед наконец осуществили квадратуру круга.

Продолжение...
Ко всем статьям.