ОНО

— Мой отец знал, — вдруг сказала Беверли. — Однажды я пришла
домой из Барренса и он как раз узнал. Я когда-нибудь говорила тебе, что он
обычно говорил мне, когда впадал в безумие?
— Что?
— «Я беспокоюсь о тебе, Бевви», — вот что он обычно говорил. — «Я
очень
беспокоюсь».
Она засмеялась, и в то же время ее пробрала дрожь.
— Я думаю, он хотел сделать мне больно, Билл. Я имею в виду… он
делал мне больно раньше, но вот последний раз было по-другому. Он

был… ну, во многом он был странным. Я любила его. Я любила его очень,
но…
Она посмотрела на него, возможно, ожидая, что он скажет это за нее.
Он не говорил, рано или поздно она должна была сказать это сама. Ложь и
самообман стали балластом, который они не могли вынести.
— Я тоже ненавидела его, — сказала она, и ее рука на мгновение
сжала руку Билла. — Я никогда раньше никому в жизни этого не говорила.
Я думала, Господь поразит меня, если я когда-нибудь скажу это вслух.

— Тогда скажи это.
— Нет.
— Давай. Это причинит боль, но, может быть, лучше вскрыть старый
гнойник. Скажи.
— Я ненавидела своего отца, — сказала она и беспомощно
зарыдала. — Я ненавидела его, я боялась его, я ненавидела его, я так и не
была для него достаточно хорошей девочкой, и я ненавидела его, да,
ненавидела, но я и любила его.
Он остановился и прижал ее к себе. Ее руки судорожно обвились
вокруг него. Ее слезы намочили ему щеку. Он чувствовал ее тело, зрелое и

упругое. Он чуть-чуть отодвинулся от нее, не желая, чтобы она
почувствовала его эрекцию… но она снова прижалась.
— Мы провели там все утро, — сказала она, — играя в салки или что-
то в этом роде. Что-то
невинное.
Мы даже не говорили о Нем в тот день, во
всяком случае, не тогда… хотя обычно мы говорили о Нем каждый день.
Помнишь?
— Да, — сказал он. — Я помню.
— Небо было в тучах… жарко. Утром мы много играли. Я пришла

домой около одиннадцати тридцати. Я думала съесть бутерброд и миску
супа после того, как приму душ. И потом вернуться и снова играть.
Родители должны были быть на работе. Но он был там. Он был дома. Он
2
Лоуэр-Мейн-стрит, 11.30
швырнул ее в комнату, не успела она даже войти в дверь. Она
испуганно вскрикнула и затем осеклась, так как ударилась о стену с такой
силой, что онемело плечо. Она свалилась на их прогибающийся диван,

дико озираясь вокруг. Дверь в переднюю с шумом захлопнулась.
Позади нее стоял отец.
— Я беспокоюсь о тебе, Бевви, — сказал он. — Иногда я
очень
беспокоюсь. Ты это знаешь. Это я тебе говорю, верно? Будь уверена.
— Папа, что…
Он медленно шел к ней через гостиную, лицо у него было задумчивое,
печальное, словно неживое. Она не хотела видеть его, но оно было там, как
незрячий, слепой блеск грязи на тихой воде. Он задумчиво тер костяшки

пальцев правой руки. На нем была его военная форма, и когда она
посмотрела вниз, она увидела, что его тупоносые ботинки оставляют следы
на мамином ковре.
Я должна вытащить пылесос, —
подумала она
бессвязно. —
Пропылесосить. Если он даст мне возможность
пропылесосить. Если он…
Это была грязь. Черная грязь. Ее мозг тревожно заносил ее в сторону.
Она снова была в Барренсе с Биллом, Ричи, Эдди и другими. Там, в

Барренсе, была черная, липкая, вязкая грязь, как на папиных ботинках, там,
в болотистом месте, где штуковина, которую Ричи называл бамбуком,
стояла скелетообразной белой рощицей. Когда дул ветер, стебли глухо
ударялись друг о друга, производя звук, похожий на шаманские барабаны,
но разве ее отец был там, в Барренсе? Разве отец…
ШЛЕП!
Его рука широко размахнулась и ударила ее по лицу. Ее голова с
глухим стуком ударилась о стену. Он заложил большие пальцы за ремень и

смотрел на нее с выражением мертвого отвлеченного любопытства. Она
почувствовала, как теплая струйка крови потекла из левого уголка ее
нижней губы.
— Я увидел, что ты становишься взрослой, — сказал он, и она
подумала, что он еще что-то скажет, но на этот раз это оказалось все.
— Папа, о чем ты говоришь? — спросила она тихим дрожащим
голосом.
— Если ты соврешь мне, я тебя изобью до смерти, Бевви, — сказал он,

и она с ужасом заметила, что он не смотрит на нее, он смотрел на картину
«Конюх и Иво» над ее головой на стене над диваном. Сознание опять
отвлекло ее куда-то в сторону, и теперь ей было четыре года, она сидела в
ванночке со своей голубой пластмассовой лодочкой и мылом «Попи», ее
отец, такой большой и такой любимый, стоял около нее на коленях, одетый
в серые саржевые брюки и полосатую футболку, с мочалкой в одной руке и

стаканом апельсиновой содовой в другой, намыливая ее спину и
приговаривая: «Дай мне посмотреть на эти ушки, Бевви, твоей мамочке
нужна картошечка на ужин». И она могла слышать, как ее маленькое «я»
хохочет, глядя на его слегка сероватое лицо, которое, как она тогда думала,
должно быть вечным.
— Я не буду врать, папа, — сказала она, — что случилось? Он
заколыхался у нее перед глазами, так как подошли слезы.
— Ты была там, в Барренсе, с шайкой парней?

Ее сердце забилось, глаза снова опустились на запачканные грязью
ботинки. Той черной, цепкой грязью. Если в нее глубоко вступить, она
засосет ботинок… и Ричи, и Билл считали, что, если так идти, то болото
засосет.
— Я играла там в кувыр…
Шлеп! —
рука, покрытая твердыми мозолями, снова размахнулась. Она
закричала от испуга, обиды и боли. Ее пугал этот взгляд, он никогда
так
на

нее не смотрел. Что-то с ним случилось. Он становился страшным… Что, если он замыслил убить ее? Что, если…
(о, Беверли, остановись, он твой ОТЕЦ, и ОТЦЫ не убивают
ДОЧЕРЕЙ)
…он потерял контроль над собой, а? Что, если…
— Что ты позволила им сделать с тобой?
— Сделать? Что… — она не имела представления, что он имел в виду.
— Снимай штаны.
Ее недоумение возросло. То, что он говорил, казалось, не вязалось
одно с другим.
— Что? Почему!?

Его рука поднялась — она отклонилась назад.
— Сними их, Бевви. Я хочу посмотреть, невинна ли ты. Теперь был
новый образ, безумнее, чем предыдущие: она видела, как она стягивает
джинсы, и одна нога высвобождается из них. Отец с ремнем гонял ее по
комнате, когда она пыталась прыгать от него на одной ноге, и кричал:
Я
знал, что ты невинна! Я знал это!
— Папа, я не знаю, что…
Его рука опустилась, теперь не ударяя, а сжимая, стискивая. Она со

страшной силой сдавила ее плечо. Бев закричала. Он ее дернул, и в первый
раз посмотрел прямо в ее глаза. Она снова закричала — от того, что она
увидела там. Там не было…
ничего.
Ее отца не было. И Беверли вдруг
поняла, что она одна в квартире с Ним, одна с Ним в это сонное
августовское утро. Здесь не было того густого, насыщенного ощущения
силы и неприкрытого зла, которое она чувствовала в доме на Нейболт-

стрит полторы недели тому назад, — Оно было как будто растворено
основательным человекообразном отца, — но Оно было здесь, действуя
через него.
Он швырнул ее в сторону. Она ударилась о кофейный столик,
споткнулась и с криком растянулась на полу.
Вот как это происходит, —
подумала она. —
Я расскажу Биллу, он поймет. Оно в Дерри везде. Оно
просто… Оно просто заполняет все пустоты, вот и все.
Она перевернулась. К ней подходил отец.

— Я знаю, что ты была там, — сказал он. — Мне сказали. Я не
поверил этому. Я не верил, что моя Бевви болтается с шайкой парней.
Затем, этим утром я увидел тебя сам. Моя Бевви в компании парней. Еще
нет двенадцати — и болтаться с компанией парней! — Эта последняя
мысль, по-видимому, повергла его в новый приступ ярости, она прошла
током по его костлявому телу.
Нет даже двенадцати! —
крикнул он и

ударил ее в бедро, что заставило ее закричать. Его челюсти сжались от
этого факта или идеи, или чем это могло еще быть для него, как челюсти
собаки, голодной собаки, увидевшей кусок мяса.
Нет даже двенадцати!
Нет даже двенадцати! Нет даже ДВЕНАДЦАТИ!
Он ударил ее. Беверли отползла. Так она добралась до кухонного
пространства в квартире. Его ботинок задел ящик под плитой, заставив
звякнуть горшки и кастрюли внутри.

— Не убегай от меня, Бевви, — сказал он. — Ты этого не сделаешь, иначе тебе будет хуже. Поверь мне. Поверь своему отцу. Это серьезно.
Болтаться с парнями, позволять им Бог знает что делать с тобой — нет
даже
двенадцати —
это серьезно, видит Бог. Он схватил ее за плечи и
поставил на ноги.
— Ты хорошенькая девочка, — сказал он. — Многие рады
позабавиться с хорошенькой девочкой. Многие девочки хотят, чтобы с

ними позабавились. Ты была их потаскушкой, у этих мальчишек, Бевви?
Наконец, она поняла, что Оно вбило ему в голову… хотя часть ее
понимала, что эта мысль могла быть там почти все время; Оно просто
использовало инструменты, которые были в распоряжении, чтобы привести
ее в действие.
— Нет, папа. Нет, папа…
— Я видел, как ты куришь! —
взревел он. На этот раз он ударил ее
ладонью руки, достаточно сильно, чтобы она отошла какими-то пьяными

шагами к кухонному столу, где и растянулась, почувствовав мучительную
боль в пояснице. Солонка и перечница упали на пол. Перечница разбилась.
Черные цветы появились и исчезли у нее перед глазами. Послышались
какие-то звуки в глубине. Она увидела его лицо. Что-то в его лице. Он
смотрел на ее грудь. Она вдруг осознала, что ее блузка не заправлена и что
на ней нет бюстгальтера. Она снова перенеслась мыслью к дому на

Нейболт-стрит, когда Билл дал ей свою рубашку. Она чувствовала, что ее
груди просвечивали через тонкую хлопчатобумажную материю, но
случайные, быстрые взгляды не беспокоили ее, они казались совершенно
естественными.
И взгляд Билла казался более чем естественным — он казался
глубоким и обещающим поддержку в случае опасности.
Теперь она чувствовала вину, смешанную с ужасом. Разве ее отец был
так не прав? Разве у нее не было
(ты была их потаскушкой)

мыслей? Дурных мыслей? Мыслей о том, о чем он сейчас говорил?
Э
то не одно и то же!
Никто не смотрел так, как
(ты была потаскушкой)
он смотрит на меня сейчас! Не одно и то же!
Она заправила блузку.
— Бевви?
— Папа, мы просто
играем.
Это все. Мы играем… мы… не делаем
ничего… ничего
плохого.
Мы…
— Я видел, как ты куришь, — сказал он, подходя к ней. Его глаза

пронзили ее грудь и узкие прямые бедра. Вдруг он заговорил нараспев, высоким голосом мальчишки-школьника, который напугал ее даже больше:
— Девочка, которая будет жевать резинку, будет курить! Девочка,
которая будет курить, будет пить! Девочка, которая будет пить, все
знают, что такая девочка будет делать!
— Я НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЛА! —
закричала она ему, когда его руки
опустились на ее плечи. Теперь он не хватал и не бил. Его руки были

ласковыми. И это-то пугало ее больше всего.
— Беверли, — сказал он с не требующей доказательств сумасшедшей
логикой одержимого, — я видел тебя с парнями. Теперь ты должна сказать
мне, что делает девочка с мальчиками в той мерзопакости, если не то, что
делают на спине?
— Оставь меня в покое! —
закричала она ему. Гнев, которого она
никогда не подозревала, вырвался из глубины ее. Гнев зажег голубовато-
желтое пламя в ее мозгу. Он угрожал ее мыслям. Все время отец пугал ее,

все время стыдил ее, все время оскорблял ее. —
Оставь ты меня в покое!
— Не говори так со своим отцом! — сказал он, вздрогнув.
— Я не делала того, о чем ты говоришь! Никогда не делала!
— Может быть. Может быть, нет. Я хочу проверить и убедиться. Я
знаю как. Сними штаны.
— Нет.
Его глаза расширились, показав пожелтевшую роговую оболочку
вокруг интенсивно-голубой радужной.
— Что
ты сказала?
— Я сказала:
нет.
Его глаза застыли на ее глазах, и, возможно, он

увидел там сверкающий гнев, ярчайший взрыв неповиновения. — Кто
сказал тебе?
— Бевви…
— Кто сказал тебе, что мы там играем? Это был незнакомец? Это был
человек, одетый в оранжевое и серебристое? На нем были перчатки? Он
выглядел как клоун, даже если он и не был клоуном? Как его звали?
— Бевви, ты должна остановиться…
— Нет,
ты
должен остановиться, — сказала она ему. Он взмахнул
рукой, но теперь не раскрыл ее, а сжал в кулак, чтобы разбить что-либо.

Беверли нагнулась. Его кулак пронесся над ее головой и врезался в стену.
Он взвыл и отступил от нее, поднеся кулак ко рту. Она отбежала от него
быстрыми семенящими шажками.
— Ты вернешься сюда!
— Нет, — сказала она. — Ты хочешь ударить меня. Я люблю тебя,
папа, но я ненавижу тебя, когда ты такой. Ты не можешь этого больше
делать.
(
Оно
заставляет тебя делать это, но
ты
не поддавайся)

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — сказал он, — но лучше подойди
сюда. Я не собираюсь еще раз просить тебя.
— Нет, — сказала она, снова заплакав.
— Не заставляй меня идти и сгребать тебя в охапку, Бевви. Ты
пожалеешь, если мне придется сделать это. Иди ко мне.
— Скажи мне, кто тебе сказал, — чеканила Беверли, — и я подойду.
Он кинулся к ней с такой кошачьей быстротой, что, хотя она и
подозревала такое движение, он ее почти схватил. Она нащупала ручку

кухонной двери, распахнула дверь и побежала по коридору к выходу,
побежала как в паническом сне, как она бежала от мисс Керш двадцать
семь лет спустя. За ней с шумом ломился в дверь Эл Марш, хлопнув ею
так, что она затрещала.
— ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ СЮДА ПРЯМО СЕЙЧАС, НЕМЕДЛЕННО! —
орал он, дергая дверь и преследуя дочь.
Парадная дверь была на задвижке. Она пришла домой через задний
вход. Одной дрожащей рукой она возилась с задвижкой, а другая

безуспешно нажимала на ручку двери. Сзади опять слышался вопль ее
отца; крик
(сними штаны, потаскушка)
животного. Она дернула ручку двери, и та, наконец, распахнулась. Она
тяжело дышала, спазмы подступали к горлу. Она обернулась и увидела отца
прямо позади себя, уже протягивающего к ней руки, с ухмылкой,
обнажившей желтые лошадиные зубы во рту.
Беверли бросилась через дверь и почувствовала его пальцы,

зацепившие ее блузку, но не успевшие схватить ее. Она пустилась вниз по
лестнице, потеряла равновесие и растянулась на бетонной дорожке, содрав
кожу на обеих коленках.
— ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ СЮДА ПРЯМО СЕЙЧАС ИЛИ, КЛЯНУСЬ
БОГОМ, Я СДЕРУ С ТЕБЯ ШКУРУ!
Она быстро вскочила на ноги.
(сними штаны)
Из разбитых коленок сочилась кровь. Она оглянулась, и вот он опять,
Эл Марш, страж и хранитель, седой человек, одетый в штаны цвета хаки и

такую же рубашку с двумя накладными карманами брелок для ключей за
поясом, на цепочке, волосы растрепаны. Но в его глазах не было его — того
отца, который мыл ей спинку и тер ее животик, потому что он заботился о
ней,
очень
заботился и беспокоился; того отца, который однажды пытался
заплести ей косичку, когда ей было семь лет, у него не получилось, и он
вместе с ней хохотал над тем, как смешно она торчала; того отца, который

знал, как делать напиток из яиц с сахаром и с корицей в воскресенье, и
напиток этот был вкуснее, чем все то, что можно было купить за четверть
доллара в кафе-мороженом Дерри. В его глазах не было отца, мужской руки
в ее жизни, мужского начала без всякой сексуальной примеси. Ничего этого
не было теперь в его глазах. Она видела там тупого убийцу. Она видела там
Его.
И она бежала. Она бежала от Него.
Мистер Паскаль посмотрел, вздрогнув, с того места, где он поливал

свой газон и слушал игру «Ред Сокс» по портативному радио, лежавшему
на поручне при входе. Детишки Циммермана стояли спиной к старому
бомбардировщику «Гудзон», который они купили за двадцать пять
долларов и мыли почти каждый день. Один из них держал шланг, другой —
ведро мыльной пены. У обоих сосредоточенно отвисли челюсти. Миссис
Дентон выглянула из своей квартиры на втором этаже, платье одной из

шести дочерей было у нее на коленях, корзиночка портнихи у ее ног, во рту
булавки Маленький Ларе Терамениус быстро оттянул свою тележку с
тротуара и стоял на пустом газоне Бакки Паскаля. Он заревел, когда Бевви,
которая утром спокойно показывала ему, как завязывать сандалики, чтобы
они не развязывались, пулей пронеслась мимо него с криком, с широко
открытыми глазами. Через минуту пробежал ее отец, страшно крича на нее,

и Ларс, которому тогда было три года и который через двенадцать лет
погиб в аварии на мотоцикле, увидел в лице мистера Марша что-то
страшное и нечеловеческое. У мальчика после этого были кошмары на
протяжении трех недель. В них он видел, как мистер Марш превращается в
паука.
Беверли бежала. Она отчетливо сознавала, что она бежит во имя
спасения своей жизни. Если ее отец поймает ее сейчас, не имеет значения,

что они на улице. Временами люди в Дерри впадали в безумие; ей не нужно
было читать газеты или знать исторические хроники Дерри, чтобы понять
это. Если он поймает ее, он ее задушит, или изобьет, или убьет. И когда все
кончится, кто-то придет и заберет его, и он будет сидеть в камере так же, как отчим Эдди Коркорана сидел в камере, потрясенный и невменяемый.
Она бежала к центру города, встречая все больше и больше людей на

своем пути. Они внимательно смотрели — сначала на нее, затем на
бегущего по пятам отца, и они смотрели с изумлением, некоторые из них
совершенно обескураженные. Но то, что было на их лицах, быстро
проходило. Они смотрели и затем продолжали идти по своим делам.
Воздух, проходивший через ее легкие, становился теперь тяжелее.
Она пересекла Канал, ноги стучали по цементу, в то время как машины

громыхали по тяжелым деревянным торцам моста справа от нее. Слева она
могла видеть каменное полукружие, где Канал уходил под город.
Она быстро перебежала Мейн-стрит, не замечая гудков машин и
скрежета тормозов. Она бежала прямо, потому что Барренс лежал в этом
направлении. Он был на расстоянии мили, и если она доберется туда, она
как-нибудь оторвется от отца на трудном склоне Ап-Майл-Хилл (или на

одном из даже более крутых переулков). Это было все, что можно было
сделать.
— ВОЗВРАЩАЙСЯ, СУЧКА, ПРЕДУПРЕЖДАЮ ТЕБЯ!
Когда она добралась до тротуара на дальнем конце улицы, она еще раз
оглянулась назад, копна ее каштановых волос упала ей на плечо, когда она
оглядывалась. Отец переходил улицу, так же не обращая внимания на
движение, как и она, лицо его блестело от пота и покраснело.
Она юркнула в проход, который шел позади складов. Это был тыл

зданий, которые окаймляли Ап-Майл-Хилл: «Стар Биф», «Армор
Митпакинг», склад Хемпфила, «Игл Биф энд Кошер Мит». Проход был
узкий, мощеный булыжником, и еще больше сужался из-за мусорных баков
и ведер, расставленных повсюду. Скользкий булыжник покрывали Бог
знает какие отбросы и грязь. Там царила смесь запахов, иногда слабых, иногда резких, иногда просто ужасающих… но все говорило о мясе и

бойне. Тучами летали мухи. Внутри некоторых зданий она могла слышать
чудовищный визг пил, распиливающих кости. Ее ноги спотыкались и
скользили по булыжнику. Бедром она ударилась об оцинкованный
мусорный бачок, и свертки с требухой, завернутые в газеты, рассыпались, как огромные мясные цветы в джунглях.
— ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, НАЗАД, БЕВВИ! СЕЙЧАС ЖЕ!
НЕ ДЕЛАЙ ХУЖЕ, ЧЕМ УЖЕ ЕСТЬ, ДЕВЧОНКА!
Двое мужчин отдыхали в загроможденном проходе Кичнеровского

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь