ОНО

ДЕРРИ: ВТОРАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ
Кто сам видел бедствия,
тот сам много страдал.
Виргилий.
Не рыскай, как дурак,
за бесконечностью.
Мин Стрит.

14 февраля 1985 г.
День Св. Валентина.

Еще два исчезновения за последние недели — и оба дети. А я только-только начал расслабляться. Один — шестнадцатилетний мальчишка по имени Дэннис Торрио, другая — девочка, ей только что исполнилось пять лет, она каталась на санках позади дома на Западном Бродвее. Обезумевшая от горя мать нашла ее санки и «летающую тарелку» и все. Накануне, ночью выпал свежий снег — около четырех дюймов. Кроме следов девочки, нет больше никаких других следов, сказал мне шеф Рэдмахер, когда я позвонил ему. Я думаю, я страшно надоел ему своими вопросами. Подумаешь, ничего такого из-за чего стоило бы не спать по ночам, случаются вещи гораздо более неприятные, не правда ли?

Я спросил, можно ли мне посмотреть на фотороботы. Он отказал.
Спросил, не вели ли следы девочки к какой-нибудь канализационной трубе или зарешеченному коллектору. Последовало долгое молчание. Потом Рэдмахер сказал: «Я начинаю волноваться о твоем здоровье, не нужно ли тебе проконсультироваться с врачом, Хэнлон, с каким-нибудь психиатром. Ребенка украл ее отец. Ты что, не читал газет?»
«А мальчишку Торри, что, тоже украл отец?» — спросил я.
И снова длинная пауза.

«Оставь ты все это в покое. Оставь
меня
в покое. Дай мне отдохнуть».
Он повесил трубку.

Разумеется, я читал газеты, не сам ли я кладу их в читальный зал Публичной библиотеки каждое утро? Малышка Лори Энн Винтербаргер находилась под опекой матери, после отвратительного развода, произошедшего весной 1982 года. Полиция разрабатывает версию, будто Хорст Винтербаргер, который предположительно работал машинистом на железной дороге, украл свою дочь. Для этого, он приехал из Флориды в Мэн. Дальше они теоретизировали следующим образом: он будто бы припарковал свой автомобиль где-то возле дома и позвал дочь, та подбежала к нему и села в машину, следовательно, никаких следов, кроме следов малышки, не может быть. Правда, они ничего не могли возразить против факта, что девочка не виделась с отцом с тех пор, как ей исполнилось два года. Развод Винтербаргеров сопровождался запрещением отцу видеться с дочерью, которое последовало после заявления м-с Винтербаргер, что по крайней мере дважды она заставала Хорста Винтербаргера, когда он сексуально приставал к девочке. Суд принял такое решение, несмотря на то, что Винтербаргер отрицал это. Рэдмахер полагал, что именно решение суда повлияло на Винтербаргера, который практически перестал общаться с дочерью, что и привело к похищению. Такая версия выглядела бы довольно правдоподобной, если бы не тот факт, что Лори Энн вряд ли могла узнать отца спустя столько лет и побежать на его зов. Рэдмахер отвечает положительно, хотя девочке было два года, когда она в последний раз видела отца. Я так не думаю. И мать ее говорит, что Лори Энн очень

Но мальчишка Торрио, — здесь что-то другое. Прекрасная семья. Игра в футбол за Тигров Дерри. Отличный студент. Прошел школу единоборств летом 1984 года. Никаких историй с наркотиками. Была любимая подружка. Все, что для жизни нужно. Все, чтобы остаться в Дерри, хотя бы еще два года.
И то же самое — исчез.

Что с ним случилось? Неожиданная любовь к путешествиям? Пьяный шофер, который, быть может, сбил его, убил и закопал? А возможно, он все еще в Дерри, на ночной стороне Дерри, в компании с Бетти Рипсом и Патриком Хокстетером, и Эдди Коркораном, и всеми остальными? А может…

(Дальше)

Я снова продолжаю свои записи. Все хожу и хожу вокруг да около, никаких существенных изменений, только ворчу. Я вздрагиваю от скрипа железных лестничных ступеней, я вздрагиваю от теней. Я замечаю за собой, что, расставляя книги в стеллажи, я тревожно думаю: а какова будет моя реакция, если в то время, как я буду толкать свою тележку с книгами, из-за книжных рядов появится рука, ищущая рука…

Снова появилось навязчивое желание начинать звонить им сегодня днем. Я даже дошел до того, что набрал 404 — код Алабамы, держа перед собой номер телефона Стэнли Уриса. Потом я только держал телефон у уха, спрашивая себя, потому ли мне хочется звонить им, что я уверен — на сто процентов
уверен, —
или просто потому, что напуган всеми этими привидениями, потому, что не выношу одиночества и мне надо с кем-то поговорить, с кем-то, кто знает или
узнает,
что то, чем я напуган — существует.

На один миг я услышал голос Ричи:
«Кучка? Кучка? Мы не есть хотеть этой кучки!» —
он говорил, подражая Панчи Ванило, кривляясь, но я так хорошо слышал его, как будто он стоял совсем рядом… И я повесил трубку. Потому что, если вы в такой степени не хотите видеть кого-либо, как я не хотел видеть Ричи — или кого-либо из них, — вы в тот же миг начинаете сомневаться в правильности своего решения. Мы лучше всего лжем самим себе.

Дело в том, что я все-таки не уверен на 100 %. Кому-то еще я бы, может быть, позвонил… но к настоящему моменту следовало допустить, что даже такая напыщенная задница, как Рэдмахер, может оказаться прав. Девочка
могла
бы запомнить своего отца; от него могли остаться фотографии. И я думаю, что взрослый мог бы убедить ребенка сесть к нему в машину, даже если ребенок был обучен не садиться.

Есть и другое опасение, которое беспокоит меня. Рэдмахер предположил, что я, возможно, схожу с ума. Я не верю в это, но если я начну сейчас звонить им,
они
могут подумать, что я схожу с ума. А хуже всего, что они могут не вспомнить меня вообще. Кто? Майк Хэнлон? Я не помню никакого
Майка Хэнлона. Я совершенно вас не помню. Какое еще обещание?
Я чувствую, что время звать их еще не пришло… А когда оно придет, я
узнаю,

что это то самое время. И занавес поднимется перед ними в одно и то же время. Когда придет время, они услышат голос Черепахи. Итак, я подожду, рано или поздно я все равно узнаю. Я не верю, что это только вопрос моего звонка. Вопрос только в том,
когда.

20 февраля 1985 г.

Пожар в Черном Местечке «Прекрасно представляю себе, как Торговая Палата постарается переписать историю, Майк, — сказал бы мне старик Альберт Карсон, вероятно покашливая при этом. — Они стараются, и иногда даже успешно… но старики-то помнят, как было дело в действительности!.. Они всегда помнят. А могут и рассказать, если их об этом хорошенько порасспросить».

Есть люди, которые, прожив в Дерри двадцать лет, не знают, что там случилось однажды, не знают, что существовали «специальные» бараки для сержантов в старых летных частях, расположенных в Дерри, бараки, которые находились в миле от основного городка. И в середине февраля, когда температура не поднималась выше, а ветер был около 40 миль в час, все это — вопящий, срывающий одежды ветер и холод и дополнительная миля до этих бараков — представляло для вас очевидную опасность замерзнуть или обморозиться, а то и просто могло даже убить вас.

Основные семь бараков хорошо отапливались, имели штормовые окна и изоляцию. Они были теплыми и уютными. «Специальные» же бараки, в которых располагалось 27 человек Компании И, отапливались старым дровяным забором. Запасы топлива были чисто случайными. Единственной изоляцией был ствол сосны и еловые ветки, которые люди «положили снаружи. Кто-то из них сумел добыть полный комплект штормовых окон, но двадцать семь сотоварищей из «специального» барака в тот же самый день были отправлены в Бангор для помощи в какой-то работе, и когда этой ночью они, усталые, голодные и холодные, пришли в барак, все окна были разбиты, все до единого.

Это было в 1930 году, когда почти все военно-воздушные силы США состояли из бипланов. В Вашингтоне Билли Митчел был понижен в должности из-за своего несносного упрямства и желания модернизировать воздушные силы, что заставило его старших товарищей постараться его скинуть. Вскоре он подал в отставку.
Так они потихоньку летали на базе в Дерри, несмотря на то, что только одна взлетная полоса была там заасфальтирована. Большинство солдат принадлежали к разряду трудолюбивых.

И одним из солдат Компании И, которые возвратились в Дерри в 1937 году, после службы в армии, был мой папа. Он рассказал мне эту историю:
«Однажды весной 1930 года — это случилось за 6 месяцев до пожара в Черном Местечке — я возвращался с четырьмя моими сослуживцами из трехдневного отпуска, который мы провели в Бостоне.

Когда мы проходили через ворота, там стоял на контрольно-пропускном пункте этот верзила, облокотившись на лопату. Какой-то сержант с юга. Морковно-рыжие волосы. Плохие зубы. Прыщавый. Ни дать, ни взять человекообразная обезьяна, ясно, что я имею в виду? Во время Депрессии таких полно было в армии.

Итак, мы пришли, четыре молодых парня, вернулись из отпуска, все еще чувствуя себя отлично, но по его глазам мы увидели: он ищет, чем бы нас прибить. Мы отдали ему честь, как если бы он был Черный Генерал Джек Першинг. Мне казалось, что все будет в порядке; был теплый, замечательный апрельский день, светило солнце, и надо же мне было заговорить: «Доброе утро, сержант», — сказал я, и он заставил меня приземлиться на живот. «Ты хочешь говорить со мной? У тебя есть какое-нибудь разрешение?» — спросил он. «Нет, сэр», — сказал я. Он повернулся к остальным — Тревору Доусону, Карлу Руну и Генри Вайтсану, который потом погиб в огне пожара, и он сказал им: «Я нанял этого черного шикарного ниггера. Если остальные не хотят присоединиться к нему, пусть отправляются выполнять дьявольскую грязную работу, пусть идут в барак, пакуются и делают отсюда ноги. Вы меня поняли?»

Вот и хорошо, они уйдут. И Вильсон скомандовал: «Шагом марш отсюда, хреновые ублюдки!»
Итак, они убрались, а Вильсон повел меня к одному из инструментальных сараев и дал мне лопату. Потом повел меня к большому полю, которое находилось как раз там, где сейчас стоят аэробусы северо-восточных авиалиний. И он посмотрел на меня с кривой усмешкой, и он показал мне на землю и сказал: «Видишь эту яму, черномазый?»

Там не было никакой ямы, но я решил, что для меня будет лучше, если я буду соглашаться с ним во всем, что придет ему в голову. Поэтому я посмотрел на то место на земле, которое он мне показал и сказал, что пусть он не сомневается, разумеется, я вижу ее. Но он дал мне в нос и свалил меня на землю и кровь хлестала прямо на чистую рубашку.

«Ты не видишь ее, потому что какой-то чертов ублюдок ее закопал», — кричал он, и я увидел два больших пятна на его щеках. Но при этом он ухмылялся, и выглядел вполне довольным. «Так, мистер Добрый День, вот, что ты будешь делать! Убирай-ка грязь из этой ямы. Марш!»
И я копал больше двух часов, пока не выкопал яму себе до подбородка. Последние несколько метров шла сплошная глина, и к концу я стоял по колена в воде, и башмаки были мокры насквозь.

«Вылезай, Хэнлон», — сказал мне сержант Вильсон. Он сидел рядом на траве, покуривая сигарету. Он даже не предложил мне помочь. Я был грязный и мокрый с ног до головы. Он встал и подошел ко мне. Он показал на яму. «Что ты там видишь, ниггер?» — спросил он. «Вашу яму, сержант Вильсон», — сказал я. «Не нужна мне никакая яма, вырытая негром, давай, забрасывай ее грязью, рядовой Хэнлон».

Я, конечно, закопал ее обратно, и когда я все сделал, солнце уже клонилось к закату и становилось холодно. Он подошел и смотрел на меня, пока я не заровнял всю эту землю на поверхности лопатой. «А что ты видишь здесь сейчас, ниггер?» — спросил он меня. «Кучу грязи, сэр», — сказал я, и он снова меня ударил. Боже мой, Микки, я был на грани того, чтобы размозжить ему голову этой лопатой. Но если бы я сделал это, никогда бы мне не видать неба над головой, разве только через тюремную решетку. Но случалось, я подумывал, что напрасно не сделал этого. И все-таки я старался любой ценой сохранять мир.

«Это не куча грязи, ты, тупая грязная скотина! — орал он на меня, брызгая слюной. — Это
моя яма!
Лучше выкопай ее сейчас же! Марш!»
И вот я опять копал эту яму, а потом опять закапывал ее, а потом он спросил, зачем я ее закопал, — он как раз хотел в нее сходить. И я опять копал ее, а он снял штаны и свесил свою грязную задницу над ней и смеялся надо мной, пока делал свои дела и спрашивал: «Ну, как ты, Хэнлон?»

«Все в порядке, сэр», — отвечал я ему, потому что решил: нет, не поддамся, пока я держусь на ногах, пока я еще в сознании, пока не упаду замертво. Меня не вывести из терпения!
«Хорошо, я понял, рядовой Хэнлон, тогда начинай ее закапывать.
Давай, давай, больше жизни, что-то ты стал очень медлительным».

И вот, когда я закапывал ее в очередной раз, прибежал через поле его друг и сказал, что приходила какая-то инспекция и они не могли найти Вильсона. Мои друзья прикрыли меня, поэтому со мной все было в порядке, но друзья Вильсона, если их можно так назвать, даже не побеспокоились. Он позволил мне уйти, а я потом все смотрел, не появится ли его имя на доске Наказаний на следующий день, но этого не произошло. Я думаю, он сказал, что пропустил проверку, потому что учил уму разуму одного грязного ниггера, который выкопал и закопал все ямы на территории базы в Дерри.

Они, наверное, дали ему медаль за это, вместо того, чтобы заставить чистить картошку. Вот как шли дела во время Компании И в Дерри».
Отец рассказал мне эту историю в 1958 году, тогда, я думаю, ему стукнуло 50, а матери было только 41 год. И я спросил его, почему же он возвратился в Дерри после всех этих ужасов.

«Ну, мне было только 16 лет, когда я пошел в армию, я соврал им о своем возрасте, чтобы они меня взяли. Это даже была не моя идея, это мать мне сказала. Я был большого роста, потому-то вранье прошло, я думаю. Я родился и вырос в Бургао, Северная Каролина, и мы видели мясо только, когда продавали табак, а иногда зимой, когда отец подстреливал опоссума или енота. Самое хорошее, что я вспоминаю о Бургао, было жареное мясо опоссума с кукурузными лепешками, которыми обложено было мясо в большом количестве.

Отец мой погиб в результате несчастного случая с какой-то сельхозмашиной. И мать сказала, что собирается взять Филли Лубрида в Коринт, так у нее были какие-то родственники, Филли Лубрид был приемным ребенком».
«Ты имеешь в виду моего дядю Фила?» — спросил я, улыбаясь при мысли, что кто-то мог называть его Филли. Он был юристом в Таксоне, штат Аризона, и уже шесть лет состоял в Городском Совете.

Когда я был маленьким, я думал, что дядя Фил очень богатый. Для черного человека в 1958 году, я думаю, он и был богатым. У него было 20 тысяч долларов в год.

«Да, это его я имею в виду, — сказал папа. — Но в те дни это был парень двенадцати лет, он носил соломенную матросскую шляпу и бегал босиком. Он был самый младший, я был постарше, все остальные уехали — двое умерли, двое женились, один Говард был в тюрьме. Он никогда не отличался послушанием. «А ты ступай в армию, — говорила мне твоя бабушка Ширли, — я не думаю, что они платить тебе сразу же станут, но когда начнут, ты сможешь каждый месяц что-нибудь высылать мне. Мне не хочется отсылать тебя, сынок, но если ты не позаботишься обо мне и Филли, я не знаю, что с нами станет». Мать отдала мне свидетельство о рождении, и я видел, что она подправила дату рождения, так что получилось, что мне восемнадцать лет.

Вот я и пошел на призывной пункт, где производился набор и попросил, чтобы меня взяли. Вербовщик показал мне бумаги и где я должен расписаться. «Я умею писать, могу написать свое имя». Но он не поверил и стал смеяться надо мной. «Тогда давай пиши, черномазый», — сказал он. «Минуточку, — ответил я, — я хочу задать вам пару вопросов». «Валяй, я могу ответить на все твои вопросы». «А правда, что в армии два раза в неделю бывает мясо?» «Нет, у них не два раза в неделю мясо», — сказал он.

«Я так и думал», — сказал я, размышляя, что этот человек хоть и кажется обманщиком, все-таки оказался честным обманщиком. Потом он сказал: «У них мясо не два раза в неделю, а каждый день», — и это заставило меня усомниться в его честности. «Ты меня за дурачка держишь», — сказал я.
«Такой ты и есть, черномазый!» — сказал он.
«Ладно, а если я вступлю в армию, я смогу помогать маме и Филли? Мама говорила, будет выплата».

«Вот, пожалуйста, это здесь, — сказал он, и протянул мне аттестационный лист. — Что еще у тебя на уме?»
«Отлично, а что слышно с учебой на офицера?»
Он откинул голову назад и так захохотал, что мне показалось — он захлебнется своей слюной. Потом он сказал: «Сынок, будет конец света, если в этой армии появится черномазый офицер. Все, подписывай, я уже устал от тебя».

Вот я и подписал и посмотрел, как он штампует аттестационный лист, а потом он дал мне текст присяги, а потом я стал солдатом. Я думал, они пошлют меня в Нью-Джерси, где армия строила мосты на случай войны. А вместо этого я попал в Дерри, Мэн и Компания И».

Он вздохнул и пригладил волосы, большой человек с белыми волосами, которые кольцами ложились на шею. В это время у нас была довольно большая ферма в Дерри и, наверное, самая лучшая стоянка на дороге к югу от Бангора. Все мы трое работали с утра до вечера, и отец еще нанимал кого-нибудь для помощи во время уборки урожая.

Он сказал: «Я вернулся обратно, потому что я видел Юг и видел Север, и одинаковая ненависть к нам и там и тут. И не только, и не столько сержант Вильсон убедил меня в этом. Он был никем — так себе, белый бедняк из Джорджии, но везде носил свой Юг с собой. Ему не надо было говорить, как Масону-Диксону, что он ненавидит негров. Он просто
делал

это. Нет, только пожар в Черном Местечке убедил меня в этом». Он взглянул на мою мать, которая занималась шитьем. Она не подняла головы, но я знал, что она слушает внимательно, и отец знал это тоже.

«В любом случае этот пожар сделал меня человеком. Около 60 человек погибло от этого пожара, из них 18 из Компании И. Действительно, после пожара почти никого не осталось из Компании. Генри Витсон…. Сток Ансон…. Алан Снопе, Эверет Маккаслин… Нортон Сарторис… все мои друзья, все погибли в огне. И этот пожар разожгли не сержант Вильсон с его чертовыми дружками. Он был разожжен деррийским отделением Легиона Белой Благопристойности Мэна. Некоторые ребята, сынок, с которыми ты ходишь в школу — это сыновья отцов, которые зажгли спичку, что дотла сожгла Черное Местечко. Но я не хочу говорить о бедных детишках».

«Но зачем, папа, зачем они сделали это?»
«Ну потому, что они были частью Дерри», — сказал отец, усмехаясь. Он медленно зажег свою трубку и загасил спичку.
«Я не знаю, почему это произошло именно здесь, я не могу объяснить тебе этого, но я знаю одно, я не удивлен.

Легион Белой Благопристойности был северной версией Ку-Клус-Клана, понимаешь. Они тоже ходили в белых простынях, с таким же крестом, они писали такие же послания ненависти черным. В церквях, где проповедники толковали о равенстве черных с белыми, они подумывали порой установить динамнтные шатки. Большинство книг по истории описывает действия ККК, а не Легиона Белой Благопристойности. Я думаю, это потому, что большинство книг по истории написаны северянами, и они этого стыдятся.

Этот Легион был особенно популярен в больших городах и промышленных центрах — в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Детройте, Балтиморе, Бостоне, Портсмуте — везде были его отделения. Они пытались организовать отделение в Мэне и в Дерри имели самый большой успех. А чуть позже было организовано очень солидное отделение в Левинстоне — это почти совпало по времени с пожаром в Черном Местечке, — но в этом случае их не беспокоили черномазые, насилующие белых женщин, или то, что черные отберут работу у белых, потому что там не было ни одного черномазого, о котором можно было бы говорить. Левинстонские легионеры занялись бродягами, которых они прозвали «босоногая армия», и очень опасались, что они соединятся с коммунистическими подонками — это они имели в виду любых безработных. Легион Благопристойности высылал этих парней из города, как только они появлялись там. Да, Легион хорошенько поработал после пожара».

Он помолчал, попыхивая трубкой.
«Кроме Легиона, Микки, еще одно зерно нашло здесь благоприятную почву — обыкновенные клубы для богатых. А после пожара они все посбрасывали свои простыни и все было забыто». На этот раз в его голосе прозвучало такое презрение, что даже мама подняла голову и посмотрела на него с испугом. «В конце концов, кто был убит? 18 негритянских солдат, 14 или 15 городских негров, четыре негра из джаза… и кучка любителей негров. Что с того?»
«Вилл, хватит», — сказала моя мама.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь