Лондон

«Катти Сарк»
1889 год

Внизу на сцене набирал силу красочный хор гондольеров, и темп ускорялся, приближаясь к блистательному крещендо. Публика – мужчины в смокингах и белых галстуках, женщины с завитыми прическами и в пышных платьях из шелковой тафты – наслаждалась каждым мгновением. Нэнси с матерью взяли отдельную ложу. Мать сидела сзади, а Нэнси взволнованно подалась вперед и оперлась на барьер, сжимая веер.

Его рука была в считаных дюймах от ее. Она как бы не замечала. Но задавалась вопросом: ей чудится, что та уже ближе? Соприкоснутся ли они?

В Лондоне поздней Викторианской эпохи существовало три класса развлечений. Высшим считалась опера в Ковент-Гардене. Для бедных был мюзик-холл, причудливая смесь песен, танцев и бурлеска – предтеча водевиля, распространявшаяся по театрам даже в самых захолустных предместьях. Но между ними в последнее десятилетие народилось новое зрелище. Оперетты Гилберта и Салливана полнились простенькими мотивами и очаровательным юмором, однако музыка Салливана бывала достойна оперы, а искрометные сатирические вирши Гилберта не имели себе равных. «Пензансские пираты», «Микадо» – новые постановки ежегодно покоряли Лондон, а потом принялись и за Нью-Йорк. В этом году представили «Гондольеров». Эта вещь очень понравилась королеве Виктории.

Мисс Нэнси Доггет из Бостона, штат Массачусетс, ничем особым не выделялась. Конечно, она была хороша собой. Золотистые волосы разделены прямым пробором и скромно забраны сзади на манер немного ребяческий для двадцати одного года. Но синие с зеленоватым оттенком глаза были действительно волшебны. Что касалось сидевшего рядом мужчины, он выглядел совершенством. Сердечный, обаятельный, образованный, владелец прекрасного дома и старого доброго поместья в Кенте. В свои тридцать он созрел для светского общества, но был достаточно молод, чтобы ей завидовали девушки на родине. И мать, конечно, едва познакомилась с ним, воскликнула: «Боже, он граф!»

Для девушки из Бостона знатность не была пустым звуком. Как сказано в стихотворении:
И это добрый старый Бостон,
Дом бобов и трески,
Где Лоуэллы разговаривают только с Кэботами,
А Кэботы разговаривают только с Богом.
[74]

Старые бостонские семейства – Кэботы, Хаббарды, Горэмы, Лоринги – не только отлично знали, на ком женились их предки, но и с мрачным удовлетворением вспоминали, кем их считала в те времена родня. Клан Доггетов был стар, как и большинство прочих. Доггеты – ровесники Гарварда. Ходили слухи, будто они даже побывали на «Мейфлауэре» – и «дезертировали с корабля», как поговаривали некоторые друзья-недоброжелатели. Их права собственности уходили корнями в глубокую старину. И если в семье порой кто-то рождался с перепончатыми пальцами, никто не видел в этом большой беды: красоту выходцев из старых семей с Восточного побережья признавали даже не самые великие их поклонники.

Мистер Горэм Доггет был истинным бостонцем. Окончил Гарвард; что было у него на уме, то и на языке; женился на девушке из богатой старой нью-йоркской семьи. Но в нем имелась авантюрная жилка. Вложившись в железные дороги, сделавшие доступными необозримые просторы Среднего Запада, он утроил свое уже солидное состояние. В последние же годы он часто бывал в Лондоне. Хотя Соединенные Штаты неуклонно расширялись и обретали мощь, финансовой столицей мира оставался имперский лондонский Сити с его неохватной коммерческой деятельностью. Американские банкиры вроде Моргана и Пибоди орудовали большей частью именно там, добывая деньги для таких колоссальных проектов, как американские железные дороги. Связанные с этим наезды в Лондон подкинули Горэму Доггету несколько оригинальных идей.

Подобно многим американцам, баснословно разбогатевшим в новый промышленный век, Горэм Доггет открыл для себя прелести Европы. Доггеты предприняли Большое турне по примеру английских аристократов минувшего столетия. Они уже провели месяц во Франции и следующий – в Италии, где Нэнси сделала много эскизов и приобрела поверхностное знание обоих языков. Купили и несколько отличных картин. Теперь была третья остановка, в Лондоне, и мать с дочерью наслаждались местным обществом, а мистер Доггет ненадолго вернулся в Бостон. Но Европа оказалась богата не только искусством.

– Как по-твоему, Сент-Джеймс будет хорошим мужем? – спросила у матери Нэнси. Она успела усвоить, что даже жены именовали аристократов их титулами. – Я стану графиней.
– Смотри на человека, а не на титул, – напомнила мать.
– Но ты же не против его лордства, – кротко заметила Нэнси, и та покраснела.
– Мне кажется, он неплохой человек и наверняка понравится отцу, – ответила миссис Доггет.
– Он еще не объяснился, – чуть грустно произнесла Нэнси. – Может быть, ему вообще нет дела.

Но граф Сент-Джеймс, едва финал «Гондольеров» достиг апофеоза, позволил своей руке легчайшим касанием дотронуться до ее.
Девушка была бы удивлена, увидь она его часом позже.
Нынешний граф отвел гостиную первого этажа в доме у Риджентс-парка под библиотеку и кабинет. В отличие от своих предшественников, он выделялся интеллектом и художественным вкусом. Книги были прекрасно подобраны; он даже владел небольшой коллекцией картин. Сидя за французским бюро, граф печально взирал на фигуру напротив.

– Что же, старушка, – вздохнул он. – Наверное, мне придется жениться на мисс Доггет. – Граф возвел очи и скользнул взглядом по очаровательному пейзажу с Темзой, который недавно купил. – Спасти меня может только Барникель. – Он страдальчески улыбнулся. – Не находишь это забавным?
Догадаться о мыслях Мьюриел всегда было нелегко.

Старый граф, их отец, женился дважды. От первого брака выжила лишь леди Мьюриел; от второго – нынешний граф пятнадцатью годами моложе. Однако при взгляде на стройного красавца-пэра и его единокровную сестру было трудно поверить в их родство. Леди Мьюриел де Кетт была настолько тучна, что едва помещалась в большое кожаное кресло. Она редко открывала рот, не ездила верхом и не любила читать. Зато постоянно ела. Вот и сейчас опустошала большую коробку шоколадных конфет.

– Заметь, она милашка, – покачал головой граф и снова вздохнул. – Мы жили бы припеваючи, если бы не дед.
Леди Мьюриел сунула в рот очередную конфету.

Когда вскоре после Акта о Великой реформе осторожный, консервативный лорд Боктон, получив отцовские деньги, вложил в сельскохозяйственные угодья бо́льшую часть семейного состояния, которое сохранилось бы поныне вопреки даже безумному расточительству его сына Джорджа, родителя нынешнего графа, если бы не железные дороги. Мистер Горэм Доггет подписал смертный приговор многим английским джентльменам, профинансировав железнодорожное сообщение на Среднем Западе. Огромные партии дешевого зерна с американских равнин обрушили стоимость на него в Англии и обесценили значительную часть сельскохозяйственных земель. Вступив в права наследования, нынешний граф был вынужден продать задешево двадцать тысяч акров, чтобы выплатить отцовские долги. Большой лондонский дом и старый боктонский особняк сохранились, но доходы упали. Возможно, что в скором времени предстоит избавиться и от них. Получалось, что если лорд Сент-Джеймс намерен найти себе богатую невесту, то ему лучше поторопиться. Нет, он не собирался вводить кого-либо в заблуждение насчет своих финансовых обстоятельств. Молодой человек не был мошенником. Но лорд, продолжавший владеть красивым домом в Лондоне и родовым поместьем, выглядел привлекательнее и достойнее, чем лорд – пусть даже граф, – ничего этого не имевший.

Лорд Сент-Джеймс поднялся, поискал в жилетном кармане ключи и отворил дверцу шкафа. Внутри стоял маленький сейф, который он бережно отпер и вынул несколько кожаных футляров. Сестра бесстрастно следила за ним, он же отнес их на бюро, любовно откинул крышки и осмотрел заискрившееся содержимое.
– У нас еще кое-что осталось, старушка, – сказал он.

Семейные драгоценности Сент-Джеймсов были прекрасны. Особого внимания заслуживало рубиновое ожерелье, которому надлежало достаться графине Сент-Джеймс, кто бы ею ни стал. Однако для графа они означали еще и выживание. Он любил женщин и имел два долгих романа, но высоко ценил свободу и мог пойти на брак лишь из чувства семейного долга. Без наследника графский род Сент-Джеймс грозил прерваться. Но если бы поиски не увенчались успехом, граф мог, по его расчетам, продать драгоценности, Боктон и жить вполне обеспеченным частным лицом, утонченным джентльменом – каким в значительной мере и был. «Тебя-то, старушка, я не брошу», – обещал он леди Мьюриел, когда подумывал о таком исходе. Он понимал: сестре не приходилось рассчитывать на замужество.

Покончив с инспекцией, он запер драгоценности в сейф и вновь обратился к сестре:
– Забавно, правда? Будь Нэнси Доггет англичанкой, осталась бы без наследства.

У Горэма Доггета, кроме дочери, был еще и сын, но он всегда заявлял, что разделит свое состояние поровну, однако в старых английских семействах такого почти не знали. Поместья переходили к старшему сыну, замужним дочерям часто не доставалось ничего, а незамужние либо получали доверительную семейную собственность, либо оставались жить дома. У леди Мьюриел было лишь то, что давал ей брат.
– Что ж, подержу ее на крючке до Нового года, – вернулся к теме граф. – А дальше все надежды на Барникеля.

Причина, по которой граф не спешил форсировать отношения с Нэнси, находилась в открытом море за десять тысяч миль, и имя ей было «Шарлотта Роуз».

Китайские чайные рейды канули в прошлое. С ними покончило открытие Суэцкого канала, которое состоялось двадцать лет назад и позволило ходить на Дальний Восток сокращенным маршрутом через Средиземноморье. Парусники вытеснились пароходами, обладавшими колоссальной грузоподъемностью и не зависевшими от ветра. Но славное время клиперов еще не прошло, теперь они доставляли шерсть из Австралии. Тончайшее руно, погруженное в Сиднее австралийской весной, когда в Северном полушарии стояла осень, спешило в Лондон, чтобы поспеть к январской распродаже. Подстегиваемые бурными сороковыми широтами, парусные клиперы неслись на восток, бороздя грозные антарктические воды Тихого океана. Они огибали мыс Горн и на пассатах устремлялись в Атлантику. Тут с ними не мог соперничать никакой пароход. За год до смерти покойный граф выкупил четверть доли в новом клипере, быстроходнее даже «Шарлотты», – Барникель назвал его «Шарлотта Роуз». И на нем старый капитан, которому уже давно следовало уйти на покой, осуществлял увлекательные круизы: путь от Австралии в последние три года занимал восемьдесят дней. Выгода была не только коммерческая, но и от ставок. У каждого клипера были свои технические особенности, у каждого капитана – свои достоинства и недостатки. Люди прикидывали шансы. Делали огромные ставки. Но мало кто поставил так крупно и безрассудно, как несколькими месяцами раньше поиздержавшийся граф Сент-Джеймс.

Это было абсолютно логично. Он поставил свой годовой доход при шансах семь к одному – как он счел, превосходных. Проиграет, так разница невелика – все равно распродавать имущество, если не женится. В случае же победы он мог протянуть еще пять лет до следующего кризиса. А кто знает, что случится за этот срок? Через шесть недель, коли «Шарлотта Роуз» вернется из Австралии первой, лорду Сент-Джеймсу будет незачем жениться на Нэнси Доггет. Он не хотел ее ранить, а потому решил подогревать интерес, не заходя при этом слишком далеко, чтобы в нужный момент либо сделать рывок, либо со всеми приличиями показать спину.

– «Шарлотту Роуз» перестроили. Побить ее может только одно судно, и Барникель, если поднимет все паруса, обойдет и его. Такие дела, старушка, – усмехнулся он сестре. – Нам всего-то и нужно обогнать «Катти Сарк»!

В последнее время Мэри Энн сомневалась, что способна ужиться в одних стенах со своей дочерью Вайолет. Ни три ее сына, ни две сестры Вайолет не причиняли ей столько хлопот. Но хуже всего было то, что из-за нее неизменно расстраивался отец.

– Ты вылитый папаша, – пеняла Мэри Энн дочери. – С тобой невозможны никакие компромиссы. Все либо черное, либо белое!
Однако, по мнению Булла, беда заключалась в избыточном сходстве Вайолет с матерью. Строптивица!
– Но я никогда не была безрассудной, – парировала Мэри Энн.

Вайолет раздражала всегда. Мэри Энн помнила случай, когда застала ее еще крохой за примеркой своих платьев. И негодницу, конечно, отшлепали. Несколько лет назад, когда Вайолет было шестнадцать, Мэри Энн заметила ее чрезмерное сближение с отцом. Вайолет кудахтала над ним, приносила трубку и вообще липла как банный лист. Буллу это вроде как нравилось, но Мэри Энн отвела ее в сторонку и жестко внушила: «Я его жена, а ты дочь и просто ребенок. Будь добра вести себя прилично».

Но подлинным бедствием стала учеба. У Вайолет, как у большинства девушек ее круга, была гувернантка – образованная женщина, которая сказала им, что девочка обладает способностями и вышла далеко за рамки стандартной программы. «А ты куда смотрела? Надо было пресечь!» – горько выговорил Булл жене нынешней осенью, как только уволил несчастную гувернантку. Конечно, это она вбила девушке в голову дурацкую мысль о поступлении в университет.

Идея была совершенно нелепой. Еще сорок лет назад такой возможности и вовсе не существовало. Хотя при Оксфорде и Кембридже имелись небольшие женские колледжи, туда ходила лишь горстка девушек, которые не могли стать полноправными членами университета. Решив, что дочь говорит не всерьез, мать обронила: «Отец не позволит тебе жить так вот, вне дома и без присмотра». Но Вайолет немедленно возразила: «Я могу остаться дома и поступить в университет в Лондоне».

Мать вскоре осознала ее правоту. Лондонский университет был странным местом. Открытый перед самым воцарением королевы Виктории как учебное заведение для религиозных диссентеров, которым все еще отказывали в поступлении в Оксфорд и Кембридж, он был прогрессивным учреждением. Его здания были разбросаны по разным местам, от студентов не требовали проживания в университетских колледжах, и он, теперь уже несколько десятилетий, принимал женщин. Но кем нужно быть, чтобы туда пойти? Мэри Энн не имела понятия. Ее старший сын Ричард поучился в Оксфорде. Он вырос, разумеется, джентльменом и гордо сказал ей, что не прочел там ни одной книги. А на ее вопрос о женщинах-студентках ответил одно: «Синие чулки, мама. Мы с ними не водились». И состроил гримасу. То же самое она услышала от других. Да и на что все эти знания Вайолет? Кем она станет – учителем, гувернанткой? Буллы готовили ее совершенно к другому.

Эдвард Булл преуспел в делах даже больше, чем надеялся. Его величайшей удачей явилась короткая Крымская война с Россией, в период которой он получил государственный контракт на снабжение войск напитками. Если всем остальным Крымская кампания запомнилась сестрой милосердия Флоренс Найтингейл и героической атакой легкой бригады,
[75]

то Эдварду Буллу тем, что война сделала его очень состоятельным человеком. Теперь он жил в большом блэкхитском особняке. Булл был почти готов превратиться в джентльмена, как многие богатые пивовары того времени. А дочь джентльмена ждала только одна участь: безделье. «Пусть нанимает ученую гувернантку, лишь бы сама не становилась такой», – сказал Булл. И Мэри Энн, будучи дочерью черпальщика Сайласа, принялась отговаривать девушку от высшего образования, ибо оно могло опустить семью до среднего класса.

– Ты не дурнушка, – внушила она дочери. – Мужа себе найдешь. Но мужчинам не нравятся слишком умные женщины, а если уж так получилось, то лучше это скрывать.
Но Вайолет уперлась. В отличие от остальных детей Буллов, сплошь белокурых и синеглазых, она была шатенкой с карими глазами и белой прядью в волосах. Она отрезала:
– Я не хочу замуж за человека, который боится умных женщин!

Последние два месяца она была решительно невыносима. Не приходилось сомневаться, что не уступят ни Эдвард Булл, ни Вайолет – коса нашла на камень. Атмосфера в доме наэлектризовалась. Самым возмутительным было отношение Вайолет к матери.
– Куда тебе понять, – говаривала она с презрительной ноткой. – Ты слушаешься папу и совершенно счастлива. О другом ты и в жизни не помышляла.

«Тебе-то откуда знать?» – думала та. Ее тридцатилетний брак с Эдвардом оказался не так уж плох. Булл, безусловно, бывал упрям и несносен, но таково большинство мужчин. Если порой ей хотелось большего – чтобы шутки его друзей были не столь тяжеловесны, чтобы хоть кто-то из них прочел книгу, – Мэри Энн держала это при себе. Если она бывала готова завыть от тоски и досады, то ненадолго. Замужество – это не трагедия, а плюсы брака – дети, уют – поистине благословенны. «Коли я справилась, – мрачно подумала Мэри Энн, – переживет и она».

– Жизнь не обязана укладываться в твои представления, – резко сказала она девушке. – И чем раньше ты это поймешь, тем лучше.

Существовала, слава богу, нейтральная почва, на которой вражда по негласной договоренности прекращалась. Каждую среду Мэри Энн и Вайолет исправно садились в поезд, ехали в Лондон, брали кеб и отправлялись на Пикадилли. Эта широкая улица сохранила лоск XVIII столетия. Величественные дворцы минувшего века сменялись новыми особняками, хотя Берлингтон-Хаус – ныне Королевская академия – по-прежнему красовался за стенами своего двора. Здание «Фортнум энд Мейсон» тоже стояло на месте. А несколькими домами дальше находилось святилище, где даже Вайолет забывала обо всех раздорах.

Холодным декабрьским днем за три недели до Рождества Мэри Энн и Вайолет совершили свой привычный поход. Погода не отпугнула их. Снег повалил, когда они шли по Вестминстерскому мосту, над которым высились здание парламента и башня Биг-Бена. Миновав Уайтхолл и обойдя Трафальгарскую площадь, женщины быстро достигли Пикадилли и «Хэтчардса» – лучшего книжного магазина в викторианском Лондоне. На самом деле он был больше чем магазин – без малого клуб. Снаружи стояли скамьи для слуг, где те могли переждать, пока хозяева выбирают книги. А в задней части была небольшая уютная гостиная для завсегдатаев, которые вели там беседы и читали у камина газеты. В «Хэтчардс» захаживали члены королевской семьи, этот магазин любил старый герцог Веллингтон, политические противники Гладстон и Дизраэли – оба тоже ходили туда. Однажды Мэри Энн застала там даже Оскара Уайльда, приславшего в «Хэтчардс» на суд свои пьесы, – тот стоял рядом и удостоил ее милой улыбки.

Магазин «Хэтчардс» был убежищем и отдушиной как для Мэри Энн, так и для ее дочери. Эдвард не видел большого греха в любви жены к чтению; ее самые драгоценные сокровища – купленные там собрания сочинений Диккенса и Теккерея. Приветливый консультант предложил ей познакомиться с поэзией Теннисона, и она буквально влюбилась в эти стихи. Что касалось Вайолет, то она пристрастилась к философской литературе – от Платона до таких современных британских мыслителей, как Рёскин, которых Мэри Энн с известной опаской прятала в своих книгах от Эдварда.

Однако нынче они выбирали рождественские подарки, и Мэри Энн нашла книгу по стрелковому делу для старшего сына, но тут она ощутила на себе взгляд высокого человека, замершего по другую сторону стола.
– Полковник Мередит, у меня есть книга, о которой вы спрашивали, – произнес консультант.

Нет в мире справедливости. Как мог ее ровесник остаться таким красавцем? Волосы, остриженные довольно коротко, сохранили золотисто-каштановый цвет, с седыми висками стало даже лучше. Морщины вокруг глаз, как она сочла, из тех, что выдают человека, повидавшего мир в дождь, холод и зной. Его стан был строен и крепок. Нечто неуловимое намекало, что в случае нужды он мог превратиться в человека весьма опасного. С длинными шелковистыми усами он был до мозга костей полковник, и все-таки в нем виделось что-то еще: обходительность и ум, свидетельствовавшие о том, что он куда больше, чем просто военный.

– Миссис Булл? Вы ли это? – осведомился он, приблизившись. Мэри Энн хотела кивнуть, но, к своему ужасу, лишь залилась краской. – Вы, разумеется, не помните меня…
– Но как же, помилуйте! – Она обрела голос при виде Вайолет. – Вы собирались в Индию. Стрелять тигров.
Что за вздор она городит?
– Вы совершенно не изменились, – произнес тот искренне.
– Я? О! Вряд ли. Моя дочь Вайолет. Полковник Мередит. Кого-нибудь подстрелили?
– Тигров? – Он улыбнулся и оглядел их обеих. – Немало.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь