ОНО

сделать все хорошо, я думаю. А ты что думаешь, Большой Билл?
— Я думаю, шел бы ты подальше, — сказал Билл. И они пошли к
гостинице, смеясь, и когда Билл толкнул стеклянную дверь, Беверли
поймала взглядом что-то такое, чего она никогда не забудет, но о чем
никому не скажет. На один момент она увидела их отражения в стекле —
только их было шесть, не четыре, потому что Эдди стоял позади Ричи, а
Стэн — позади Билла, слегка улыбаясь.
9

Выход, Сумерки, 10 августа 1958 года
Солнце аккуратно садится за горизонт, как немного приплюснутый
красный мяч, и бросает лихорадочные лучи света на Барренс. Железный
люк на одной из насосных станций немного поднимается, потом опять
опускается, снова поднимается и начинает скользить.
— Тттолкай ее, Бен, а то у меня ппплечо сссломается. Крышка
скользит дальше, поднимается и падает в кустарник, который растет вокруг

бетонного цилиндра. Семеро детей вылезают один за другим и
оглядываются, моргая от молчаливого изумления. Они похожи на детей,
которые никогда прежде не видели дневного света.
— Здесь так спокойно, — тихо говорит Беверли. Единственные звуки
— это шум воды и торжественное пение насекомых. Ураган прошел, но
Кендускеаг по-прежнему очень высок. Ближе к городу, недалеко от того
места, где река одевается в бетон и начинает называться Каналом, она

выходит из берегов, хотя наводнение, несомненно, очень серьезное; самое
страшное — несколько затопленных подвалов. На этот раз.
Стэн уходит от них, лицо
его смущенное и задумчивое. Билл
оглядываемся и сначала думает, что Стэн увидел маленький костер на
берегу реки, костер — это его первое впечатление; красные языки пламени
— слишком яркие, чтобы смотреть на них. Но когда Стэн подбирает это
правой рукой, угол освещенности меняется и Билл видит, что это всего

лишь бутылка из-под «кока-колы», которую кто-то бросил в реку.
Он видит, как Стэн поднимает ее, держит за горлышко и бьет о выступ
скалы, на берегу. Бутылка разбивается, и Билл чувствует, что все смотрят, как Стен достает что-то из остатков бутылки со спокойным и
сосредоточенным видом.
Наконец он поднимает узкий кусок стекла. Уходящее на запад солнце
отбрасывает красный луч и отражается в нем, и Билл опять думает: «Как
огонь».

Стэн глядит на него, и Билл вдруг понимает, ему все совершенно ясно
и понятно. Он идет навстречу Стэну и протягивает ему руки, ладонями
вверх. Стэн отступает назад прямо в воду. Маленькие жучки мелькают
над ее поверхностью, и Билл видит переливчатую стрекозу в траве у
дальнего берега, как маленькую летящую радугу. Лягушка заводит свою
заунывную песнь, и, когда Стэн берет его левую руку и разрезает осколком

стекла ладонь и кровь начинает капать, Билл думает в каком-то экстазе:
«Сколько здесь жизни!»
— Билл!
— Конечно. Обе.
Стэн разрезает другую его руку. Больно, но не очень. Жалобно
начинает звать кого-то козодой — холодный, мирный звук. Билл думает:
«Козодой поднимает луну».
Он смотрит на свои руки, на обе, кровоточащие, а потом вокруг. А
вот и остальные — Эдди со своим ингалятором, зажатым в одной руке;

Бен с его огромным животом, выпирающим из разорванных остатков
рубашки; Ричи, его лицо странно беззащитно без очков;
Майк, молчаливый и торжественный, его обычно полные губы сжаты
в одну тонкую линию. И Беверли — голова поднята, глаза широко
открыты и ясны, волосы все еще красивые, несмотря на грязь.
Все мы. Все мы здесь.
И он видит их, по-настоящему видит их, в последний раз, потому что
каким-то образом он понимает, что они никогда не будут вместе опять,

всемером — так, как сейчас. Никто ничего не говорит. Беверли поднимает
руки, через некоторое время — Ричи и Бен поднимают руки тоже. Майк и
Эдди делают то же самое. Стэн разрезает им руки одному за другим, а
солнце начинает полоть за горизонт, охлаждая красный свой жар до
сумеречного бледно-розового цвета. Козодой снова начинает кричать. Билл
видит первые слабые завитки тумана на воде и чувствует, что

становится частью всего этого — острый экстаз, о котором он никогда
не будет говорить, как Беверли позже никогда не скажет об отражении,
которое она видела, об этих двух мертвых мужчинах, с которыми она
дружила, когда была ребенком.
Ветерок шевелит деревья и кусты, заставляя их вздыхать, а он думает:
«Это прелестное местечко, и я никогда не забуду его. Как здесь красиво, и
какие они красивые; каждый из них прекрасен».

Козодой снова кричит, мелодично и плавно, и на миг Билл чувствует,
что и он может петь, а потом растаять во мраке — как будто улетая,
храбро паря в воздухе.
Он смотрит на Беверли, а она улыбается ему. Она закрывает глаза и
разводит руки. Билл берет ее левую руку, Бен — правую. Билл чувствует
тепло
ее
крови,
смешивающейся
с
его
собственной.
Другие
присоединяются, и они стоят кружком, их руки соединены в этом
совершенно сокровенном единении.

Стэн смотрит на Билла настойчиво и даже со страхом.
— Ппппоклянемся, чччто мммы ввернемся, — говорит Билл. —
Поклянитесь ммне, ччто если Оно не ммертво, мы вввсе вернемся домой.
— Клянусь, — говорит Бен.
— Клянусь, — Ричи.
— Да, клянусь, — Бев.
— Клянусь, — бормочет Майк Хэнлон.
— Да, клянусь, — Эдди, его голос тонок и тих.
— Я тоже клянусь, — шепчет Стэн, но его голос срывается, и он
смотрит вниз, когда говорит эти слова.
— Я кккклянусь.

Так это было, вот и все. Но они постояли там еще, обретая силу в этом
кружке, в защищенном со всех сторон теле, которое они создали. Свет
окрашивает их лица в бледные слабеющие цвета; солнце уже зашло, и закат
умирает. Они стоят вместе в кружке, когда темнота опускается на Барренс,
наполняя все тропинки, по которым они гуляли в это лето, полянки, где они
играли в салки и в войну, потайные местечки, где они сидели и обсуждали

важные детские вопросы или курили сигареты Беверли, или где они просто
молчали, наблюдая за отражением облаков в воде. Глаза дня закрывались.
Наконец Бен опустил руки. Он что-то сказал, кивнул головой и ушел.
Ричи идет за ним, потом Беверли и Майк идут вместе. Все молчат. Они
карабкаются на набережную Канзас-стрит и просто расходятся. И когда
Билл вспоминает все это двадцать семь лет спустя, он понимает, что они

больше никогда не собирались все вместе. Вчетвером — довольно часто, иногда впятером, вшестером однажды или дважды. Но никогда все семеро.
Он уходит последним. Он долго стоит, облокотившись на чахлый
забор, глядя вниз на Барренс, пока впереди не загорается первая звезда на
летнем небе. Он стоит под голубым и над черным и смотрит, как Барренс
наполняется темнотой.
Мне никогда не захочется играть там, внизу, —
неожиданно понимает

он и удивляется, что мысль эта не ужасает его и не печалит, а, наоборот, освобождает.
Он стоит там еще немного, потом отворачивается от Барренса и
направляется домой, проходя по темным улицам, держа руки в карманах, глядя время от времени на дома Дерри, тепло освещенные ночным светом.
Через квартал или два он начинает идти быстрее, думая об ужине… а
еще через пару кварталов он начинает насвистывать.
ДЕРРИ:. ПОСЛЕДНЯЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

Океан в это время — это сплошная флотилия
кораблей;
и вряд ли нам удастся не столкнуться с каким-
нибудь из них,
переплывая его. Мы просто пересекаем его, —
сказал мистер Микобер,
поигрывая своими очками, — просто пересекаем.
Движение — это иллюзия.
Чарльз Диккенс «Давид Копперфильд»
4 июня 1985 года
Билл пришел минут двадцать назад и принес мне эту книгу — Кэрол
нашла ее на одном из столов в библиотеке и отдала ему, когда он попросил.

Я думал, что ее мог бы взять шеф полиции Рэдмахер, но, очевидно, он не
хотел с ней ничего делать.
Заикание Билла опять исчезает, но бедняга постарел за эти четыре дня
года на четыре. Он сказал мне, что Одра выпишется из больницы Дерри
(где я и сам сейчас лежу) завтра, и только нужно будет пройти частное
обследование в Институте Мозга в Бангоре. Физически она чувствует себя
превосходно — небольшие царапины и синяки уже проходят. Но
психически…

— Ты поднимаешь ей руку, а она остается в таком же положении, —
сказал Билл. Он сидел у окна, вертя в руках стакан с содовой. — Она так и
будет там болтаться, пока кто-нибудь не положит ее на место. Она
реагирует, но очень заторможенно. Они сделали снимок мозга, он
показывает сильное поражение альфа-волны. Она в кккататоническом
шоке, Майк.
Я сказал:
— У меня есть идея. Может быть, и не очень хорошая. Если тебе не
понравится, просто скажи.

— Какая?
— Мне здесь торчать еще целую неделю, — сказал я. — Вместо того,
чтобы посылать Одру в Бангор, почему бы тебе не поехать ко мне вместе с
ней, Билл? Побудь с ней недельку. Разговаривай, даже если она не отвечает.
Она… она в сознании?
— Нет, — сказал Билл угрюмо.
— А ты сможешь — я имею в виду — ты будешь…
— Попробую ли я сделать что-нибудь? — Он улыбнулся, и это была
такая страдальческая улыбка, что мне пришлось отвести глаза. Так

улыбался мой отец, когда рассказывал мне о Батче Бауэрсе и цыплятах. —
Да. Я думаю, что мы так и сделаем.
— Не буду уговаривать тебя не обращать на это внимания, ты не
сделаешь этого, это очевидно, — сказал я, — но, пожалуйста, помни, ты
сам высказался, что многое из того, что произошло, было безусловно
предопределено. Это может включать и Одру.
— Я ннничего не скажу о том, куда я ездил.
Иногда лучше вообще ничего не отвечать, что я и сделал.

— Хорошо, — сказал он. — Если ты действительно предлагаешь
мне…
— Да, именно предлагаю. Ключи возьмешь в больничной камере
хранения. У меня там в морозилке парочка бифштексов «Дельмонико».
Может быть, и это было предопределено.
— Она ест только мягкую и жидкую пищу.
— Ну ладно, — сказал я, продолжая улыбаться, — может быть,
появится причина отпраздновать что-нибудь. Там есть очень хорошая

бутылка вина в шкафу в кладовке. «Мондави». Местное, но очень хорошее.
Он подошел и пожал мне руку.
— Спасибо, Майк.
— В любое время, Большой Билл. Он отпустил мою руку.
— Ричи улетел в Калифорнию сегодня утром? Я кивнул.
— Ты думаешь поддерживать с ним связь?
— Ммможет быть. Некоторое время в любом случае. Но… — он
посмотрел на меня ровно. — Это снова произойдет, я думаю.
— Забывание?
— Да. Фактически, я думаю, что это уже началось. Так, небольшие

фрагменты. Детали. Но, думаю, это будет усиливаться.
— Может быть, это и к лучшему.
— Может быть, — он выглянул из окна, все еще вертя в руке стакан с
содовой, почти наверняка думая о своей жене, такой большеглазой,
молчаливой, красивой и восковой.
Кататония.
Похоже на звук
захлопывающейся двери. Он вздохнул:
— Может быть, так и есть.
— Что с Беном и Беверли?
Он посмотрел на меня и улыбнулся:
— Бен пригласил ее с собой в Небраску, и она согласилась, по крайней

мере, на время. А ты знаешь о ее плане насчет Чикаго?
Я кивнул. Беверли рассказала Бену, а Бен рассказал мне вчера.
Насколько я понимаю
(абсурдность положения),
последнее описание
Беверли ее мужа, замечательного, фантастического Тома, было гораздо
более правдивым, чем первое. Замечательный, фантастический Том держал
Бев в эмоциональных, душевных, а иногда и физических тисках последние
четыре года, а то и больше. Замечательный, фантастический Том приехал

сюда, выбив информацию о Бев из ее единственной близкой подруги.
— Она сказала, что собирается поехать к подруге в Чикаго через
неделю и подать заявление о пропаже Тома.
— Очень сомнительно, — сказал я. — Никто никогда не будет искать
его там.
Э
дди тоже, —
подумал я, но ничего не сказал.
— Нет, думаю, нет, — сказал Билл. — Когда она приедет, бьюсь об
заклад, Бен тоже с ней приедет. А ты знаешь кое-что еще? Что-то по-
настоящему странное?
— Что?

— Я думаю, что она действительно помнит,
что
случилось с Томом.
Я уставился на него.
— Она забыла или забывает, — сказал Билл. — А я не могу вспомнить,
как выглядела
дверь
в то место, где было Оно. Я стараюсь думать об этом, вспоминать, и случается странная вещь: я начинаю представлять кккозлов,
гуляющих по мосту, из этого рассказа «Три козленка Билли». Ничего себе?
— След приведет в конце концов в Дерри, след Тома Рогана, — сказал

я. — Он оставил после себя кучу бумаг. Арендовал машину, авиабилеты.
— Не уверен, — сказал Билл, зажигая сигарету. — Я думаю, что он
оплатил билеты наличными и назвал вымышленное имя. Может быть,
купил здесь дешевый автомобиль или украл какой-нибудь.
— Почему?
— Давай посмотрим, — сказал Билл. — Неужели он проделал такой
путь только ради того, чтобы отшлепать ее?
Наши взгляды встретились, и мы немного помолчали, глядя друг на
друга, потом он встал.

— Слушай, Майк…
— Все будет хорошо, сплюнь три раза, — сказал я. — Я в этом
разбираюсь.
Он рассмеялся. Смеялся он долго, а когда всхлипнул в последнем
приступе смеха, он сказал:
— Спасибо, что выручил с квартирой, Майк.
— Я не могу поклясться, что это приведет к какому-нибудь результату.
Там нет каких-либо лечебных свойств, насколько я могу судить.
— Хорошо… Увидимся. — И тут он сделал странную вещь, странную,

но довольно приятную: он поцеловал меня в щеку. — Благослови тебя
Господи, Майк. Я буду поблизости.
— Все еще будет в порядке, Билл, — сказал я. — Не оставляй надежду.
Все может быть в порядке.
Он улыбнулся и кивнул головой, но думаю, что одно и то же слово
было у нас на уме:
Кататония.
5 июня 1985 года
Сегодня приходили попрощаться Бен и Беверли. Они не летят. Бен
арендовал автомобиль — огромный «кадиллак» у Герца, и они собираются

ехать в автомобиле, не спеша. В их глазах было что-то такое, что позволяло
им медлить сейчас, и, ставлю свою пенсию, они будут делать это до самой
Небраски.
Беверли обняла меня, пожелала мне поправляться побыстрее, а потом
заплакала.
Бен тоже обнял и в третий или четвертый раз попросил меня писать. Я
сказал ему, что буду писать, и так я и сделаю… некоторое время, по
крайней мере… Потому что в этот раз со мной происходит то же самое.
Я забываю.

Как только что сказал Билл, пока это только мелочи, детали. Но мне
кажется, что это будет усиливаться. Произойдет ли это через месяц или год,
но только эта книга будет напоминать о том, что произошло здесь, в Дерри.
Я даже думаю, что сами слова могут начать исчезать, оставляя пустые
страницы, как тогда, когда я купил эту записную книжку в канцелярском
отделе универмага Фриза. Это ужасная мысль, и при дневном свете она мне

кажется совершенно параноидальной… но знаете ли вы, что в ночные часы
она кажется совершенно логичной?
Это забывание… его перспектива повергла меня в панику, но и дала
мне некоторое облегчение. Это означает, что на этот раз они действительно
убили Его, так как уже нет нужды в дежурном, который должен стоять на
часах в ожидании, когда начнется новый цикл. Печальная тревога и

неизъяснимое облегчение. И все-таки я склоняюсь в сторону облегчения, необъяснимого или объяснимого, не имеет значения.
Билл пришел сказать, что они с Одрой въехали ко мне. В ней никаких
изменений.
— Я всегда буду помнить тебя, — это сказала мне Беверли, когда они с
Беном уезжали.
И я прочел в ее глазах, что она действительно не забудет.
6 июня 1985 года
Интересное место в сегодняшней «Дерри Ньюз» на первой странице.

Под заголовком: «Ураган заставил Хэнли отказаться от планов дальнейшей
застройки».
Хэнли
—
это
предположительно
Тим
Хэнли,
мультимиллионер, который ворвался в Дерри как вихрь в конце 60-х.
Именно Хэнли и Зитнер организовали консорциум, ответственный за
строительство Городского Центра (который в соответствии с другой статьей
на странице один, возможно, будет объявлен полным банкротом). Тим
Хэнли мечтал увидеть, как растет и процветает Дерри. Были, конечно,

здесь и мотивы прибыли, но было и что-то большее. Хэнли искренне хотел
увидеть, как это случится. То, что он неожиданно оставил намерения о
дальнейшей застройке, дало мне некоторую пищу для размышления.
Совершенно очевидно, конечно, что Хэнли больше не питает добрых
чувств к Дерри. Я считаю, что также возможно, что он скоро потеряет свою
последнюю рубашку из-за разрушения Центра.
Но статья также утверждает, что Хэнли не одинок — другие вкладчики

и предполагаемые вкладчики денег в Дерри могут передумать. Конечно, не
будем тревожить Эла Зитнера — Бог прибрал его, когда все рушилось на
окраине Дерри. Что касается других, то они думают, как и Хэнли, и стоят
перед трудной проблемой — как восстановить городскую зону, если вы
знаете, что больше 50 процентов ее лежит под водой?
Я думаю, что после долгого призрачно-живого существования Дерри
умирает… как ночная фиалка, чье время цветения пришло и ушло.

Сегодня днем звонил Биллу Денбро. У Одры никаких изменений.
Час тому назад звонил Ричи в Калифорнию. Его автоответчик
сопровождал вопросы музыкой из третьего альбома «Криденс», которая
звучала на заднем плане. Эти чертовы машины всегда выбивали меня из
колеи. Я оставил свое имя и номер телефона, потом, поколебавшись,
добавил, надеюсь, что он снова будет носить свои контактные линзы. Я
хотел было уже повесить трубку, как Ричи сам поднял трубку и сказал:

— Майки! Как ты там?
Голос его был дружелюбным и теплым… но в нем слышалось явное
замешательство, как будто его схватили за руку.
— Хэлло, Ричи! — сказал я. — У меня все нормально.
— Хорошо. Больше не болит?
— Немного. Но скоро все пройдет. Только чешется сильно. Буду
чертовски рад, когда снимут гипс с ребер. Кстати, я люблю «Криденс».
Ричи засмеялся:
— Фи, это не «Криденс», это «Рок-н-ролльные девчонки» из

последнего альбома Фогерти «Сентерфильд». Слышал что-нибудь из этого
альбома?
— Нет.
— Купи, это великолепно. Это как… — он подыскивал слова
некоторое время, а потом сказал:
— Это как раньше.
— Обязательно куплю, — сказал я и, возможно, сделаю это. Мне
всегда нравился Джон Фогерти. А «Грин Ривер» — это моя самая любимая
песня из «Криденс». Там поется: «Возвращайся домой перед самым
закатом», да, именно так.
— А как там Билл?

— Они с Одрой присматривают за моим домом, пока я здесь.
— Хорошо. Это хорошо, — он немного помолчал. — Хочешь
услышать что-нибудь странное, старина Майки?
— Конечно, — сказал я. Я прекрасно знал, что он собирается сказать.
— Ну ладно… Я сижу здесь в моей студии, слушаю последние
новинки,
делаю кое-какие копии, читаю какие-то мемуары… у меня тут
горы всякого барахла, и я просматриваю их уже целый месяц по двадцать

пять часов в сутки. Поэтому я включил автоответчик, но звук убавил почти
до предела, чтобы отвечать на звонки, на которые я хочу отвечать. А всяких
кретинов я могу прослушать и в записи. А тебя я заставил так долго
говорить по автоответчику только потому, что…
— …потому что сначала ты не сообразил, кто я такой.
— Господи, правильно. Как ты узнал?
— Потому что мы все опять начали забывать. На этот раз
все.
— Майки, ты
уверен?
— Как была фамилия Стэна? — спросил я его.

На другом конце провода замолчали. И надолго замолчали. Во время
этой паузы я слышал какую-то женщину, разговаривавшую в Омахе… или,
может быть, она была в Рутвене или в Аризоне, или во Флинте, Мичиган. Я
слышал ее так же ясно, как если бы это был голос космонавта,
покидающего солнечную систему в капсуле сгоревшей ракеты и
благодарящего кого-то за печенье.
Потом Ричи сказал нерешительно:
— Я думаю, Андервуд, но это не еврейская фамилия, правда?
— Его фамилия была Урис.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь