Уважаемый господин М.

– Это папа, – сказала Лаура. – Папа спрашивает, спущусь ли я к десерту. Мне пора.
– Ладно, спокойной ночи.
Это был один из плюсов того, что Стелла никогда по-настоящему не слушала. Зато она никогда и не возражала; например, что полдвенадцатого поздновато для десерта.
Спокойной ночи
. Наверное, она совсем ничего не слышала из того, что сказала Лаура.

На четвертый день, после обязательного посещения Эйфелевой башни, Лувра и Версальского дворца, поужинав во вьетнамском ресторане в Латинском квартале, они решили еще задержаться в баре гостиницы, теперь более узким кругом. Госпожа Постюма не ходила с ними даже в ресторан: после бесконечной прогулки по садам Версаля она заявила, что «выбилась из сил» и что сегодня пораньше «заберется под одеяло», – в точности так же, как и в предыдущие три вечера. У дверей гостиницы Харм Колхас объявил, что пойдет еще прогуляться. А когда Ян Ландзаат спросил, не составить ли ему компанию, учитель обществоведения ответил, что в этом нет необходимости.

– Просто пройдусь вдоль Сены, – сказал он. – Подышу свежим воздухом.
А потом Лаура увидела, как эти двое учителей подмигнули друг другу.

Итак, они вшестером сидели и стояли у стойки бара; сначала, правда, ввосьмером, но около одиннадцати Лодевейк и Стелла ушли наверх. Господин Ландзаат заказал перно, Давид и Герман пили пиво, а еще там были две девочки из параллельного пятого класса, Мириам Стеенберген и Карен ван Леувен, – перед каждой из них стояло по бокалу белого вина с кубиками льда. Лаура не знала, что взять, и тогда Ян Ландзаат протянул ей свой бокал, чтобы она попробовала. Позднее она не могла точно восстановить, что было раньше: бокал с незнакомым напитком, пахнущим смесью груш и аниса, у ее губ, а потом на языке или мысль о руках мужчины (лет на десять-пятнадцать старше ее) на ее теле – и о рте с длинными зубами у ее рта.

– И мне тоже этого, – сказала она, глядя историку в глаза – глядя долго, во всяком случае дольше, чем обычно.
Она не могла видеть себя со стороны, но чувствовала, как горят у нее глаза, а Ян Ландзаат не отводил взгляда. Он смотрел в ответ тоже долго – строго говоря, дольше, чем учителю надлежит смотреть на ученицу.
– 
Un pernod, s’il vous plait
[6]
, – сказал он бармену, все еще продолжая смотреть на Лауру.

Он слегка коснулся рукой ее руки, очень коротко, а потом отвел свою руку, но она понимала, что остальные должны были это заметить. Может быть, не видели Мириам и Карен, которые разговаривали друг с другом, но Давид и Герман точно видели; с тех пор как Стелла ушла наверх, Герман частенько посматривал в сторону Лауры, – может быть, ей показалось, но даже когда она не могла видеть, что он на нее смотрит, она время от времени чувствовала, как его блуждающий взгляд устремляется на нее.

Она никогда не думала о Яне Ландзаате как о конкретной кандидатуре; он был привлекателен; то, что он женат и у него двое детей, не было для Лауры моральным препятствием: ее не касалось, какие объяснения он сумеет дать дома. Слухи о его поведении в лицее Монтессори, должно быть, содержали зерно правды, иначе никаких слухов не было бы, – так она наставляла себя сама. Историк был
womanizer
[7]

, это не подлежало сомнению, хотя она и не знала, каким английским словом назвать взрослого мужчину, которого тянет к семнадцатилетним девушкам.
Ян Ландзаат подвернулся. Подвернулся случай. В конце концов, это было первой и единственной причиной того, что она сняла резинку со своего конского хвоста и встряхнула волосами; посмотрим, как далеко это зайдет, думала она, пока брала губами сигарету, а потом просила у него огонька.

Ей не нужно было поднимать глаза, чтобы убедиться в том, что остальные это видели. В баре было тихо, разговоры смолкли – и между Мириам и Карен, и, главное, между Давидом и Германом. Она знала, что находится в центре внимания.
28
Через неделю после возвращения из Парижа Давид предложил Лауре пойти чего-нибудь выпить на террасе в парке Вондела.
– Я хочу кое-что с тобой обсудить, – сказал он.

Они ехали из школы домой на велосипедах; они часто ездили более многочисленной компанией до дороги на стадион, а потом разделялись. Последнюю часть пути Давид и Стелла почти всегда проезжали вместе: Лаура жила у парка Вондела, а Давид – в центре, на Кожевенном канале.
– Чего ты хочешь? – спросил Давид, пытаясь привлечь внимание официантки.
– А у них тут тоже есть перно? Наверное, нет.
Лаура улыбнулась ему с лукавинкой, но Давид не улыбнулся в ответ.

– Об этом я тоже хотел с тобой поговорить, – сказал он.
Наконец они оба заказали по пиву; Лаура думала, что Давид сразу заведет речь о том, как она вела себя с учителем истории Ландзаатом, но не угадала.
– Я все думал о Зеландии, – сказал он. – Я, вообще-то, хочу у тебя кое-что спросить. Сначала у тебя, что ты об этом думаешь, и только потом у остальных.
– Что?

Через две недели они снова собирались в домик в Терхофстеде, той же компанией, хотя с прошлого раза кое-что, конечно, изменилось. Через два дня после школьной поездки умерла мать Лодевейка, а кроме того, на этот раз с ними впервые ехала «пара» – Герман и Стелла.
– Это твой домик, – сказал Давид. – Домик твоих родителей, но в первую очередь твой. Как бы оно ни обернулось, а тебе решать, кому можно вместе с тобой, а кому нельзя.

Лаура ничего не ответила, она только оглянулась посмотреть, не несут ли их заказы.
– Что ты думаешь о Германе и Стелле? – спросил Давид. – Я хочу сказать, все пошло странно тогда… по-моему. По-моему, это пошло странно. Я хочу сказать, Герман мой друг, но я считаю, так нельзя. Я и ему это сказал.
– Что ты ему сказал? – спросила Лаура, внезапно встревоженная.

Она считала Давида своим лучшим другом, таким другом, с которым у тебя никогда ничего не будет, но тем больше к нему доверия. Давид был просто милый мальчик, может быть, слишком милый; он всегда желал Лауре добра, но вопреки всем его добрым намерениям казалось, что он слишком уж пытается ее оберегать, как родители оберегают ребенка от всего шокирующего и от дурных новостей. Порой ее это угнетало, но она ни разу не решилась об этом сказать.

– Я сказал ему, что надо было подождать, пока мы вернемся в Амстердам, – сказал Давид. – Со Стеллой. По-моему, он не должен был делать это у тебя в доме. В доме твоих родителей.
– А почему бы и нет? Почему это ему нельзя заигрывать с моей лучшей подругой?
Лаура старалась, чтобы ее голос звучал как обычно – спокойно, сдержанно, как будто ее все это не касалось, – но скрыть лежащий под этим сарказм не было никакой возможности, и Давид наверняка тоже это услышал.

– Вот именно потому, как ты и сказала: твоя лучшая подруга. По-моему, это странно, так не делают. Надо считаться с чувствами других.
Шее Лауры вдруг стало жарко; этот жар поднимался все выше, и теперь ей оставалось только приложить все усилия, чтобы он не дошел до лица.
– Какие это чувства ты имеешь в виду?

– Лаура, я твой лучший друг. Не надо морочить мне голову. Я видел это собственными глазами. И наверное, не я один. Как ты смотрела на Германа. Как ты изо всех сил притворялась, чтобы убедить всех, что он тебе не нравится. Я просто видел, как это произошло, как ты совсем пала духом, когда они со Стеллой…
– Пала духом?
В уголках ее глаз появились слезы, и в попытке спрятать их от Давида она поднесла обе руки к лицу.
– О чем ты говоришь?

Но потом она по-настоящему заплакала. Давид привстал с кресла, потом подумал и передвинул кресло вокруг столика поближе к ней.
– Прости, – сказал он. – Я не хотел тебя… Я правда не хотел. Стелла знает, что` ты об этом думаешь? Я имею в виду, что` ты чувствуешь? Вы когда-нибудь об этом говорили?
– Ах, эта потаскуха! – сказала Лаура.
Это вырвалось у нее раньше, чем она успела подумать, – но это было именно то, что она думала.
– Да, – только и сказал Давид.

Его рука поднялась, как будто он хотел обнять Лауру за плечи, но потом просто опустилась.
– Чтоб ей сдохнуть, – сказала Лаура.
Ничего подобного, да еще в такой форме, так буквально, никогда не приходило ей в голову, но какая-то другая сила – чужим голосом – точно выразила ее чувства еще до того, как возникла мысль. Во всяком случае, это принесло облегчение, словно она наконец засунула два пальца в горло, ее вырвало и тошнота прошла. Она перестала плакать, вытерла слезы и улыбнулась Давиду.

– Какое-то время мне
хотелось
, чтобы она умерла, – сказала она. – Теперь опять все в порядке.
И Давид улыбнулся в ответ; именно это и делало его лучшим другом, в который раз осознала Лаура: он ничего не сказал невпопад, например, он не сказал, что нельзя говорить такие вещи о своей лучшей подруге.

– С учетом всего этого мне кажется разумнее, чтобы на этот раз Герман и Стелла не ехали с нами в Зеландию, – сказал Давид. – Герману я на это уже осторожно намекнул, а Стелле еще ничего не говорил. Герман, наверное, все понял, я полагаю. Но решать, конечно, тебе.
– Что он понял?
Лаура вдруг почувствовала себя заледеневшей изнутри, – казалось, будто она рыдала уже давным-давно, сто лет назад, будто она еще никогда в жизни не плакала, так это ощущалось.

– Что тебе могло быть нелегко. Он сказал, что не хотел тебя задеть. Если тебе тяжело, то он останется дома, ничего страшного. Впрочем, если Стелла поедет с нами, а Герман – нет, тоже может получиться неловко.
– 
Задеть?

Лаура говорила очень тихо, она полностью владела собой, как убеждала сама себя. Она смотрела Давиду прямо в глаза, Давиду, своему «лучшему другу», но, наверное, такому лучшему другу, который слишком верит в свою доброту – в собственные добрые намерения. На него невозможно было бы рассердиться, он бы никогда этого не понял, но то, что она не могла на него рассердиться, бесило еще больше.
– Что точно ты ему сказал?
– Лаура…
Давид отодвинул кресло, чтобы удобнее было на нее смотреть.

– Лаура, я рассказал ему только то, что и так уже было ясно. Это заметили все. Герман тоже не слепой. Он сразу все понял, и, по-моему, это очень хорошо с его стороны.
Вот цена, которую платишь за то, чтобы у тебя был лучший друг, поняла теперь Лаура. Приходится принимать и то, что тебе все портят. Из доброты. Из
жалости
. Она подумала, что сейчас ее в самом деле может вырвать.
– Не вижу ни малейшей проблемы в том, чтобы Герман и Стелла ехали с нами, – сказала она. – Реально никакой проблемы.

– Лаура…
– Никаких Лаур. Ты же сам сказал, что это мой домик? Моих родителей? Ну, значит, Герман и Стелла там тоже желанные гости. Конец дискуссии.
Она встала, хотя их пиво еще так и не принесли.
– Я пошла. Увидимся завтра в школе.
29
Они сидели на диване в гостиной у него дома. Учитель истории Ландзаат обнимал ее за плечи; на низеньком столике у их ног стояли бутылка красного вина, два бокала и блюдечко с арахисом.

– Чего тебе хочется? – спросил он. – В кино? Поесть чего-нибудь в ресторане, где мы были в прошлый раз?
Это был вечер пятницы перед началом осенних каникул. На следующий день Лаура уезжала с друзьями в Терхофстеде. Жена Яна Ландзаата с обеими дочками еще утром отбыла в коттедж на курорте в Велюве, где назавтра он должен был к ним присоединиться.
– Не знаю, – сказала Лаура.

Она в первый раз была у него в доме – в доме, который ничем не отличался от того, чего она ожидала. Вообще-то, никаких ожиданий у нее и не было. Просто этот дом совсем ни от чего не отличался: книжные шкафы, набитые толстыми биографиями Александра Македонского, Наполеона и Адольфа Гитлера, музыкальный центр с высокими черными колонками, фотографии семейства Ландзаат в рамках: где-то на пляже Ян Ландзаат с совком и ведерком строит замок из песка; еще несколько фотографий людей постарше, наверное родителей, фото учителя с женой на ступеньках какого-то здания: он в костюме с галстуком-бабочкой, она в свадебном платье до щиколотки, оба улыбаются.

– Нам
не надо
уходить, – сказал он. – Мы можем просто побыть здесь.
Остальную часть дома он ей не показывал. Спальню. Лаура подумала – интересно, увидит ли она спальню, или он постарается ограничить ее присутствие в доме диваном. В спальне, решила она, диван ее не устроит.
– Не знаю, – повторила она.
Роль нерешительной юной девушки подходила ей идеально; пусть взрослый, опытный мужчина берет инициативу на себя. Она подтянула ноги на диван и засунула в рот кончик большого пальца руки.

– Я довольно-таки устала, – сказала она.
– Ты почти не пила вино, – сказал учитель. – А есть хочешь? Я могу поджарить яичницу, тогда мы съедим ее прямо тут, а потом поболтаем или посмотрим телевизор. Хочешь?

Она пожала плечами. Его пальцы играли с ее волосами, где-то возле уха. Это не было неприятно, но в то же время она подозревала, что он слишком хорошо знает, что приятно и неприятно женщинам и семнадцатилетним девушкам, – или он почерпнул все это из какого-нибудь журнала или книги: эрогенные зоны и как с ними лучше всего играть. Ян Ландзаат был опытным любовником, как она могла убедиться за те несколько раз, когда он снимал номер в гостинице у одного из выездов из Амстердама. Даже слишком опытным, наверное. Заученно опытным. Он не спешил, он подстраивался. Он знал свое дело, у нее не было никаких конкретных жалоб, и все-таки это больше напоминало гимнастику, чем балет, – скорее удачное упражнение на гимнастическом снаряде, чем танец, который увлекает, движения которого могли бы привести в экстаз. Он был терпелив, внимателен, он ждал ее; первое время иногда возникало какое-то непонимание, и тогда его большие глаза спрашивали, далеко ли она зашла, можно ли уже ему самому начать последнее сальто перед соскоком. Лаура смотрела на его искаженное напряжением лицо. Она видела все: как пульсирует голубая жилка на его левом виске, как свет ночника у гостиничной кровати отражается в слюне на длинных зубах в его приоткрытом рту, как поднимается и опускается его великоватый кадык, словно историк пытался и не мог проглотить что-то – слишком большой кусок мяса, селедку, – застрявшее у него в горле. В такие минуты ее одолевало сомнение. Первое время тело взрослого мужчины еще вызывало у нее

Где Эрик теперь, она не знала. В одно прекрасное утро он не сошелся во мнении с господином Схотелом, учителем немецкого языка, относительно отзыва о какой-то книге. Лаура не помнила, что это была за книга, что-то о старике и мальчике не то в Риме, не то в Венеции. Так или иначе, а учитель немецкого утверждал, что Эрик не прочитал ту книгу сам, а использовал ее краткое изложение или списал весь отзыв у кого-то другого.

– Я читал ее сам, – сказал Эрик спокойно. – Она мне даже понравилась, в отличие от большинства книг, которые вы заставляете нас читать. Это я тоже написал в отзыве: что это хорошая книга.
Господин Схотел был пожилым мужчиной с пигментными пятнами на руках и на лбу; остатки волос у него на голове всегда казались слегка влажными, они никогда не двигались, как будто были приклеены к коже.
– В этом-то и состоит мое главное возражение, – сказал учитель. – Ты только говоришь, что это
хорошая

книга. В отзыве надлежит обосновать это аргументами. А ты просто пересказываешь содержание.
– Но в том, как я его пересказываю, наверное, должно угадываться мое восхищение писателем – так я думал. Я хочу сказать, вот люди идут вместе в кино. Выходя после сеанса, они говорят друг другу: «Здорово, а?» или «Какое барахло!». Если и это надо обосновать аргументами или
мотивировать

свои ответы, как вы всегда от нас требуете, никто не пошел бы в кино для собственного удовольствия. Как вы, кстати, думаете, господин Схотел? Главный герой книги – старый гомик, который сам слишком поздно это понял? Или вы тоже не читали?
Господин Схотел не ответил; он сел за свой стол и написал что-то на бумажке.

– Я не желаю слышать подобные выражения у себя в классе, – сказал он и вытянул перед собой руку с бумажкой. – Можешь отнести это директору Гаудекету. А заодно я снижаю тебе оценку за отзыв с пятерки с минусом до единицы.
По классу прокатился возмущенный ропот, который становился громче, пока Эрик, встав с места, ровным шагом шел между партами к столу господина Схотела.
Чуть не задев протянутую руку учителя, он не взял бумажку, а сразу прошел к двери класса. Там он обернулся.

– Ты кое-что забыл, – сказал учитель.
Он старался говорить спокойно, но все увидели: рука с запиской чуть заметно дрожала.
– Нет, – сказал Эрик. – Я ничего не забыл. Я не пойду к директору. Я пойду домой и больше никогда не вернусь. По этой школе разгуливает слишком много личностей вроде вас, господин Схотел. Учителей, которые не осмеливаются думать самостоятельно, потому что для этого они слишком посредственны или просто глупы. Здесь я только понапрасну теряю время.

Потом он повернулся и покинул класс; он не хлопнул за собой дверью, а закрыл ее очень медленно. «Достойно» было бы верным словом. Через несколько недель они услышали, что Эрик стажируется у своего дяди, который продюсирует автомобильную программу на телевидении; а еще позднее они увидели и самого юного стажера на экране, когда он показывал, как с помощью разрезанной пополам луковицы можно очистить замерзшее лобовое стекло. В том же году распрощался с лицеем имени Спинозы и господин Схотел; была составлена книга, в которую мог что-нибудь написать каждый, кто когда-либо у него учился. Но ни один ученик третьего «А» – того самого класса, откуда в середине учебного года ушел Эрик, – в этом не участвовал. Это так бросалось в глаза, что директор Гаудекет с книгой под мышкой пришел к ним осведомиться, нет ли тут какой-либо ошибки – ошибки, которую пока еще не поздно исправить.

В классе долго стояла тишина. Потом заговорил Давид, который пришел в третий «А» в том учебном году.
– Это не ошибка, господин директор, – сказал он. – Это останется между господином Схотелом и нами, но к этой книге мы не желаем иметь никакого отношения.

– Мне надо в туалет, – сказала Лаура.
Она поставила свой бокал возле блюдечка с арахисом.
– В конце коридора, вторая дверь слева, – сказал господин Ландзаат.

Туалет оказался совмещенным с ванной. Прежде чем сесть, она осмотрела свое лицо в зеркале над раковиной. Для этого вечера она выбрала ненакрашенное лицо. Она увидела красные пятна на щеках – наверное, из-за двух бокалов красного вина. Здесь тоже ничего характерного; ей пришлось бы открыть один из шкафчиков или ящичков с обеих сторон от зеркала, чтобы разузнать, какими духами и кремами пользуется жена историка. В стакане на раковине стояла одна зубная щетка – зубные щетки госпожи Ландзаат и их дочек, несомненно, стояли сейчас в ванной бунгало в Велюве.

Лаура подняла черную кожаную юбочку, скинула вниз сиденье унитаза и села. Она зажмурилась и вдруг перестала понимать, удастся ли ей сегодня заставить господина Ландзаата увести ее в спальню. Она снова встала, для приличия спустила воду и опять посмотрела на покрытое красными пятнами лицо в зеркале над раковиной. Она затосковала по неловкости, по мальчикам вроде Эрика – и Германа.

В раковину упал волос, она заметила это, открывая кран, чтобы плеснуть в лицо холодной водой. Длинный черный волос. Госпожа Ландзаат была блондинкой. Кончиками пальцев Лаура не без труда подвинула волос с мокрого дна раковины на край и сняла его.
Она уже хотела бросить его в педальное ведерко, стоявшее под раковиной, но вдруг передумала. Даже не то чтобы передумала, ее просто осенило; возможно, это была блестящая идея.

Держа двумя пальцами длинный мокрый черный волос, Лаура осмотрелась в ванной. На крючке с внутренней стороны двери висели два махровых халата; наверное, госпожа Ландзаат сочла купальный халат излишним балластом для недельного пребывания в Велюве. Когда Ян Ландзаат принимал здесь, дома, несовершеннолетних учениц, хорошеньких девочек, которые считали его клевым учителем, наверное, он, после возможных игр под душем, давал такой несовершеннолетней ученице надеть халат своей жены, чтобы потом, в спальне, снова его содрать.

Лаура не сразу сделала выбор между накладным карманом халата и воротником, но потом все-таки запихала волос под воротник. Рано или поздно госпожа Ландзаат поднимет воротник своего халата и вытащит из-под него этот волос. И у нее на лице появится задумчивое выражение.
– Лаура! Как ты там? С тобой все в порядке?
Его голос за дверью; как долго она уже здесь? Она шагнула обратно к раковине и открыла кран.
– Иду, – сказала она. – Сейчас приду.

А потом, пока она зачесывала волосы назад и смотрела на собственную улыбку в зеркале, ей в голову пришла еще одна идея – идея, которая, если это вообще возможно, была еще более блестящей, чем черный волос под воротником купального халата.
Она не накрасилась, но надела сережки; это были маленькие сережки, две мерцающие серые жемчужинки, которые она несколько месяцев назад получила в подарок от мамы, потому что перешла в пятый класс с оценками выше удовлетворительных.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь