ОНО

Доллара». Эль-Катук попытался бежать. Клод вытащил топор из стены и
всадил его ему между лодыжками. Эль-Катук рухнул. Стагли Греньер снова
выстрелил в Хэро, на этот раз немного удачнее. Он целился в голову
сумасшедшего лесоруба — пуля ударила в мясистую часть бедра Хэро.
Тем временем Эль-Катук отчаянно полз к двери, волосы упали на его
лицо. Хэро снова опустил топор со злобным рычанием, и через мгновение

отрубленная голова Катука катилась по полу, устланному опилками, с
причудливо высунутым языком. Она подкатилась к обутой ноге лесоруба
по имени Уорни, который провел большую часть дня в «Долларе» и
который к тому времени так нагрузился, что не понимал, на земле он или
на море. Он отфутболил голову, не глядя, что это такое, и крикнул Джонси
принести ему еще пива.
Эль-Катук прополз еще три фута, кровь била из его шеи сильной

струей, прежде чем он окончательно отбросил копыта. Это подстегнуло
Стагли. Хэро повернулся к нему, но Стагли выскочил в уборную и запер
дверь.
Хэро бросился туда, вопя и беснуясь, слюни текли у него изо рта.
Когда он вошел, Стагли не было, хотя холодное, протекающее помещение
не имело окон. Минуту Хэро стоял там, опустив голову, мощные руки его
были забрызганы кровью и слизью, и затем с ревом смахнул крышки с трех

очков. И в этот момент он увидел, как ботинки Стагли исчезают под
зазубренной доской, идущей по краю стены туалета. Стагли Греньер с
пронзительным криком бежал под дождем по Эксчейндж-стрит, весь в
дерьме, крича, что его убивают. Он пережил резню в «Серебряном
Долларе» — он был единственным, кто пережил, но через три месяца,
наслушавшись шуток о методе своего избавления, он навсегда покинул
Дерри.

Хэро вышел из туалета и стоял перед ним, как бык после приятного
волнения, голова была опущена вниз, топор он держал перед собой. Он
тяжело дышал и сопел и был покрыт запекшейся кровью с головы до ног.
— Закрой дверь, Клод, вонища идет до небес, — сказал Сарагуд. Клод
уронил топор на пол и сделал, что его просили. Он пошел к карточному
столу, где сидели его жертвы, отфутболив по дороге отрубленную ногу

Эдди Кинга. Затем он просто сел и положил голову на руки. Возлияния и
разговор в баре продолжались. Через пять минут начали прибывать еще
люди, среди них три или четыре заместителя шерифа (за главного был отец
Лала Маршена, и когда он увидел все это, у него случился сердечный
приступ, и его отправили к доктору Шратту). Клода Хэро повязали. Когда
его забирали, он не оказал никакого сопротивления.

Той ночью все бары на Бейкер и Эксчендж-стрит бурлили и кипели от
новостей о резне. Праведная ярость начала брать верх, и, когда бары
закрылись, более семидесяти человек отправились в город к тюрьме и
окружному суду. В руках у них были факелы и фонари. Некоторые несли
пистолеты, некоторые — топоры, некоторые — ножовки.
Окружной шериф должен был вернуться из Бангора полуденным
автобусом на следующий день, поэтому
его
там не было, а Гус Маршен

лежал в лазарете доктора Шратта с сердечным приступом. Два заместителя,
которые сидели в конторе, играя в криббидж, услышали, как идет толпа, и
быстро вышли оттуда. Пьяные вломились и вытащили Клода Хэро из
тюремной камеры. Он не очень-то протестовал, и казался безучастным.
Они протащили его на своих плечах, как футбольного героя, вынесли
на Канал-стрит и там линчевали на старом вязе, нависавшем над Каналом.
«Он совсем не сопротивлялся», — сказал Эгберт Сарагуд. Это было,

насколько подсказывают городские хроники, единственное линчевание,
которое когда-либо имело место в этой части штата Мэн. И почти нет
необходимости говорить, что в «Новостях Дерри» не было никаких
сообщений. Многие из тех, кто продолжал беспечно пить, пока Хэро делал
свое дело в «Серебряном Долларе», участвовали в линчевании —
вздернули его. К полуночи их настроение изменилось.
Я задал Сарагуду последний вопрос: видел ли он кого-нибудь, кого он

не знал, в течение этого страшного дня? Кого-нибудь, чей вид удивил его, как странный, не к месту, смешной, даже клоунский? Кого-нибудь, кто бы
пил в баре в этот день, кого-то, кто, может быть, обратился в одного из
подстрекателей в эту ночь, пока пьянка продолжалась и разговор перешел к
линчеванию?
— Может быть, это было, — ответил Сарагуд. Он устал к тому
времени и клевал носом, готовый к послеобеденному сну. — Это было

очень давно, мистер. Давным-давно.
— Но вы кое-что помните, — сказал я.
— Я, помню, думал, что по дороге в Бангор должна быть ярмарка, —
сказал Сарагуд. — Я в ту ночь гудел в «Кровяной Бадье». «Бадья» была в
шести дверях от «Серебряного Доллара». Там был парень… смешной такой
парень… делал сальто и перевороты… жонглировал стаканами… трюки…
клал монеты на свой лоб, и они оставались прямо там… смешно, знаете
ли…

Его костлявый подбородок снова опустился ему на грудь. Он
собирался заснуть прямо передо мной. В углах рта начала скапливаться
слюна; у рта было столько складочек и морщинок, как на кошельке у леди.
— Видел его несколько раз с тех пор, — сказал Сарагуд. — Думаю, что
он, может быть, так хорошо провел время той ночью… что решил уходить.
— Да. Он долго был поблизости, — сказал я.
Его ответом был слабый храп. Сарагуд заснул в своем кресле у окна с

лекарствами, разложенными для него на подоконнике, как солдаты,
явившиеся на смотр. Я выключил свой магнитофон и просто сидел какое-то
время, глядя на него, этого странного путешественника по времени с 1890
года, который помнил время, когда не было машин, электрических ламп, самолетов, штата Аризона. И Пеннивайз был там, указывая им дорогу к
еще одному жуткому жертвоприношению, еще одному в длинной истории

жутких жертвоприношений Дерри. То, которое было в сентябре 1905-го,
послужило началом периода страха, включившего взрыв Кичнеровского
чугунолитейного завода в следующем году на Пасху.
Это вызывает некоторые интересные (и, насколько я знаю, жизненно
важные) вопросы. Что Оно
в действительности
ест, например? Я знаю, что некоторые дети были частично съедены — это показывают отметины-
укусы, но, возможно, именно мы заставляем Его делать это. Конечно, с

детства мы слышали, что первое, что делает монстр, когда уносит тебя в
глухой лес, — так это съедает тебя. Это, вероятно, худшее, что мы можем
вообразить. Но в действительности монстры живут верой, не так ли? Я
пришел к твердому выводу: пища может давать жизнь, но источник силы —
вера, а не пища. И кто более всего способен к всеобщему проявлению веры,
как не ребенок?
Но возникает проблема: дети растут. В церкви сила увековечивается и

обновляется периодическими ритуальными действиями. В Дерри тоже
власть, по-видимому, увековечивается и обновляется периодическими
ритуальными действиями. Может быть, Оно защищается тем, что, когда
дети вырастают и становятся взрослыми, они уже либо неспособны к вере,
либо искалечены духовным или воображенческим артритом.
Да. Я думаю, секрет здесь. И если я позвоню друзьям, что они
вспомнят? Чему они поверят? Достаточно ли этого, чтобы покончить с

этим страхом раз и навсегда, или только достаточно, чтобы быть убитым?
Их
зовут —
я знаю это очень хорошо. Каждому убийству в этом новом
цикле был вызов. Мы почти убили Его дважды, и в конце концов мы
загнали его в лабиринт туннелей и в отвратительные вонючие норы под
городом. Но мне кажется, я знаю еще один секрет: хотя
Оно
бессмертно

(или почти бессмертно), мы — нет. Оно должно только ждать до тех пор, пока акт веры который сделал нас потенциальными убийцами монстра и
источниками силы, не станет невозможным. Двадцать семь лет. Возможно,
этот период сна для Него такой же короткий и освежающий, как дневной
сон для нас. И когда Оно пробуждается, Оно то же самое, но треть нашей
жизни прошла мимо. Наши перспективы сузились, наша вера в колдовство,

которая и делает колдовство возможным, износилась, как пара новых
ботинок после многодневного хождения.
Зачем звать нас снова? Почему не дать нам просто умереть? Потому
что мы почти убили Его, потому что мы напугали Его, я думаю. Потому что
Оно жаждет отмщения.
И теперь, теперь, когда мы не верим больше в Санта-Клауса, в Золотой
Зуб, в Гензель и Гретель или тролля под мостом, Оно для нас готово.
Возвращайтесь, —
говорит Оно. —
Возвращайтесь, закончим наше дело в

Дерри. Приносите всякие свои шарики и свои «берегись»! То-то поиграем!
Возвращайтесь, и мы посмотрим, помните ли вы простейшую вещь из
всех: как нужно быть ребенком, облеченным верой, и поэтому бояться
темноты.
В этом одном, по меньшей мере, я выигрываю на тысячу процентов я
боюсь. Так жутко боюсь!
ЧАСТЬ V. РИТУАЛ ЧУДИ
Этого не надо делать. Все сети сгнили.
Вырви кишки из машины, не строй больше мостов.
Через какой воздух ты будешь летать, чтобы
соединить

континенты? Пусть слова падают как угодно —
они не
спасут любовь. Это будет редкое испытание. Они
очень
хотят спастись. Наводнение сделало свою работу.
Уильям Карлос Уильямс «Патерсон»
Смотри и запоминай. Смотри на эту землю,
Далеко-далеко через заводы и траву.
Конечно, да, конечно, они позволят тебе пройти.
Говори тогда и спроси лес и суглинок:
Что ты слышишь? Что шепчет земля?
Землю отняли у тебя: это не твой дом.
Карл Шапиро «Лекция о путешествии для
изгнанников»

Глава 19. ВО ВРЕМЯ НОЧНОГО БДЕНИЯ
1
Общественная библиотека в Дерри, 23.45
Когда Бен Хэнском закончил свой рассказ о серебряных шариках,
Майк решил, что всем пора спать.
— На сегодня уже достаточно, — сказал он. Самому Майку явно было
более чем достаточно: его лицо казалось усталым и вытянувшимся, и
Беверли подумала, что он выглядит просто больным.
— Но мы не закончили, — возразил Эдди. — Как насчет всего
остального? Я все еще не помню…

— Майк ппправ, — сказал Билл. — Либо мы вспомним, либо нннет. Я
думаю, мы ввспомним. Мы вввспомним все, что нужно.
— Может, все это нам полезно? — предположил Ричи. Майк кивнул.
— Увидимся завтра. — Он посмотрел на часы. — То есть позже
сегодня.
— Здесь? — спросила Беверли. Майк медленно покачал головой.
— Я предлагаю встретиться на Канзас-стрит. Где Билл прятал свой
велосипед.
— Мы пойдем в Барренс, — сказал Эдди и вдруг вздрогнул. Майк
снова кивнул.

Минуту сохранялась тишина, когда они смотрели друг на друга. Затем
Билл поднялся на ноги, за ним встали все остальные.
— Я хочу, чтобы вы были осторожны остаток ночи, — сказал Майк. —
Оно было здесь, Оно может вновь появиться там, где вы будете. Но после
этой встречи я чувствую себя лучше. — Он посмотрел на Билла. — Я бы
сказал, что это еще можно сделать, правда, Билл?
Билл медленно кивнул.
— Да. Я думаю, можно.

— Оно это тоже узнает, — сказал Майк, — и Оно сделает все, что
можно, чтобы создать перевес в свою пользу.
— Что мы будем делать, если Оно покажется? — спросил Ричи. —
Зажмем носы, закроем глаза, повернемся три раза и прогоним дурные
мысли? Бросим волшебную пыль в Его лицо? Споем старые песни Элвиса
Пресли? Что?
Майк покачал головой.
— Если бы я мог сказать вам, не было бы никаких проблем, правда?

Все, что я знаю — это что есть еще одна сила, по крайней мере была, когда
мы были детьми, которая хотела, чтобы мы остались в живых и сделали
свое дело. Может быть, она все еще здесь, — Он пожал плечами. Это был
усталый жест. — Я думал, двое, может быть, даже трое из нас исчезнут ко
времени нашей встречи. Пропадут или умрут. То, что все мы сегодня
вернулись, дает мне повод надеяться.
Ричи посмотрел на свои часы.

— Четверть второго. Как летит время, когда весело, правильно,
Соломенная Голова?
— Би-би, Ричи, — сказал Бен и с трудом улыбнулся.
— Ты хочешь пойти со мной дддомой, Беверли? — спросил Билл.
— Конечно, — она надевала пальто. Библиотека казалась теперь очень
неспокойной, населенной тенями, пугающей. Билл чувствовал, как эти
последние два дня догоняют его сразу, наваливаясь сзади. Если бы это была
только усталость, это было бы ничего, но это было больше: чувство,
что он

распадается на части, галлюцинирует, сходит с ума.
Ощущение, что за
тобой наблюдают.
Может быть, я вовсе и не здесь, —
думал он. —
Может
быть, я в лечебнице для душевнобольных доктора Сьюарда, с Ренфилдом
на пару, — он с мухами, а я с монстрами, оба уверены, что вечеринка
продолжается, и разодеты в пух и прах, но не в смокингах, а в
смирительных рубашках.
— Как ты, Ричи?
Ричи покачал головой.

— Я разрешу Соломенной Голове и Каспбраку проводить меня
домой, — сказал он. — Идет, ребята?
— Конечно, — сказал Бен. Он быстро посмотрел на Беверли, которая
стояла рядом с Биллом, и почувствовал боль, которую почти забыл. Новое
воспоминание встрепенулось, сжало сердце, но затем уплыло.
— Как ты, Мммайк? — спросил Билл. — Пойдешь с нами? Майк
покачал головой.
— Я должен…
Тут тишину прорезал пронзительный крик Беверли. Купольный свод

вверху собрал его, и это зазвучало подобно смеху привидений-плакальщиц,
летающих и хлопающих крыльями вокруг них.
Билл резко повернулся к ней, Ричи уронил свою куртку, раздался
грохот стекла, когда рука Эдди смела пустую бутылку из-под джина на пол.
Беверли отпрянула от них, вытянув руки, с лицом белым, как бумага.
Ее глаза, глубоко сидящие в темных глазницах, вылезли из орбит.
— Мои руки! —
воскликнула она. —
Руки!

— Что… — начал Билл и затем увидел кровь, медленно капающую
между его трясущихся пальцев. Он подался вперед и почувствовал
болезненное тепло на своих собственных руках. Боль не была острой, она
больше напоминала боль, которую чувствуешь в старой заживающей ране.
Старые шрамы на его ладони, шрамы, которые снова появились в
Англии, открылись и кровоточили. Он посмотрел по сторонам и увидел,

как Эдди Каспбрак тупо уставился на свои собственные руки. Они у него
тоже кровоточили. И у Майка. И у Ричи. И у Бена.
— Нам из этого не выбраться, правда? — сказала Беверли. Она
заплакала. Этот звук усилился в тихой пустоте библиотеки; само здание, казалось, плачет с ней. Билл подумал, что, если этот звук не прекратится, он сойдет с ума.
— Нас втянули в это, да поможет нам Господь, — она зарыдала еще

громче, и тонкая струйка крови потекла из одной ее ноздри. Она вытерла ее
тыльной стороной трясущейся руки, и на пол капнуло еще больше крови.
— Бббыстро! — сказал Билл и схватил руку Эдди.
— Что…
— Быстрее!
Он протянул другую руку, и через минуту Беверли взяла ее. Она все
еще плакала.
— Да, — сказал Майк. Он выглядел ошарашенным. — Это снова
началось, не так ли, Билл? Это все началось снова.
— Дддда, я дддумаю…

Майк взял руку Эдди, а Ричи взял другую руку Беверли. На мгновение
Бен только смотрел на них, и затем, как будто во сне, он поднял свои
окровавленные руки и встал между Майком и Ричи. Он крепко стиснул их
руки. Круг замкнулся.
(О, Чудь, это ритуал Чуди, и Черепаха поможет нам)
Билл попытался крикнуть, но никакого звука не вышло. Он видел, как
голова Эдди откинулась назад, как напряглись жилы на его шее. Бедра Бев

дважды напряженно дернулись, как будто в оргазме, коротком и остром, как
щелчок пистолета. Рот Майка странно двигался — это была гримаса и смех
одновременно. В тишине библиотеки двери с шумом открывались и
закрывались, звук катился как бильярдные шары. В газетном зале в
безветренном урагане разлетелись журналы. В комнате Кэрол Даннер
библиотечная печатная машинка Ай-би-эм вдруг ожила и напечатала:
Онстучитсякомне
Вящикпо
Чтовыйговорячтовиделпривидение
Снова

Машинку заело. Она зашипела и издала сочную электронную
отрыжку, как будто все внутри было переполнено. На втором стеллаже
полка с оккультными книгами вдруг опрокинулась, вывалив Эдгара Кейса,
Нострадамуса, Чарльза Форта и апокрифы на пол.
Билл почувствовал усиливающееся ощущение силы. Он смутно
ощущал эрекцию, волосы на его голове встали дыбом. Чувство силы было
просто чудовищным.
Все двери библиотеки с шумом хлопнули в унисон.

Старинные часы за абонементным столом пробили час.
Затем все прошло, как будто кто-то повернул выключатель.
Они опустили руки, ошеломленно глядя друг на друга. Никто ничего
не сказал. Когда ощущение силы прошло, Билл почувствовал, как в него
вползает чувство обреченности. Он посмотрел на их белые, напряженные
лица, а затем на свои руки. Они были запачканы кровью, но раны, которые
Стэн Урис сделал куском бутылки в августе 1958-го, опять закрылись,

оставив только кривые белые линии наподобие связанной веревки. Он
подумал:
В последний раз мы семеро были вместе… когда Стэн сделал эти
разрезы в Барренсе. Стэна нет, он мертв. И теперь последний раз мы
вшестером вместе. Я знаю это, я чувствую это.
Беверли, дрожа, прижалась к нему. Билл обнял ее. Они все посмотрели
на него, глазами огромными и яркими в этой сумеречности; стол, длинный
стол, за которым они сидели, был завален пустыми бутылками, стаканами,

пепельницами — маленький островок света.
— Этого достаточно, — быстро сказал Билл. — Достаточно
удовольствия на один вечер. Танцы мы прибережем на другой раз.
— Я помню, — сказала Беверли. Она посмотрела на Билла, глаза у нее
были огромными, бледные щеки — сухими.
— Я помню все. Мой отец узнал насчет вас, парни. Бежал за мной.
Бауэрc, и Крисс, и Хаггинс. Как я бежала. Туннель… птицы… Оно…
Я
помню все.
— Да, — сказал Ричи. — Я тоже.
Эдди кивнул.

— Насосная станция…
Билл сказал:
— И как Эдди…
— Пойдемте теперь, — сказал Майк. — Отдохнем. Уже поздно.
— Пошли с нами, Майк, — сказала Беверли.
— Нет. Я должен закрыть все двери. И кое-что записать… Миг нашей
встречи, если хотите. Я недолго. Давайте.
Они молча пошли к двери. Билл и Беверли были вместе, Эдди, Ричи и
Бен за ними. Когда они вышли на широкие гранитные ступеньки, Билл
подумал, как молодо выглядит Беверли, как уязвимо… Появилась зловещая

убежденность, что он снова может влюбиться в нее. Он пытался думать об
Одре, но Одра казалась далеко. Она спала сейчас в их доме на Флит, когда
солнце всходило, и молочница начала свой обход.
Небо Дерри снова затянуло, и низкие облака густыми полосами легли
на пустынные улицы. Дальше по улице, в черноте вырисовывался дом
культуры Дерри, узкий, высокий, викторианской эпохи. Билл подумал, что
всегда, когда ходил в этот дом, он ходил один.

Ему пришлось подавить дикий смешок. Звук их шагов казался очень
громким. Рука Беверли коснулась его руки, и Билл с благодарностью мягко
сжал ее.
— Это началось до того, как мы приготовились, — сказала она.
— Были ли мы кккогда-нибудь гготовы?
— Ты был готов, Большой Билл.
Прикосновение ее руки было и неожиданным и необходимым. Он
задавал себе вопрос, каким было бы прикосновение к ее груди второй раз в

жизни, каким оно будет, и догадывался, что до того как окончится эта
длинная ночь, он узнает. Он подумал:
Я люблю тебя, Беверли… Я люблю
тебя. Бен тоже любил тебя… Он любит тебя. Мы любили тебя тогда…
Мы любим тебя и теперь. Любим больше, потому что это началось.
Теперь нет выхода.
Он оглянулся и увидел библиотеку на расстоянии в полквартала. Ричи
и Эдди стояли на верхней ступеньке, Бен — уже внизу, глядя им вслед.

Руки его были засунуты в карманы, плечи опущены, и через колеблющуюся
линзу низкого тумана казалось, что ему снова одиннадцать лет. Если бы он
мог послать Бену мысль, Билл сказал бы ему:
Это не имеет значения, Бен.
Любовь — вот что имеет значение, волнение… когда всегда хочется и
никогда не время. Может быть, все это мы берем с собой, когда выходим
из голубого и входим в черное. Холодный уют, может быть, но это лучше,
чем совсем никакого уюта.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь