Американские боги

Маленькая бурая кошка открыла глаза и, потянувшись, встала. Неслышно пробежав несколько шагов по кухне, она потерлась головой о ботинок Тени. Опустив левую руку, тот почесал ей лоб, за ушами и загривок. Исступленно выгнув спину, кошка запрыгнула ему на колени, встала передними лапами на грудь и холодным носом коснулась его. Потом она свернулась у него на коленях и немедленно заснула. Тень не удержался и ее погладил: мех у нее был гладким и теплым, да и вообще тяжесть живого зверя на коленях подействовала на него умиротворяюще. Кошка вела себя так, словно была в самом надежном месте на свете, и Тень это утешило.

От пива приятно гудела голова.
– Ваша комната на самом верху, на последнем этаже, возле ванны, – сказал Шакал. – Одежда вам приготовлена и должна висеть в стенном шкафу – сами увидите. Думаю, сперва вам захочется принять душ и побриться.

Так Тень и сделал. Он принял душ, стоя в литой чугунной ванне, побрился, несколько нервозно, опасной бритвой, которую одолжил ему Шакал. Бритва была непристойно острая, с перламутровой рукоятью. Тень предположил, что обычно ею сбривали последнюю щетину покойникам. Он никогда не пользовался опасной бритвой раньше, но сейчас даже не порезался. Смыв пену для бритья, он поглядел на свое отражение в засиженном мухами зеркале ванной. Все его тело покрывали синяки: свежие синяки на груди и руках накладывались на старые, наставленные Сумасшедшим Суини. Из зеркала на Тень недоверчиво поглядели собственные глаза.

А потом, словно кто-то другой дернул его руку, он поднял опасную бритву и приложил к горлу открытое лезвие.

Это был бы выход, подумал Тень. Легкий выход. Если и есть кто-то, кто способен принять такое как должное, просто подтереть лужу и позаботиться об останках, а потом зажить как ни в чем не бывало, это те двое гробовщиков, что сейчас пьют внизу пиво. И никаких больше забот. Никакой больше Лоры. Никаких тайн и заговоров. Никаких кошмарных снов. Только мир и тишина и вечный покой. Один чистый порез – махнуть от уха до уха. Большего и не понадобится.

Он стоял, держа бритву у горла. В том месте, где лезвие касалось кожи, появилось крохотное пятнышко крови. Он даже не заметил, как порезался. «Видишь, – сказал он себе и почти почувствовал, как кто-то шепчет эти слова ему на ухо. – Это не больно. Лезвие слишком острое, чтобы причинить боль. Я не успею даже понять, а меня уже не станет».
Дверь в ванную на несколько дюймов приоткрылась, ровно настолько, чтобы маленькая коричневая кошка просунула голову в щель и любопытно спросила:
– Мр?

– Эй, – сказал кошке Тень. – Я думал, что запер дверь.
Сложив опасную бритву, он оставил ее на краю раковины, промокнул крохотный порез комком туалетной бумаги. Потом обернул вокруг талии полотенце и вышел в соседнюю спальню.

Как и кухню, его спальню, похоже, обставили в двадцатых годах: подле комода и напольного зеркала стояли рукомойник и кувшин. Кто-то уже выложил для него одежду на кровать: черный костюм, белую рубашку, черный галстук, белое нижнее белье, черные носки. На персидском коврике у кровати стояла пара черных ботинок.
Тень оделся. Все вещи, пусть и не новые, были отменного качества. Интересно, кому они принадлежали раньше?

Надел ли он носки покойника? Займет ли он место умершего? Тень взглянул в зеркало, проверить узел галстука, и ему показалось, что отражение улыбнулось ему и притом сардонически.
Теперь немыслимо было даже подумать о том, как он только что едва не перерезал себе горло. Пока он поправлял галстук, отражение продолжало ему улыбаться.
– Хей! – проговорил он. – Ты знаешь что-то, чего не знаю я? – И тут же почувствовал себя глупо.

Со скрипом приоткрылась дверь, и, проскользнув между дверью и косяком, маленькая кошка прошлась по комнате и беззвучно вспрыгнула на подоконник.
– Послушай, – сказал ей Тень. – Я помню, что закрыл за собой дверь. Я знаю, что я ее закрыл.
Кошка поглядела на него с интересом. Глаза у нее были темно-желтые, цвета янтаря. С подоконника она спрыгнула на кровать, где свернулась клубком и заснула: ни дать ни взять – мохнатый пирожок на старом покрывале.

Оставив приоткрытой дверь спальни, чтобы кошка могла выйти и чтобы проветрить немного комнату, Тень спустился вниз. Ступеньки скрипели и ворчали, когда он наступал на них, протестуя против его веса, словно тоже хотели, чтобы их просто оставили в покое.
– Проклятие, а вы недурно выглядите, – приветствовал его Шакал, который ждал у подножия лестницы, облаченный в черный костюм, похожий на костюм Тени. – Когда-нибудь водили катафалк?
– Нет.

– Все на свете когда-нибудь бывает в первый раз, – сказал Шакал. – Он припаркован у парадного входа.

Умерла старая женщина. Звали ее Лайла Гудчайлд. Крестница под Рождество, не мог не подумать Тень. По указанию мистера Шакала он внес вверх по узкой лестнице в спальню складную алюминиевую каталку и развернул ее возле кровати. Тень вынул прозрачный синий полиэтиленовый пакет и, разложив на кровати покойницы, открыл молнию. На Лайле была розовая ночная рубашка и стеганый халат. Подняв хрупкое и почти невесомое тело, он завернул его в одеяло и уложил в мешок. Закрыл молнию и перенес на каталку. Пока Тень занимался всем этим, Шакал разговаривал с очень старым мужчиной, который при жизни Лайлы Гудчайлд был ее мужем. Или точнее, Шакал слушал, а старик говорил. Когда Тень закрывал молнию на миссис Гудчайлд, старик распространялся о том, какие неблагодарные у них дети, да и внуки тоже, впрочем, это вина не их, а родителей, ведь яблочко от яблоньки недалеко падает, он-то думал, что лучше их воспитывал.

Тень и Шакал вывезли каталку в узкий лестничный пролет. Старик шел за ними следом, все еще не закрывая рта, говорил о деньгах, жадности и неблагодарности. На ногах у него были спальные шлепанцы. Взявшись за более тяжелый конец каталки, Тень снес ее по лестнице и на улицу, а там покатил по обледенелому тротуару к катафалку. Шакал открыл заднюю дверцу. Увидев, что Тень мнется, Шакал сказал:
– Просто толкните каталку внутрь, ножки сами сложатся, и она въедет по полозьям.

Тень сделал как было сказано; щелкнули ножки, закрутились колеса, и каталка въехала прямо на пол катафалка. Шакал показал ему, как надежно закрепить каталку ремнями, и Тень закрыл катафалк, пока Шакал слушал старика, который был мужем Лайлы Гудчайлд. Не замечая холода, старик в шлепанцах и банном халате, стоя на продуваемом ветром тротуаре, рассказывал Шакалу, какие стервятники у него дети, самые что ни на есть хищники, только и ждут, чтобы забрать то малое, что они смогли наскрести с Лайлой, и как они бежали сперва в Сент-Луис, потом в Мемфис, оттуда в Майами, как они очутились в Каире и какое для него облегчение, что Лайла умерла не в доме для престарелых, и как ему страшно, что там окажется он сам.

Они проводили старика назад в дом, вверх по лестнице в его комнату. В углу семейной спальни стоял маленький телевизор. Проходя мимо него, Тень заметил, как диктор ухмыляется и подмигивает ему. И, уверившись, что никто не смотрит в его сторону, показал телевизору средний палец.

– У них нет денег, – сказал Шакал, когда они вернулись в катафалк. – Завтра он придет к Ибису. Он выберет самые дешевые похороны. Полагаю, друзья будут уговаривать его сделать все по высшему разряду, устроить ей последнее прощание в передней зале. А он станет ворчать. Нет денег. Ни у кого в этих местах сейчас нет денег. Как бы то ни было, через полгода его не станет. Через год в лучшем случае.
В свете фар медленно вращались и плыли снежинки. На юг надвигался снегопад.
– Он болен? – спросил Тень.

– Не в этом дело. Женщины переживают своих мужей. Мужчины – мужья вроде него – после смерти своих жен долго не живут. Вот увидите – он начнет путаться и заговариваться, все знакомые вещи исчезнут с ее уходом. Он устанет, начнет слабеть, потом сдастся – и вот он уже мертв. Возможно, его унесет воспаление легких, а может быть, это будет рак или просто остановка сердца. Сперва наступает старость, потом нет больше сил бороться. Потом вы умираете.
Тень задумался.
– Шакал?
– Да?

– Вы верите в существование души? – Это был не совсем тот вопрос, какой он собирался задать, и он сам удивился, что такое сорвалось с его уст. Он собирался спросить об этом не столь прямо, но иносказания тут были явно не к месту.
– Как сказать. В прошлом все было ясно. Умерев, человек становился в очередь и со временем держал ответ за дурные и добрые свои поступки, и если его дурные поступки перевешивали перо, мы скармливали его душу и сердце Аммету, Пожирателю душ.

– Наверное, он съел немало людей.
– Не так много, как вы думаете. Это было поистине тяжелое перо. Нам его специально изготовили. Нужно было быть распоследним злодеем, чтобы перевесить эту «пушинку». Остановитесь тут, у заправки. Надо залить несколько галлонов.
Улицы были тихи – той тишиной, какая всегда сопутствует первому снегу.
– Снежное будет Рождество, – сказал Тень, вставляя пистолет в отверстие бензобака.
– Ну да. Черт. Этот мальчишка был чертовски везучим девственницыным сыном.
– Иисус?

– Везунчик. Он мог упасть в выгребную яму, и ему все как с гуся вода – ни душка. Черт, это ведь даже не его день рождения, это вы знаете? Он забрал его у Митры. Еще не встречали Митру? В красной шапке. Приятный парнишка.
– Нет. Думаю, нет.

– Что ж… Я в наших краях Митру не видел. Он – сын полка. Может, вернулся на Восток, прохлаждается там теперь, но, думается, с большей вероятностью он уже исчез. Такое случается. То каждый солдат в империи должен принять душ в крови пожертвованного тебе быка. А то вдруг и день твоего рождения позабыли.
«Св-шш», – прошуршали по ветровому стеклу дворники, сдвигая в сторону снег, прессуя снежинки в комья и завитки прозрачного льда.

Светофор мигнул на мгновение зеленым, потом зажегся красный свет, и Тень нажал на тормоз. Катафалк занесло и развернуло на пустой дороге, и лишь потом он остановился.
Загорелся зеленый. Тень вел катафалк на скорости десять миль в час, что было более чем достаточно на скользкой дороге. Катафалк был вполне рад неспешно тащиться на второй передаче: наверное, он часто так ездит, подумал Тень, задерживая остальные машины.

– Неплохо проделано, – похвалил Шакал. – Да, Иисус тут неплохо устроился. Но я встречал парня, который сказал, будто видел, как он стопорил машину на трассе в Афганистане и никто не останавливался, чтобы его подвезти. Знаешь? Все зависит от того, где ты.
– Думаю, надвигается настоящая буря, – сказал Тень, имея в виду погоду.
Когда спустя долгое время Шакал наконец открыл рот, говорил он вовсе не о погоде:

– Возьмите нас с Ибисом. Через несколько лет мы останемся не у дел. У нас есть кое-какие сбережения на черный день, но черный день давно уже наступил и с каждым годом становится все чернее. Гор сошел с ума, он по-настоящему не в себе: все время проводит в облике сокола, питается падалью, которую сбили машины на трассе. Ну что это за жизнь? Баст ты видел. А мы еще в лучшей форме, чем многие. У нас хотя бы есть немного веры, за счет которой мы живем. У большинства неудачников нет и этого. Это как похоронные конторы – настанет день, и большие ребята скупят вас, нравится вам это или нет, потому что они больше и расторопнее и потому что они работают, а не сидят сложа руки. Черт побери, битвы ничего тут не изменят, потому что это сражение мы проиграли, когда прибыли в эту зеленую страну сто, тысячу или десять тысяч лет назад. Мы прибыли, а Америке просто на это плевать. Поэтому нас скупают, или мы вкалываем, держимся на плаву или снимаемся с места. Поэтому, да, буря надвигается.

Тень свернул на улицу, где все дома за исключением одного были мертвы, пусто смотрели слепыми и заложенными окнами.
– Сверните на дорожку к черному ходу, – сказал Шакал.

Тень задом подогнал катафалк так, что он почти касался двойных дверей черного хода. Ибис открыл катафалк и двери морга, а Тень расстегнул ремни на каталке и вытащил ее наружу. Развернулись и упали ножки на колесах. Тень подкатил каталку к столу для бальзамирования, а потом подхватил Лайлу Гудчайлд, укачивая ее тело в непрозрачном мешке будто спящего ребенка, и аккуратно положил на стол в промозглом морге, словно боялся разбудить ее.

– Знаете, у меня есть доска для перекладывания, – сказал Шакал. – Вам было необязательно ее нести.
– Не страшно, – ответил Тень. Он все больше начинал говорить как Шакал. – Я сильный. Мне не тяжело.

Ребенком Тень был маленьким для своего возраста, сплошь колени и локти. На единственной детской фотографии Тени, которая понравилась Лоре настолько, что она вставила ее в рамку, был изображен серьезный парнишка со спутанными волосами и темными глазами, стоявший возле стола, с горкой заваленного пирогами и печеньем. Тень полагал, что снимок сделали на каком-то рождественском празднике в посольстве, поскольку одет он был в лучший костюмчик с галстуком-бабочкой.

Они с матерью слишком часто переезжали с места на место: сперва из одного европейского посольства в другое, где его мать работала в отделе распространения информации дипломатической службы, транскрибируя и рассылая засекреченные телеграммы по всему миру; потом, когда ему исполнилось восемь лет, они вернулись в США, они с матерью (из-за слишком частых приступов болезни она уже больше не могла работать постоянно), неугомонно перебирались из города в город, проводя год тут, год там; когда она чувствовала себя сносно, то подрабатывала машинисткой. Они никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, чтобы Тень успел обзавестись друзьями, почувствовать себя дома, расслабиться… А Тень был маленьким ребенком…

Вырос он неожиданно быстро. На тринадцатом году его жизни весной местные мальчишки задирали его, провоцировали на драки, в которых, как они знали, ему было не победить, и после драк Тень убегал, рассерженный и зачастую плачущий, в туалет, чтобы смыть с лица кровь или грязь, прежде чем их увидят. Потом наступило лето, длинное и роскошное его тринадцатое лето, которое он провел, держась подальше от ребят крупнее его: плавал в местном бассейне и читал возле него библиотечные книги. В начале лета он едва держался на плаву. К концу августа он переплывал бассейн из конца в конец легким свободным кролем, прыгал с высокого трамплина и приобрел темно-коричневый загар от воды и солнца. В сентябре, вернувшись в школу, он обнаружил, что мальчишки, отравлявшие ему жизнь, – оказывается, мелкие слабосильные дети и теперь не могут обидеть его. Тем двоим, кто попытался это сделать, он преподал урок хороших манер, тяжкий, быстрый и болезненный. Тогда и он сам был вынужден переоценить себя: он не мог уже более оставаться тихим ребенком, который изо всех сил пытается неприметно держаться позади. Для этого он стал слишком большим, слишком бросался в глаза. К концу года он уже был в команде пловцов и в команде тяжеловесов, и тренер уговаривал его пойти в секцию триатлона. Ему нравилось быть большим и сильным. Это давало ему чувство себя. Он был робким, тихим книжным мальчиком, и это было болезненно; теперь он стал тупым здоровяком, и никто не ожидал от него ничего большего, кроме как перенести див

Во всяком случае, никто до Лоры.
Мистер Ибис приготовил обед: рис и вареные овощи для себя и мистера Шакала.
– Я не ем мяса, – объяснил он. – А Шакал все необходимое мясо получает в ходе работы.
Возле места Тени стояла картонная коробка с кусочками курицы из «КФЧ»
[8]
и бутылка пива.
Курицы было больше, чем смог бы съесть Тень, поэтому он поделился остатками с кошкой, снимая кожу и хрустящий кляр, а потом кроша ей мясо пальцами.

– В тюрьме у нас был парень по фамилии Джексон, – сказал за обедом Тень, – он работал в тюремной библиотеке. Он рассказывал мне, что название «Кентукки Фрайед Чикенз» заменили на «КФЧ», потому что настоящих цыплят там уже больше не подают. Это теперь какой-то генетически модифицированный мутант, огромная многоножка без головы, только множество сегментов ног, грудок и крылышек. Кормят это существо питательными веществами через трубочки. Парень говорил, что правительство не позволило компании использовать слово «цыпленок».

– Вы думаете, это правда? – поднял брови мистер Ибис.
– Нет. А вот мой бывший сокамерник Ло'кий говорил, что название сменили потому, что слово «жареное» вошло в воровской жаргон. Может быть, они хотели, чтобы люди думали, будто цыпленок сам себя приготовил.

После обеда Шакал, извинившись, спустился в морг. Ибис удалился в свой кабинет писать. Тень еще посидел на кухне, скармливая кусочки куриной грудки маленькой коричневой кошке и попивая пиво. Когда цыпленок и пиво закончились, он помыл тарелки и вилки, убрал их на сушилку и поднялся наверх.

К тому времени когда он достиг спальни, маленькая коричневая кошка уже снова спала в ногах его кровати, свернувшись пушистым полумесяцем. В среднем ящике туалетного столика Тень нашел несколько пар полосатых хлопковых пижам. На вид им было лет семьдесят, но пахло от них свежестью, и потому он надел одну, которая, как и черный костюм, оказалась ему впору, словно специально для него была сшита.

На небольшом прикроватном столике лежала стопочка «Ридерз дайджест», среди которых не было ни одного номера позже марта 1960-го. Джексон, парень из библиотеки – тот самый, кто клялся и божился в истинности истории о жареных мутантах и рассказал Тени историю о черных товарных поездах, на которых правительство перевозит политзаключенных в тайные концентрационные лагеря в Северной Каролине и которые ездят по стране под покровом ночи, – рассказывал также, что ЦРУ использует «Ридерз дайджест» как ширму для своих дочерних контор по всему миру. Он говорил, что в любой стране каждый офис «Ридерз дайджест» на самом деле – прикрытие ЦРУ.

«Шутка, – сказал в памяти Тени покойный мистер Лес. – Как мы можем быть уверены в том, что ЦРУ не было замешано в убийстве Кеннеди?»
Тень приоткрыл на несколько дюймов окно – ровно настолько, чтобы впустить свежий воздух и чтобы кошка смогла выбраться на балкон за окном.

Он включил прикроватную лампу, забрался в постель и недолго почитал, пытаясь выбросить из головы последние несколько дней, выбирая самые скучные на вид статьи в самых скучных на вид номерах. Он заметил, что засыпает на середине заметки «Я – щитовидная железа Джона». У него едва хватило времени выключить свет и положить голову на подушку, прежде чем его глаза закрылись.

Позднее Тень так и не сумел вспомнить последовательность событий в том сне или их подробности: попытки вызывали в памяти всего лишь вихрь темных образов. Там была женщина. Он повстречал ее где-то, а теперь они шли по мосту. Мост был перекинут над небольшим озером в центре городка. Ветер топорщил воду, гнал волны, увенчанные барашками пены, которые казались Тени тянущимися к нему маленькими ручками.

«Там, внизу», – сказала женщина. Она была одета в леопардово-пятнистую юбку, которая хлопала и взметалась на ветру, и плоть между верхним краем носков и подолом была сливочной и мягкой, и во сне на мосту, перед Богом и миром, Тень опустился перед ней на колени, зарываясь лицом в пах, упиваясь пьянящим, с привкусом джунглей, женским запахом. Во сне он вдруг почувствовал свою эрекцию в реальном мире, стойкое, тяжело пульсирующее чудовищное нечто, столь же болезненное в своей напряженности, как те эрекции, какие случались у него, когда тяжким грузом навалилась половая зрелость.

Отстранившись, он поднял голову, но все равно не увидел ее лица. Но его рот искал ее губы, и они оказались мягкими, и его руки гладили ее груди, а потом уже скользили по атласу кожи, забираясь и раздвигая меха, прятавшие ее талию, проскальзывая в чудесную ее расщелину, которая согрелась, увлажнилась для него, раскрылась для него, как цветок.

Женщина мурлыкала в экстазе, ее рука, пройдясь по его телу, легла ему на член, легонько сжала. Откинув простыни, он перекатился на нее, раздвигая рукой ей ноги, ее рука направила его член между ногами, где одно движение, один толчок…
А теперь он вдруг оказался с этой женщиной в своей старой камере и глубоко ее целовал. Она крепко обняла его, сжала коленями его бедра, чтобы удержать его в себе, чтобы он не смог отстраниться, даже если бы захотел.

Никогда он не целовал губ столь мягких. Он даже не знал, что на целом свете могут быть такие мягкие губы. А вот язык у нее был будто наждачная бумага.
«Кто ты?» – спросил он.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь