Уважаемый господин М.

Она сняла одну сережку. Она нагнулась и положила эту сережку за унитаз. Потом засунула палец глубоко в горло.
– Лаура! – звал Ян Ландзаат из-за двери ванной. – Лаура!
– Что-то я сегодня плоховато себя чувствую, – сказала она, наконец открывая дверь. – Наверное, мне лучше пойти домой.
30
Такой план придумал Герман.

– Мы пойдем в Звин и обратно, – предложил он на третий день. – И ни слова не скажем. Совсем. Если уж очень понадобится, будем объясняться жестами. Но давайте попробуем и это свести к минимуму.
Было часа три, они сидели за поздним ланчем из яичницы со шпиком. Одна только Мириам Стеенберген, единственная новенькая в компании, взяла баночку мюсли с сухофруктами.
– А кто скажет меньше всех, тот выиграл, – сказала она. – За каждое слово получаешь три штрафных очка.

Герман даже не потрудился на нее посмотреть.
– Мириам, дело не в очках. Это не соревнование. Дело в опыте. Что случится, если нельзя будет говорить? Если идешь среди природы и слышишь только птиц. Птиц, ветер и шум прибоя.
Мириам недавно стала подружкой Давида; за неделю до осенних каникул он позвонил Лауре.
– Кто это точно? – спросила Лаура, потому что не смогла вспомнить лицо.
– Белокурые полудлинные волосы, – сказал Давид. – Она учится в параллельном классе. Она лучшая подруга Карен.

Лаура сразу вспомнила Карен. У Карен ван Леувен отец был голландец, а мать – итальянка, но Карен не унаследовала совсем ничего из отцовской внешности. Ей больше подошло бы имя Габриэла или Паола. Так или иначе, а она бесспорно занимала второе место среди самых красивых девочек в школе – после Лауры. Хотя некоторые, как было Лауре известно, считали наоборот, но это просто дело вкуса, утешала она себя, можно же любить сладкое больше, чем соленое.

– Извини, Давид, – сказала она. – Я и правда не знаю, кого ты имеешь в виду.
– Помнишь нашу школьную поездку в Париж? Когда мы стояли в баре гостиницы. Когда ты с Ландзаатом… Они тогда были там обе. Карен и Мириам.
Поскольку Лаура так и не смогла вспомнить лицо, а Давид ее не видел, она покачала головой и закатила глаза.
– Ах, эта, – сказала она. – И что с ней такое?

И тогда Давид принялся за длинный рассказ, рассказ со всеми подробностями – столькими подробностями, что Лаура сразу поняла, что у Давида с девочкой без лица все серьезно. Сначала он пошел в это кафе, потом в то кафе, а потом обратно в это кафе, а потом почти совсем уже собрался идти домой, как вдруг Мириам вышла погулять. Раньше он никогда ее не замечал, добавил он честно (по этой же причине и Лаура не смогла связать с именем Мириам никакого зрительного образа), но в тот самый вечер, целых четыре дня назад, ее лицо внезапно «засияло», он не знает, как это еще назвать, сказал он, и в этом сиянии ее взгляд встретился со взглядом Давида.

Лаура точно знала, о чем он говорит. Прошлым летом она сама видела, как сияет лицо Стеллы, но Давиду она этого не сказала.
– Всегда думаешь, что это банальность из романтических фильмов, – сказал Давид. – Пока не испытаешь на себе. Все это объясняется углом падения света: она вошла из темноты в освещенное кафе, а потом опять в полумрак, когда подошла ко мне, но свет остался на ее лице, как тепло огня, раскаленных углей, после того как огонь уже погас, вот что я имею в виду.

Тут Лауре пришлось зевнуть, и она прикрыла телефонную трубку рукой, чтобы Давид не услышал, но, наверное, в этом не было никакой необходимости, так он был переполнен собственным рассказом, – между тем, как показалось Лауре, его рассказ продолжался уже не меньше пятнадцати минут, а поскольку Давид и Мириам все еще были в кафе, конца этому пока не предвиделось. Все же она не посмела ни прервать своего друга, ни поторопить. Давид был симпатичным и очень красивым мальчиком, но, с тех пор как Лаура с ним познакомилась, у него еще не было подружки. В глубине души она знала почему: причина была в том, как Давид весь съеживался при любом телесном контакте. Он вздрагивал, даже если кто-то просто касался его руки, а уж при более интимных прикосновениях – рука на его плечах, объятия, поцелуй в щеку – его передергивало так, словно ему за воротник рубашки опустили кусок льда. После нескольких раз все предупредительно завязывали с этим делом, с прикосновениями к Давиду. Давид с девушкой – такая мысль еще никогда не приходила Лауре в голову, это было нечто, о чем почти не смеешь подумать, нечто столь же непредставимое, как то, чем занимаются в постели твои родители.

– И вот я подумал, – сказал Давид еще через пятнадцать минут, когда рассказ закончился у Мириам в комнате. – Это ты должна сказать, Лаура, это твой дом, но я подумал: у нас все только-только началось, я не могу теперь оставить ее одну.

Лаура не стала ему помогать, она не сказала: «Да не надо ничего, просто возьми Мириам с собой». С одной стороны, она искренне радовалась, что Давид влюблен и завел подружку, но, с другой стороны, у нее не было никакого желания видеть новое лицо – и уж во всяком случае такое лицо, которое она до сих пор не могла вспомнить.
– Вот я и хотел спросить, можно ли Мириам с нами в Терхофстеде, – продолжил Давид как раз тогда, когда молчание между ними двумя стало причинять боль.

– Думаешь, это хорошая мысль? – спросила Лаура. – Я хочу сказать, ты ее еще мало знаешь. И никто из нас с ней не знаком.
С одной стороны, она ненавидела себя за несговорчивость, но, с другой стороны, ей было приятно помучить своего лучшего друга.
– Может, ты и права, – сказал Давид. – Я думаю, тогда мне лучше остаться. С Мириам.

– Не будь идиотом! – сказала Лаура, надеясь, что Давид не услышит испуга в ее голосе. – Конечно ты едешь с нами. А если эта Мириам для тебя так важна, пусть и она тоже едет.
Через два дня в школьной столовой она впервые увидела Давида вместе с Мириам. Прежде всего Мириам была маленькой, она не доходила Давиду до плеча, у нее было круглое лицо, к которому не подобрать лучшего слова, чем «открытое». И в ней действительно было – с Давидом следовало бы сразу согласиться – нечто сияющее.

– Привет! – сказала она Лауре. – Давид мне так много о тебе рассказывал – я думаю, мы станем задушевными подругами.
А потом Мириам потянулась к Лауре, чтобы, как Лаура поняла слишком поздно, расцеловать ее в обе щеки.
– Да, – сказала Лаура, целуя – другого выбора не было – Мириам в ответ. – Мне о тебе тоже.

На мгновение Лаура задумалась, не было ли среди всего, что Давид рассказал о ней своей новой подруге, и ее отношений с учителем истории Ландзаатом, но уже в следующее мгновение осознала, как смешно было задаваться подобным вопросом. Об этом же знали все – все, кроме учителей, но на то и учителя, чтобы не понимать, что` на самом деле происходит в школе.

Эти отношения придали ей определенный статус, пусть и не во всем положительный. Иногда до ее ушей доходило, что говорили у нее за спиной. Так, по мнению некоторых мальчиков, она была «потаскушка», а по мнению некоторых девочек – вообще «проститутка», но в глазах большинства школьников это было в первую очередь «клево» и «круто» – задрать нос перед сверстниками и соблазнить опытного, взрослого мужчину. К тому же женатого. Мужчину, которого можно шантажировать. Собственно, никто не сомневался, что тем дело и кончится: огласка Лауриной связи с господином Ландзаатом разрушит его брак.

Лауру с самого начала раздражало в Давиде и Мириам то, что они не могли отцепиться друг от друга. Здесь, посреди обеденного зала, где в это время не меньше пятисот школьников сидя или стоя ели свои бутерброды или заказывали кофе и розовые кексы
[8]

у Ари, управляющего столовой, Давид теребил спинку лиловой куртки Мириам, потом обхватил Мириам за талию и притянул к себе. А Мириам все время крепко держала его за рукав свитера на уровне запястья и поглаживала его руку пальцами. Каждые двадцать секунд она оборачивалась и впечатывала поцелуй в его шею, поскольку выше, не вставая на цыпочки, дотянуться не могла.

Все это безмерно раздражало Лауру, при этих обнимашках и чмоках она предпочла бы не присутствовать. Ей приходил на ум жаждущий в пустыне, потерпевший кораблекрушение, который долгие недели проплавал на плоту, или, скорее, изможденная уличная собака, изголодавшаяся собака, которая одним духом заглатывает килограмм фарша прямо вместе с бумажной и пластиковой упаковкой – а через минуту выблевывает все обратно. Она смотрела на Мириам и спрашивала себя, что же стряслось с этой маленькой сияющей девочкой, неужели она тоже засохла от жажды и слишком много проглотила, или она подыгрывает Давиду? Маловероятно, что когда-нибудь прежде у нее был мальчик, которого тянуло бы к ней так же сильно, как Давида, решила Лаура и совсем было хотела идти дальше, как вдруг к ним подошел Герман.

– Эге, – только и сказал он, переводя взгляд с Давида на Мириам.
Он даже отступил назад, когда Мириам попыталась и его поцеловать в щеку.
– Мириам, наверное, поедет с нами в Зеландию, – сказала Лаура, и от нее не ускользнуло, что Герман слегка поднял брови.
– А… – сказал он. – Это приятно… приятно Давиду.
Его взгляд встретился со взглядом Лауры – этот отчаянный взгляд был более чем многозначительным. «Сделай что-нибудь! – умолял он ее. – Придумай что-нибудь!»

– Нам еще надо распределить спальные места, – сказала Лаура. – Я хочу сказать, тебя… Ты сказала родителям? Они знают, что с нами едут мальчики?
– Мой папа – гинеколог, – сказала Мириам, как будто этим что-то объяснялось. – А мама уже видела Давида и считает его милашкой.
Потом они стали целоваться, и не просто так, а вовсю, у них совсем отказали тормоза: Лаура видела по движениям их щек, как внутри работают языки, и теперь уже она бросила отчаянный взгляд на Германа.

– Можно тебя чем-нибудь угостить? – спросил Герман, мотнув головой в сторону раздаточного окошка в глубине столовой. – Кофе? Я слышал, у них сегодня есть розовые кексы.
Они нашли свободный столик возле двери, ведущей на велопарковку.
– Да, Давиду приятно, – сказал Герман. – Но больше ничего не скажешь.
– Да, – сказала Лаура.
Она потянула за упаковку своего кекса, но снять ее сразу не получилось, и Лаура снова положила кекс на стол.

– Тебя он тоже достал? – спросил Герман. – Тем, как он ее встретил?
Лаура рассмеялась:
– Да! Тебя, значит, тоже?
– Сначала одно кафе, потом другое кафе, потом обратно в то первое кафе… Я думал, и правда рехнусь. Ну ладно, он мой друг. Другу дают выговориться, даже если это ни о чем.
– Но все-таки… я ужасно рада за Давида, правда, но…

– Ему надо было бы подольше посмотреть вокруг. Лаура, мы можем говорить об этом откровенно. Мы рады, что у нашего друга есть подружка, но – скажи, если я не прав, – есть в этой Мириам что-то, что тебя безмерно раздражает. Я увидел это по твоему лицу, когда к вам подошел.
– Да. Точно не знаю, что именно. Может быть, то, что она старается вести себя так мило и непринужденно. Как она бросается каждого целовать. Как она стоит, пощипывая Давида.

– Он тоже ее пощипывает. Нельзя ставить это в вину бедной девочке.
– Нет, но посреди столовой… Не знаю, по-моему, это так… так по-детски.
Она положила пальцы на кекс и пододвинула его к себе. Герман взялся за упаковку и слегка потянул.
– Можно? – спросил он.
– Делай что хочешь, у меня, вообще-то, нет аппетита.
– Нет, я не это имел в виду…
Он ухватил упаковку зубами и с силой разорвал ее.
– Пожалуйста!

– У меня нет никакого желания целую неделю терпеть такую девочку в Зеландии. Но не могу же я сказать это Давиду! Чего я не понимаю – это как он сам-то не понимает.
Герман пожал плечами:
– Чего же ты хочешь? Влюблен. Влюбленные юнцы. Что может быть прекраснее?
Лаура рассмеялась, но когда она посмотрела на него, он отвел взгляд и притворился, будто вдруг заметил что-то ужасно интересное в упаковке своего розового кекса.

– Мм… – сказал он. – Здесь нигде не указан срок годности. Может, это бессрочные кексы? Как твой на вкус?
Лаура не отвечала, она терпеливо ждала, когда он снова на нее посмотрит.
– Я тут подумал… – сказал Герман, положив кекс обратно на стол. – Я поговорил об этом с Давидом, и ему понравилась моя затея. Ну а теперь я не знаю, как он к этому относится. Вот и хотел предложить это тебе.
Наконец он посмотрел прямо на нее. И Лаура посмотрела в ответ.
– Что? – спросила она.

Она сложила руки за головой, откинулась на спинку стула и тряхнула головой, распуская волосы. Потом подняла их, словно собираясь завязать узлом, но снова отпустила. Между тем она не отрываясь смотрела на Германа, – может быть, ей показалось, но она увидела, что цвет его лица стал немного темнее.
– Я, значит, подумал… – сказал он поспешно, пододвигая к себе свой розовый кекс. – В прошлый раз в Зеландии… Вообще-то, мы тогда ничего не сделали. Я хочу сказать, ничего
по-настоящему

. Мы, конечно, рисовали всякие картинки для больной мамы Лодевейка, но как раз именно тогда, когда мы все этим занимались, я думал: разве это не здорово – делать что-то всем вместе? Добровольно. Для мамы Лодевейка, если хорошенько подумать, это все-таки отдавало благотворительной обязаловкой.
Лаура слушала вполуха; она размышляла, что бы ей такого еще сделать с волосами, но потом решила все-таки постараться слушать.
– Но мама Лодевейка уже умерла, – сказала она.

– Правильно. Это я и имею в виду. Уже ничего не
надо
. Но это еще не причина, чтобы ничего не делать. Может быть, это как раз единственная причина делать
что-то
.
Он снова отодвинул от себя кекс, до края столика, а потом еще наполовину за край, только чтобы тот не упал.

– Я так подумал: мы не берем в Зеландию ничего. Ничего чужого. Никакой музыки, никаких журналов и газет, никаких книг, только свои личные вещи. Саксофон Михаэла, гитару Рона, в крайнем случае – бонго Лодевейка, а я возьму свою кинокамеру. Я купил простенькую кинокамеру полгода назад. Восьмимиллиметровую. Сделано в Восточной Германии. Без батареек. С заводным механизмом. Ну ладно, вот моя идея: мы ничего не читаем, ничего не слушаем, телевизора там и так нет, значит все просто. Мы не испытываем никакого влияния внешнего мира. Закупаем продукты на три дня. А потом смотрим, что будет. Что происходит в голове, когда можно ничего не делать. Нет, я не так сказал, можно делать все, нельзя только пользоваться вещами из внешнего мира. Когда скучно, люди берут книгу, но разве не интереснее посмотреть, что будет, если ее не брать? Я вдруг придумал: у Лодевейка же есть магнитофон. Его мы тоже возьмем. Можем что-нибудь записать, если захотим. Музыку, разговоры, рассказы. Мне кажется, это здорово. Эксперимент. Может быть, ничего не получится и мы ничего не сделаем. Но, вообще-то, даже тогда нельзя будет сказать, что совсем ничего не получилось. Просто тогда результатом эксперимента станет то, что мы, по-видимому, не делаем ничего.

Герман сильно щелкнул по кексу; вращаясь вокруг своей оси, кекс взлетел кверху, но, прежде чем он упал, Герман поймал его в воздухе.
– О! – сказала Лаура.
– Это фокус, – с усмешкой сказал Герман. – Фокусам можно научиться, если достаточно долго упражняться. Но нельзя научиться придумывать что-то свое: только сделав это, понимаешь, получилось или нет.
Он взял кекс двумя пальцами и раздавил его, прямо через упаковку, в лепешку.

– Извини, – сказал он. – Я не хотел показаться всезнайкой. Как учитель.
Произнося последние слова, он смотрел прямо на Лауру, и теперь ей стоило огромного труда не покраснеть.
– Как, по-твоему? Давиду понравилась эта затея. Когда он еще не был влюблен.
– А что ты снимаешь? – спросила Лаура.
– Что?
– Ну, что ты снимаешь? Я и не знала, что у тебя есть кинокамера. Думаю, ты уже снял ею что-нибудь.

– Ну, все подряд. С Давидом. Как-то раз я встал у цветочной палатки – наискосок от моего дома есть цветочная палатка – и Давид снял меня из нашего окна – мы живем на третьем этаже, – а потом я подождал, пока подойдут несколько покупателей, и упал наземь прямо среди этих людей. Было здорово, я тебе как-нибудь покажу. Эти люди не видели камеры, а я притворился, что мне дурно, стал дергаться, вроде эпилептического припадка, они помогли мне подняться, и я просто ушел. Увидишь, как эти люди и продавец из палатки переговариваются, что-то вроде «Да что ж это такое?». Правда, здорово!

Лаура попыталась представить себе эту картину: Герман, дергающийся у цветочной палатки; она посмотрела в его хитрые глаза, на его улыбающееся лицо и ничего не смогла поделать – она тоже рассмеялась.
– Господи! – сказала она. – Да как тебе в голову пришло?

– А еще один раз мы провернули это с госпожой Постюма. Во время самостоятельной работы. Тогда Давид подошел к ее столу, как бы что-то спросить. А я сидел совсем сзади и снимал. Эта тетка даже не заметила, что ее снимают. Значит, Давид притворяется, будто хочет что-то у нее спросить, она поднимает голову, и тогда Давид медленно опускается на пол и начинает дрыгать ногами и руками, как будто у него судороги. Это нечто… Я снимаю Давида, совсем недолго, а потом – крупным планом рожу этой Постюма. Круто! Эта тетка такая глупая! Нет, не то чтобы глупая, это что-то другое. У нее была такая рожа, как будто она никогда в жизни не видела ничего подобного, и вот вдруг… И это есть у нас на пленке. Для будущих поколений.

– Ох, вы в самом деле поганцы! – смеялась Лаура. – Мне ее жалко.
– Ты права. Мне тоже жалко. Но не из-за того, что делаем мы. Без нас ее тоже жалко. А который час?
– Что?
– У нас же на следующем уроке контрольная по физике? Ты выучила?
Лауру бросило в жар, а желудок словно опустился на целый метр, как в снижающейся кабинке чертова колеса.
– Как, сегодня? Я думала, после осенних каникул!
Герман взглянул на нее, потом освободил руку от кекса и положил на руку Лауры:

– Без паники. Ты же можешь сказаться больной? Тогда для тебя это и будет после осенних каникул.
– Карстенс ни за что не поверит. Сегодня я заехала на велопарковку одновременно с ним. Он со мной поздоровался.
– Ты же можешь внезапно заболеть. И даже смертельно заболеть.
Он усмехнулся, снял руку с ее руки и поднял пакетик с кексом.
– Почему бы и не от розового кекса с давно истекшим сроком годности?
Лаура хотела улыбнуться, но у нее не очень получилось.

– Какая же я глупая! – сказала она. – Я просто неправильно записала в дневник. И уже не в первый раз. Она посмотрела на свои часики. – Осталось пять минут. Герман, что ты делаешь?
Герман снял упаковку с кекса и поднес его к самому носу Лауры.
– Откуси несколько раз. Потом засунь два пальца в рот. Выбрось все. Прямо на стол. А потом я отведу тебя к консьержу, чтобы отметиться. Даю слово.
Лаура уставилась на него, он ей улыбался, но по его лицу было видно, что он не шутит, он предложил всерьез.

– Но…
«Но я боюсь», – хотела она сказать, но вдруг передумала.
– А как же ты? – сказала она тогда. – Ведь и ты опоздаешь на контрольную?
– Не беспокойся, – сказал Герман. – Я тоже ничего не выучил.
Он нагнулся, поднял свою сумку и поставил ее на стол.
– Сознательно не выучил, – продолжал он. – У меня в дневнике все записано правильно. Но потом я подумал: все эти контрольные – лучший повод не учиться.
– О?

Лаура придала лицу вопросительное выражение – по крайней мере, постаралась, но в то же время у нее из головы не выходил следующий урок и мысль о том, что же ей делать. Физик Карстенс был маленького роста, утром на парковке он до последней секунды не слезал с велосипеда, он всегда слезал только тогда, когда его никто не видит, потом быстро шел в свой кабинет, а там забирался на высокий табурет и сидел на нем до конца урока. Ученики называли его Карлик Карстенс, но со своего табурета он наводил на них страх. Девочек он открыто высмеивал за ничтожные способности к точным наукам, унижал их перед всем классом, чтобы завоевать популярность среди мальчиков. Это просто исключалось – честно сказать Карлику Карстенсу, что она неправильно записала дату контрольной у себя в дневнике и просит его, если можно, перенести для нее эту контрольную на более поздний срок. Она так и видела перед собой его маленькие колючие глазки, похожие на беличьи или даже на сорочьи или вороньи, – глаза птицы, которая, кажется, внимательно тебя слушает, но вдруг клюет в лицо. «Это неразумно с твоей стороны, девочка…» Она уже слышала, как он это скажет, а потом обратится ко всему классу: «Девочка Лаура не подготовилась к контрольной работе. Есть тут еще желающие сразу перейти в школу домоводства?» Она слышала, что у господина Карстенса есть дети, но невозможно было представить себе женщину, которая могла бы без тошноты вытерпеть рядом с собой в постели этого маленького подлого человечка.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь