Лондон

Галантерейное дело радовало. Пуговицы и банты, тесьма, блестки, всякие безделушки. У братьев Флеминг была и мастерская по изготовлению латунных булавок – не единственная в округе.
– Там-то мы и найдем тебе мужа, – внушал Дядя. – Тебе нужен хороший галантерейщик. Предоставь это мне, – добавлял он со вздохом. – Твои родители палец о палец не ударят.

Но даже на Дядю произвел некоторое впечатление Эдмунд, зачастивший в театр. Что до пьесы, то Джейн видела отрывки и считала ее восхитительной. Она не сомневалась, что Эдмунд станет драматургом, а то и займет, как он сам утверждал, место Шекспира.

Ибо никто не знал, что собирался делать Шекспир. Ползли слухи о его намерении стать джентльменом. Джейн понимала: это неплохо, но что означает на деле? В елизаветинском Лондоне многие люди клятвенно называли себя джентльменами. Все знали, что в старину такие люди принадлежали к рыцарскому сословию, тогда как купцы, по своему обыкновению, приобретали поместья, дабы войти в число благородных. Но этим дело не исчерпывалось. Джентльменами стали изысканные воспитанники Оксфорда и Кембриджа, а также адвокаты из «Судебных иннов». Ученость надлежало уважать. Однако любой человек, будь то придворный, адвокат или сын сквайра, только подавшийся в свет, предпочитал благородству приобретенному благородство по крови.

Эдмунд, отец и дед которого служили при дворе, был благородного происхождения, Шекспир же – нет.
– И все-таки, – улыбнулся ей Эдмунд, – он хочет не только стать джентльменом, но и быть им по праву рождения!
Некоторые считали, что Уилл Шекспир намеревался сколотить состояние и уйти на покой сельским джентльменом, и хотя болтали, будто он покупает большой дом и какие-то земли в своем родном селении Стратфорд, Эдмунд при помощи своих друзей-адвокатов выяснил кое-что еще.

– Это замечательная история, – объяснил он. – Его отец – торговец, дела которого пришли в упадок. Два года назад он испросил себе герб, чтобы стать джентльменом, но получил отказ. И что же делает Уилл? Отправляется в прошлом году в Геральдическую палату и подает новое прошение. Меня удивляет, что там уважили актера. Держу пари, Уиллу это влетело в копеечку, но, так или иначе, это произошло. Вот только Уилл приобретает герб не себе, а отцу! Поэтому теперь он может вернуться в Стратфорд и объявить себя лицом из благородного рода. Разве не знатная шутка?

Как бы там ни было, представлялось очевидным одно: если Уиллу Шекспиру хватило денег на такую затею, он мог в любой момент позволить себе удалиться в Стратфорд.
– Через год его уже здесь не будет, – предрек Эдмунд.
Джейн знала, что так же думали ее отец и кое-кто из труппы Чемберлена. Получит ли Мередит титул лучшего драматурга, сменив Уилла?
А если преуспеет – сохранит ли к ней интерес?

Катберт Карпентер крался домой, надеясь остаться незамеченным. Но все равно завернул в церковь Святого Лаврентия Силверсливза, где попробовал молиться. Однако не успел переступить порог, как был остановлен резким голосом:
– Где ты был?
– В церкви.
Это чистая правда.
– А до того?
– Гулял.
– А еще раньше? В балагане?

Бабка. Катберт был приземист, а та доходила ему лишь до груди, но после смерти родителей эта крошечная женщина в черном платье железной рукой правила всем семейством. Катберт с братом обучались у строгих мастеров; двух сестер без церемоний выдали замуж в пятнадцатилетнем возрасте, а третьей не менее категорично было велено остаться дома и вести хозяйство. Карпентеру исполнилось двадцать, он стал квалифицированным плотником-поденщиком, но все равно жил с ними и вносил долю в семейный бюджет. Однако бабка блюла его нравственность, как будто он был мальчишкой, а о серьезных проступках даже сообщала его мастеру. Сказать по правде, Катберт по-прежнему ее боялся.

Разве она не в своем праве? Катберт Карпентер знал, что люди с нечистыми мыслями рисковали гореть в аду.
– Те, кто прикасается к шлюхе или ходит в балаган, будут страдать в Судный день, – вещала она, и он верил.

Катберт никогда не дотрагивался до шлюхи. Но театр… Парень был хорошим плотником. С этим соглашался даже его грозный хозяин. Прилежный работник. Однако при первой возможности он сбегал в театр. Видел «Ромео и Джульетту» десять раз, испытывая после стыд и страх. Но продолжал грешить. Катберт даже лгал на сей счет!
– Я никакого представления не смотрел, – ответил он нынче.
Строго говоря, не соврал, но не сказал и правды. Бабка что-то буркнула, но осталась довольна, из-за чего ему стало еще хуже.

Ночью Катберт Карпентер поклялся, что впредь никогда и ни за что не будет ходить в театр.

Джон Доггет привел Эдмунда в лодочный сарай уже затемно. За несколько часов до того они пересекли реку, прибыли в Саутуарк и выпили в «Джордже». В подтверждение завязавшейся дружбы энергичный малый не мог не показать симпатичному юному джентльмену свое сокровище. Не многие знали о том.

Лодочный сарай стоял вниз по течению от Лондонского моста среди таких же деревянных строений, окружавших небольшую бухту. При свете лампы Эдмунд признал мастерскую по изготовлению и преимущественно ремонту лодок.
– Это дело открыл мой дед, – объяснил Доггет.

Во времена короля Генриха VIII младший сын Дэна Доггета, который был не такой великан, как его братья-лодочники, и трудившийся со своим дядей Карпентером, занялся починкой лодок. Его примеру последовал сын, ныне глава процветающего предприятия, и дело впоследствии должно было перейти к молодому Джону. И Джон Доггет был доволен судьбой. Что ни день его белая прядка и веселое лицо мелькали подле румяного отца, на пару с которым он трудился в благоухании стружки и водорослей. На руках у обоих имелись небольшие перепонки, ничуть не мешавшие работе; отец и сын зачастую вскидывали взор и приветственно махали, случись заметить проходящих дюжих родственников.

Джон умел очаровать и мужчин и женщин.
– Если сумеешь рассмешить бабу – не пропадешь, – говаривал отец, и в Саутуарке уже набралось много таких, развеселенных юным Доггетом.

На предложение остепениться он ухмылялся: «Повременю». Однако недавно приметил в театре девицу Флеминг – симпатичную и с характером. «Ей и деньжат немного привалит», – сказал он отцу. Та же смотрела только на Мередита, но юный лодочный мастер не унывал. Девушек хватало. Да и могло оказаться, что самому Мередиту она вообще не нужна. Поэтому он решил побольше разузнать о щеголе и завязал с ним дружбу.

– Мне нужна твоя помощь. – Джон прошел в заднюю часть мастерской и указал на несколько штабелей досок.

И Мередит несколько минут помогал их растаскивать. По мере работы он начал различать очертания чего-то крупного и странного, зачехленного и тянувшегося поперек. Наконец Доггет знаком велел ему отойти, поставил лампу за бочонком и шагнул в темноту. Мередит не видел, но слышал, как он снимал покровы. Покончив с ними, Доггет вернулся, взял лампу и поднял повыше так, что в ее мерцавшем свете Мередиту открылось поистине замечательное зрелище.

Штуковина была добрых тридцать футов в длину. Носовая часть оснащалась скамьями для четырех пар гребцов; длинные доски, прилаженные внахлест, продолжались в изящный нос, как у старинной ладьи викингов. Каждая досочка была отполирована до блеска, но самое великолепие располагалось на корме. Там красовалась позолоченная резная кабина с бархатными шторками и пышным внутренним убранством. Она мирно поблескивала в свете лампы.
– О боже, – выдохнул Эдмунд. – Что это?

– Барка короля Генриха. Моя, – ухмыльнулся Доггет.

На закате долгой жизни Дэн Доггет наткнулся на старое судно, пребывавшее в плачевном состоянии. Конечно, это была не огромная государственная барка – попроще, для ежедневных поездок расточительного монарха по своим прибрежным дворцам. При Елизавете, когда с деньгами стало туго, барку продержали без дела с десяток лет, пока не велели главному лодочнику продать. Опечаленный упадком судна, Доггет купил его сам, принес в сыновний сарай и, благо внук, маленький Джон Доггет, только-только родился, жизнерадостно заявил: «Это ему».

Год за годом, закончив прочую работу, отец и сын любовно ухаживали за ней, починяя то доску, то фрагмент позолоты, приводя в порядок по дюйму, пока не вернули к жизни. Восстановили не только дерево и позолоту, но и дорогостоящую внутреннюю отделку кабины. Вот уже пять лет, благо изъянов больше не осталось, только и глазели на старинную красоту и охраняли ее, как храмовую святыню.
– Жаль, что стоит без дела, – нарушил молчание Доггет.

Барка была слишком велика и пышна для обыденного использования, но все-таки маловата для той или иной городской гильдии. Королевское сокровище Джона Доггета давно покоилось, подобно невостребованной невесте – прекрасной, зрелой Клеопатре в ожидании своего Марка Антония.
– Небось и ты ничего не придумаешь, – произнес лодочный мастер.
Мередит потрясенно взирал на барку.
– Не сразу, – сказал он. – Но я попробую.

Утром следующего дня Уильяму Буллу пришлось немного подождать, пока не появился Эдмунд. Но если Булл и встревожился, то ничем себя не выдал. Будучи старше на десять лет, он тем не менее испытывал пиетет к своему кузену. Эдмунд отличался немалым шиком.
Ни слова не сказав, они прошагали в ногу через старинные врата в прибрежную область, приятно изобиловавшую зеленью и двориками. Она по-прежнему носила название Блэкфрайерс. Родственники направились к холлу, имея целью отпереть его ключом Эдмунда.

Театр «Блэкфрайерс» впечатлял. В центре просторного прямоугольного зала рядами стояли деревянные скамьи со спинками, по стенам тянулись балконы. Сцена, лишь чуть приподнятая, образовывала широкую площадку так, чтобы светские франты вроде Эдмунда могли расположиться вокруг на стульях перед галереей, тем самым воссоздавая изящную непринужденность двора, где исполнители выступали в кругу придворных. Холл был выдержан в подлинном духе Ренессанса: классические колонны подпирали балконы, а деревянная ширма за сценой была расписана под фронтоны и арки. Булл пришел в восторг.

– Мы все разбогатеем, – гордо изрек Эдмунд.

Чем бы ни был елизаветинский театр – символом престижа для благородных покровителей, трибуной для актеров и драматургов, – прежде всего он являлся бизнесом. Из всех же антрепренеров, стоявших за многочисленными труппами, самым отчаянным слыло семейство Бёрбедж, постигшее отвагу Блэкфрайерса. Старый Бёрбедж был яркой личностью. Переметнувшись из ремесленника в бизнесмены, он быстро уяснил возможности театра и преобразил коллектив Чемберлена в профессиональную актерскую труппу. Он арендовал театр, финансировал исполнителей и авторов. Именно благодаря ему Уилл Шекспир уже сколотил небольшое состояние. В минувшем же году, решив заняться чем-то посложнее, он снял «Блэкфрайерс».

Идея была проста. Новый закрытый театр вмещал вполовину меньше зрителей, чем открытые площадки, но публика предполагалась избранная. За вход положили не пенни, а минимум твердый шестипенсовик. Не допускались ни буяны-подмастерья, ни «чесноки».
– Даже шлюхи будут высшего сорта, – усмехнулся Эдмунд.
Но риск был велик. Аренда и ремонт обошлись в убийственную сумму: шестьсот фунтов. Пришлось искать помощи.
Уильяму Буллу польстило обращение блистательного кузена.

– Хорошая возможность, – растолковал Эдмунд. – Я знаю Бёрбеджей, и они взяли меня в дело. Могу и тебе что-нибудь подыскать.

Пивоварня процветала, но там было скучно, да и братья всяко не позволяли Уильяму развернуться. А эта затея его взбудоражила. Поэтому он одолжил кузену пятьдесят фунтов. Вкупе с его собственными пятью они позволили Эдмунду предстать в очень выгодном свете, когда тот одолжил всю эту сумму Бёрбеджам от своего имени. Вскоре же после этого, имея намерение показать, как успешно пошли дела, Эдмунд похвастался перед ним поручением написать к открытию нового театра пьесу, и Уильям возгордился вдвойне.

Однако сейчас Булл немного занервничал. Старый Бёрбедж скончался зимой, но, поскольку двое его сыновей, уже искушенные в этом деле, достойно продолжили оное, Булл не сильно обеспокоился его смертью. Однако в дальнейшем распространился очередной слух о препятствиях, которые чинили новому театру отдельные жители Блэкфрайерса под предводительством олдермена Дукета. Они даже подали петицию с просьбой не допустить открытия. Булл слышал, что олдермен заклеймил всякие театры как рассадники бунта и безбожия и грозился их позакрывать. Действительно, балаганы славились непотребством, и Булл полагал, что обитатели тихого анклава для избранных восстанут против такого вторжения в свою среду. Он нерешительно осведомился: правда ли это?

– Святые угодники – да разумеется! – Мередит держался бодрее некуда.
– Тебя это не пугает?
– Ничуть. – Мередит даже издал смешок. – Это сущие пустяки. Некоторым людям невдомек, какого рода здесь будут пьесы и какая публика. Да и откуда им знать? Такого, – он указал на величественный холл, – еще никогда не делали. Весь шум утихнет, как только они поймут, что здесь не будет черни.
– Значит, дело продолжится?
– Мы откроемся еще до конца года.
– Стало быть, деньги верну, – облегченно вздохнул Булл.

– Конечно, – улыбнулся Эдмунд.

К лету в труппе Чемберлена не было человека счастливее, чем юная Джейн Флеминг. В последние недели ей показалось, что Мередит ее любит.
Его пьеса была готова. Джейн полагала, что уже выучила ее до последней строчки. По мере того как Эдмунд приближался к финалу, ее волнение росло. С великой гордостью читал он ей свои любимые пассажи, а то еще спрашивал, годится ли написанное. «Замечательно!» – неизменно отвечала она. Его остроумие было поистине искрометным.

Однажды, попытавшись осмыслить пьесу в целом, Джейн робко спросила:
– Но о чем же она?
Эдмунд разозлился, и впредь она помалкивала.
Зачем ей портить ему триумф, если он, торжествуя, был так внимателен к ней? Мередит никогда не забывал про нее даже в обществе своих светских приятелей.

Она была счастлива и по другой причине. Близилось летнее веселье. Джейн и ее родители уже собирали костюмы для погрузки в фургон. Хотя девушка знала, что довольно долго не увидит Эдмунда, радостное волнение не покидало ее.
Погожим июльским днем Джейн с Эдмундом шли из Шордича и повстречали олдермена Джейкоба Дукета.

Даже летом он был одет в черное; белый гофрированный воротник, шпага с инкрустированным серебром и алмазами эфесом да серебристая прядь в волосах служили умеренными украшениями, подобавшими его богатству и грозной властности. Он стоял перед воротами Бишопсгейт и, как могла бы заметить Джейн, улыбался. Когда они приблизились, Эдмунд грациозно снял шляпу и поклонился, столь точно выверив почтение и насмешку, что Джейн прыснула. В другое время Дукету было бы некогда возиться с молодым Мередитом, однако нынче он посмотрел на него почти дружески, поманил к себе и вкрадчиво осведомился:

– Дошли ли до вас новости?
Олдермен улыбался нечасто. Зримым влиянием генов его энергичного предка, нырявшего в реку, осталась лишь толика серебра в волосах. Подобно многим своим товарищам-олдерменам, он был пуританином. В его случае – строго кальвинистского толка.

Для олдермена Дукета день складывался исключительно хорошо. Он уже побывал в театрах Бэнксайда. Остался доволен. Теперь он направлялся в Шордич. При виде молодого Мередита, известного любителя пьес, он получил очередную возможность насладиться реакцией на свое сообщение, а потому хладнокровно уведомил его:
– Все театры закрываются.
Реакция была ожидаемая. Девица опешила, а Мередит побледнел, но оправился первым.
– Кто это сказал?
– Городской совет.
– Невозможно. Театры вне вашей юрисдикции.

Шордич, конечно, находился за чертой города.
[52]
Но любопытной особенностью городского правительства было то, что даже после роспуска монастырей их старые феодальные вольности не аннулировались, но перешли к монарху. Поэтому театры Бэнксайда пребывали в старой Вольности Кли́нка. Вольностью оставался даже Блэкфрайерс. Отцов города давно уже бесило, что театры расплодились у них под носом, но вне их юрисдикции.
– Мы обратились к Тайному совету.
– Он ничего не закроет, сама королева любит театр!

И тут у Дукета был повод торжествовать.
– Но не после «Собачьего острова», – улыбнулся он.

В этой пьесе, поставленной труппой лорда Пемброка, звучала острая, но смешная критика не только городских олдерменов, но и правительства. То был поистине подарок судьбы. Дукет и прочие олдермены вот уже месяцы трудились не покладая рук, стремясь пресечь аренду труппой Чемберлена театра в Шордиче. Они даже приступили к владельцу помещения Джайлзу Аллену и приказали: «Не смей сдавать его снова актерам, иначе мы тебя разорим». С тех пор Дукет упорно мутил воду в Блэкфрайерсе, но не добился ничего вразумительного. А потом дураки из труппы лорда Пемброка предоставили ему шанс, за который он уцепился обеими руками. Делегация, прибывшая в Тайный совет, представила подробный отчет о нанесенном правительству оскорблении.

– Вы заблуждаетесь, – произнес он елейным голосом. – Совет за нас.
– Но это, – восстал Эдмунд, – будет означать…
– Что театру конец, – подхватил Дукет. – Вашим друзьям-актерам и вправду лучше вести себя поаккуратнее. Того и гляди запишут в бродяги.

Угроза была не такой уж пустой. Всех, кто, подобно актерам, бродил по стране, не имея постоянной занятости, могли высечь и отправить на родину, и если людей уважаемых, вроде Шекспира, Дукет тронуть не мог, то актеры победнее, перебивавшиеся случайными заработками, подвергались этому риску по ходу турне. Но истинным содержанием реплики было скрытое оскорбление: театр пребывал вне общества, актеры же были бродячим отребьем.
– Я все равно вам не верю, – произнес Мередит и пошел прочь.

Но это оказалось правдой, и к вечеру Лондон знал все. Театры приказали закрыть. Хуже того, беднягу Бена Джонсона, соавтора «Собачьего острова», посадили за оскорбление власти в тюрьму, а его товарищ Нэш сбежал. Театральная общественность упала духом.
– Придется снова заняться галантереей, – удрученно заметил родитель Джейн.
Актеры убивались. Даже Бёрбеджи, неоднократно пытавшиеся достучаться до Тайного совета, не могли сказать ничего утешительного.

Какие-никакие новости пришли только через неделю. Труппе было объявлено:
– Нам разрешили покинуть в город и отправиться на гастроли.
Кто-то спросил:
– А обратно-то пустят?
– Бог весть, – последовал лаконичный ответ, сопровожденный пожатием плеч.
Средь этой беспросветности труппу приободрял человек, к ней вовсе не принадлежавший.
Эдмунд Мередит стоял несокрушимым бастионом.
– Нас просто запугивают, – говорил он. – Над Тайным советом посмеялись, и теперь он преподает нам урок.

А когда Флеминг страдальчески напомнил, что в совете имелись пуритане не хуже Дукета, Эдмунд только рассмеялся.
– Двору же все-таки нужно развлекаться! – воскликнул он. – Не думаешь же ты, что ради пуритан королева испортит себе рождественские гулянья?
Труппа же рассудила, что ему, джентльмену и сыну придворного человека, должно быть известно нечто неведомое остальным.

Джейн любила его все сильнее, глядя, как он возжигал надежду в стайке неприкаянных актеров, собравшихся в доме Флеминга. Она представляла, каково приходилось ему, возлагавшему все надежды на собственную пьесу. В его браваде присутствовало благородство. И Джейн ощутила небывалую близость с ним, когда через пару дней, как только фургоны тронулись с места, Эдмунд поцеловал ее со словами: «Вместе мы это дело переживем».

Лето выдалось очень трудным для Мередита. Он гордился своим выступлением перед Флемингами. И знал, что произвел впечатление. Но так ли Эдмунд был уверен в будущем? Через три дня после уведомления ему пришлось еще туже: в Стейпл-инн явился встревоженный кузен Булл и спросил о пятидесяти фунтах.
– Успокойся, – последовал совет. – Это пройдет.
Но когда Булл, качая головой, ушел, Эдмунд погрузился в глубокое уныние. Что станется с его пьесой? И кто он такой без нее? Чем блеснет перед людьми?

На исходе лета, пока актеры еще странствовали, он встретился с леди Редлинч.
Он был представлен ей друзьями – Роузом и Стерном. Ее супруг сэр Джон скончался в прошлом году, и ей, одинокой и бездетной особе тридцати лет, было нечем заняться. Эдмунд посочувствовал ей, несмотря на собственное угнетенное состояние.

Ему было не о чем волноваться. Будучи дочерью купца с юго-запада Англии, леди Редлинч отлично знала, как позаботиться о себе. Благодаря сэру Джону она уже владела красивым домом в Блэкфрайерсе и обещала лично принять участие в создании нового театра. Леди – белокурая особа с большими голубыми глазами, соблазнительным бюстом и чарующим голоском маленькой девочки. Мередит забавлял ее, она любила остроумных мужчин и сразу решила взять его во временные любовники.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь