ДЕТСТВО
Прот. Андрей Ткачев: Братья и сестры, здравствуйте! Сегодня мы поговорим о детстве, очевидно, в разных аспектах. И в том смысле, в котором Евангелие говорит нам: «Будьте, как дети», — и в том смысле, что каждое последующее поколение почему-то хуже предыдущего, если мы не ошибаемся, конечно, и в том смысле, что есть проблема инфантилизма взрослых — некого такого пребывания в детстве, такого временного запаздывания, нежелания взрослеть.
В общем, посмотрим на этот интересный, невечный, кстати, феномен с разных точек зрения. Мы с вами с любопытством узнаем, что это не всегдашняя проблема, это проблема совершенно недавнего времени. Ну, здравствуйте!
Детство. Конечно, ассоциаций с этим словом очень много: какие-то фильмы, мультики, безоблачное небо, сильные папины руки, вечно красивая мама, безотчетность и безответственность, радость полного комфортного бытия, если у вас, конечно, были хорошие родители. В общем, детство.
Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Меня зовут Евгения. Я из Новосибирска. Занимаюсь преподаванием вокала. Мы с мужем воспитываем двух детей. Вопрос у меня такой: на мой взгляд, в современном мире очевидно, что детей перенасыщают всевозможными товарами производства.
Это одежда, игрушки, техника, гаджеты, информация, которая под вопросом — нужна она им или нет. Получается, на деле дети не могут даже по-настоящему радоваться, не могут получать радость от простых вещей.
Прот. Андрей Ткачев: Ну, что ж, друзья, мы поднимаем сразу проблематичную сторону священного понятия — детство. Недавно я с удивлением для себя открыл, что детство как понятие, как феномен, как явление возникло только лишь в XVIII веке.
То есть что это значит? Детской одежды, детского питания, индустрии игрушек и развлечений, детской литературы и всего остального не было до XVIII-XIX века. Невозможно представить себе ребенка, стоящего в супермаркете игрушек, например, в XV-XVI веке. Отношение к ребенку было как к маленькому взрослому. Помните у Некрасова: «Сколько тебе лет?» Говорит: «Осьмой миновал». Он уже такой мужичок.
Я недавно прочел ритуальный текст, произносимый маленьким ребенком в Византийской империи VI века при достижении первой стадии совершеннолетия, когда он становился уголовно ответственным.
Он говорил: «С сегодняшнего дня мне уже нельзя играть. Вот мой обруч и глиняная свистулька. Забери их, Христос. Мне уже 7 лет». То есть одежда детей — это была взрослая одежда, просто маленького размера. А чуть они вырастали, они совали ноги в безразмерные папины сапоги, они ходили в ночнушках, в сорочечках, а подросшим уже что-то шили.
Детская литература как жанр возникает в XIX веке — «Алиса в стране чудес», уже такие взрослые книжки, в принципе, но для детей. Разные сказки братьев Гримм, Гекльберри Финн Марка Твена, у нас появляется Буратино, Алексей Толстой и прочее. Бурный расцвет детской литературы пришелся на XIX-ХХ века.
А до того детям рассказывали взрослые сказки — жития святых, какие-то кошмарные истории. Бабушки рассказывали детям сказки, но сказки необработанные, и это кошмар, на самом деле, это не братья Гримм, это какой-то трэш.
Дети слушали жития святых, страшные истории, ходили в церковь, помогали по хозяйству. Детства как такового у них не было. Этот маленький период, который длился всего-то 7-8 лет, характеризовался стремлением побыстрее пройти через него и стать взрослым.
Никто серьезно не относился к этому временному промежутку. Хотелось быстрее стать взрослым, быстрее вступить в социальную роль внутри семьи, помогая родителям и так далее.
Конечно, была страшная детская смертность. У Мандельштама есть такие строки:
О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Рожали по 10 детей, а до совершеннолетия доживало 3-5. То есть люди быстро прощались с жизнью. Детская смертность была действительно ужасающей во всех странах мира.
На Руси был обряд посвящения маленького князя. Вот маленький князь в 3 года садился на коня, его препоясывали ремешочком, одевали ему на бедро маленький меч, и он уже в 3 года понимал, что он князь. А какой-то 3-летний козопас или гусопас понимал, что он крестьянин, поэтому они женились уже к 14-15 годам.
То есть была совершенно другая картина, которая вдруг радикально поменялась, для детей началась другая жизнь. Детство было замечено, «ах-ах-ах, детство», «детство кончится когда-то, ведь оно не навсегда», и вокруг него начались хороводы маршаков, чуковских, советского правительства, английской литературы, сказки матушки Гусыни.
И начались конфетки, шоколадки, танчики, машинки, аттракционы, потом гаджеты, мультики. И вот сегодня мы имеем такой вал разных коммерциализированных продуктов, виртуальных и реальных, направленных на детей, и мы должны понимать: за обозримую историю человечества люди, каждый из которых когда-то был ребенком, никогда не получали такого объема сладостей, яркости, тряпочек, внимания, любви, всяких хороводиков вокруг себя, какие получает современный ребенок.
Очевидно, мы стоим перед тем, что люди, воспитанные в этой среде, будут другими людьми. Какие-то параметры у них будут подняты, например, чувство собственного достоинства, собственной значимости, а какие-то параметры будут занижены, например, нежелание вступать во взрослую жизнь или привычка к непрестанной смене удовольствий.
У ребенка всю жизнь была одна или две игрушки. В советское время, помните, был такой педальный конь, и это стало мемом — конь с педалями. Игрушки были деревянными, и это тоже стало мемом: тяжелое детство обозначается как деревянные игрушки и няня в кедах.
У меня были деревянные игрушки, я их помню. Их было две или три. Так, чтобы их было сто, и чтобы они обновлялись каждые полгода, чтобы эти сто выносились на мусорник, а еще сто появлялось, и ребенок терял свой интерес к ним через два дня, такого не было.
Нам предстоит осознать свое время с учетом прошлых времен. Как сказал один духовный писатель, человеку очень важно читать книги, написанные в прошлых эпохах, не сейчас, для того чтобы проветривать мозги воздухом других времен.
Если человек знает только то, что существует сейчас, только какие-то современные вещи, то ему их не с чем сравнить, потому что он не знает того, что было раньше. Для того чтобы сравнить то, что есть сегодня, человеку нужно обязательно окунуться в прошлое и понять, как же жили тогда, для того чтобы сравнить наличие с отсутствием или наличие одного с отсутствием другого и наоборот.
Братья и сестры, мы решились говорить о детстве, но это красивое слово в нашей беседе обросло сложными ассоциациями, связанными с сегодняшним днем. Мы ничего не выдумываем, мы просто пытаемся смотреть на то, что есть, и говорим о современном детстве и о том, каким оно может быть, и что нам из-за этого будет.
Говорит мне один взрослый дядька, у которого довольно маленькие дети, потому что он поздно женился. Он видит, как его маленькая дочка смотрит через стекло на улицу, а на улице на ветке сидит снегирь. Такой зимний пейзаж — снег, засыпанные снегом деревья, красивый снегирь.
Девочка сидит на подоконнике и смотрит на снегиря. И вот она пальчиками на окошке делает так, как будто хочет увеличить изображение, думая, что оно на экране. Она хочет рассмотреть его в деталях.
Очевидно, что в моем детстве такого не могло быть, да и в вашем тоже. Вы вот так никого не увеличивали, потому что вы понимали, что это не увеличивается, у вас не было такого экранного отношения к действительности.
Сегодня возникают новые дети, которые хотят все увеличивать одним движением пальцев. Мы не можем говорить априори, что это плохо, но мы и не можем говорить, что это хорошо. Мы должны изучать этот вопрос, что он нам в комплексе дает.
Действительно, нужно оценить вал промышленных усилий человечества, направленных на обслуживание детского возраста в плане мультипликации, музыки, каруселей-качелей, одежки, пищи, отдельных супермаркетов для детского питания, кашки-малашки, всяких молочных смесей.
Чего только нет, Господи Иисусе! Это же все для детей. Нам предстоит подумать, это вообще очень хорошо, или в этом «очень хорошо» есть что-то не очень хорошее, потому что дети теряют целый ряд навыков — тактильного контакта с предметами.
Раньше говорили, что мелкая моторика нужна обязательно: лепить из пластилина, собирать из бисера, что-то складывать из камушков, нанизывать на палку с подставкой такие концентрические бублики разного размера, чтобы получилась пирамидка, вырезать ножницами из бумаги.
Все это может мягко куда-то уйти и оставить человека только с экраном, с приставкой, с чем-то еще. И тогда, я боюсь, на выходе мы получим какого-то дебила, потому что человек, не работающий пальчиками, оказывается, плохо разговаривает.
Вы слышали поразительную вещь, что, если нет мелкой моторики пальцев, у ребенка неразвита речь? Речь — это прямая связь с мышлением, то есть у человека неразвито мышление, он не может думать, у него нет мыслей, они не выстраиваются в ряд, они путаются, и из них ничего не получается.
Ребенок не говорит и не мыслит, у него есть только два работающих пальца — большой и указательный, и он привык к сладкому, он всех боится. Он ни с кем не дружит в песочнице, он никогда не строил с товарищами какой-нибудь замок на берегу озера или реки. Он одинок, он такой невольный аутист.
Тогда мы скажем, что мы не хотим такого детства. Мы хотим, чтобы были содранные коленки, замазанные зеленкой, чтобы он лазил по дереву, гонял на велосипеде, чтобы его домой было не зазвать, и так далее, и тому подобное. Сейчас его не выгонишь из дома, он сидит и юзает.
В общем-то, мы сразу начали с кошмарной стороны, но она настолько очевидна, что было бы ложью на ней не остановиться. Что будет дальше — посмотрим. Может быть, с такими детьми больше ничего уже не будет, потому что жизнь — это, на самом деле, очень взрослое занятие.
Какую серьезную отрасль ни перечисли, например, медицина, пассажирская авиация, грузовые перевозки, военная служба, авианавигация, геологическая разведка — серьезные профессии, от которых зависит страна, там нет ни малейшей доли какого-то детства и ребячества.
Человек, привыкший к удовольствиям, в принципе неспособен выполнять серьезную работу. То есть из детства нужно побыстрее выйти, чтобы стать взрослым и взяться за штурвал, за лопату, за какой-нибудь агрегат или механизм.
А если остаться с гаджетом и с чупа-чупсом во рту, хоть штанишки уже никакие не короткие, и человеку вообще много лет, получается, что служить некому, работать некому, наукой заниматься некому, лечить больных некому.
Такие выросшие люди настроены на получение удовольствия без конца, поскольку этот видеоряд обновляется каждые сутки, то есть появляются новые игрушки, новые удовольствия, и так далее, и тому подобное.
Я вижу в этом конец человечества, на самом деле. Это уже такое постчеловечество. Поскольку у Бога в арсенале есть много способов нас уцеломудрить, то все еще может продлиться очень интересно. У нас есть много сдерживающих факторов. Просто картина плясок взрослых перед детками нам очень пригодится.
Современные взрослые пляшут перед детками, а этого делать нельзя. Нужно Богу поклониться, а детей воспитывать в любви и определенной суровости. Детей в богов превращать нельзя, потому что это будут ложные боги, а ложные боги очень жестоки.
Вопрос: Здравствуйте, отец Андрей! Я Ася из подмосковного Егорьевска. У меня такой вопрос: очень часто жизнь сталкивает нас с таким утверждением, что, если в детстве не заложили чувство любви, то человеку очень тяжело научиться любить. Вы согласны с этим, или Господь все-таки приведет, и научит, и все будет с Божией помощью?
Прот. Андрей Ткачев: Я думаю, что крыша духовного дома — это любовь, а стены духовного дома — это множественные добродетели. То есть фундамент — это вера, крыша — это любовь, а между фундаментом и крышей есть стены, окна, двери и вся начинка в доме.
Все это уже состоит из, скажем, терпения, взаимопомощи, смирения, воздержания, супружеской верности, молитвы, любви к Церкви. Эти стены нужно строить на вере, поднимать их из добродетелей, а уже потом заниматься крышей.
Я вижу большой соблазн для людей заниматься крышей на той стадии, когда еще не залит фундамент, только выложили какую-то опалубку, а уже про любовь говорят. Вера еще слабая, добродетелей еще нет, а уже говорят про любовь. Я думаю, это технологическая, методологическая ошибка.
Однажды, когда я был еще маленьким, взрослые люди мне сказали, что, если ребенок не будет видеть работающих родителей, он никогда не будет работать сам. Это еще никакая не любовь, это просто элементарное трудолюбие.
Ребенок не приучен работать, потому что в его глазах не работал никто. А если он всегда видел работающую мать, работающего отца, у него в сознании закладываются какие-то архетипы, например, любовь к природе, к книге, любознательность, путешествия.
Допустим, в доме бывали странники, или ночевали какие-то гости — закладывалось гостеприимство. Папа с мамой ходили в больницу к больным — закладывалось практическое милосердие. То есть, я думаю, что из таких лоскутков или камушков должна сложиться некая общая мозаика, но ребенок должен видеть родителей добродетельными.
Я не говорю про любовь, потому что любовь трудно идентифицировать, в проявленном виде она ощутима. Поэтому любят родители или не любят, они должны быть добродетельными. То есть папа работает, и я должен работать. Эта такая династичность — она, в принципе, хорошая.
Потом люди стали выбирать другие профессии, уже сын конюха не хотел быть конюхом, сын кузнеца не хотел быть кузнецом. Но они должны быть уверены, что их отец за работой. И вот это, мне кажется, нужно видеть.
Если ребенок этого не видит, то в нем совершаются некие психологически непоправимые утраты. Дело в том, что человек не всегда может исправить заложенные в него ошибки. Иногда эти ошибки так глубоки и фундаментальны, что они навсегда остаются для него крестом, который не сбросишь.
Самые нежные временные параметры человеческой жизни — от зачатия до 3 лет. В это время в человека впихивается очень много. То, что в это время ему не дали, потом уже дать не получится. Скажем, то, что вы не выучили в 12 лет, вам будет трудно выучить в 25. То, что вы не выучили в 17 лет, вам трудно будет выучить, например, в 40. То, что вы не выучите в 20 лет, в 79 вы уже никогда не выучите, то есть существуют какие-то необратимые процессы.
Есть интересная история про язык: на каком языке будет говорить человек, если он не будет слышать человеческую речь? Английские филологи, колониальные ученые в XIX веке брали за бесценок или даром из бедных семей детей и ставили на них разные опыты.
Они пытались выяснить вот что. Понятно, что, если я говорю с ребенком на английском, он будет англоязычным. Если я говорю с ним на французском, он будет франкофоном. Если я говорю на английском и французском — он будет таким франко-английским Набоковым. А если не говорить ни на каком языке, вдруг он заговорит на языке Адама и Евы?
И вот ученые решили попробовать. Они кормили, воспитывали в каких-то барокамерах детей, не давая им слышать человеческую речь. К какому-то возрасту они вдруг обнаружили, что дети не говорят ни на каком языке. Мало того, когда их начинают учить человеческой речи, они ее уже не воспринимают.
То есть, если человек вовремя не слышит человеческую речь, потом он ее не выучит. Если ты не станешь человеком до 2 лет, ты больше никогда не станешь им. То есть человеком нужно родиться и потом еще стать. Прошу заметить, что это единственное живое существо в мире, которому после рождения нужно еще стать собой.
Лошадь не становится лошадью в процессе внутренних перебарываний себя после рождения. Она родилась лошадью, лошадью и умрет. Такая же ситуация с собаками, гепардами, тиграми, канарейками. Кем они родились, тем и умирают.
А человек нет. Он родился вроде бы человеком, но он еще не стал им. Он еще не знает речи, не имеет опорных понятий об окружающем мире, в нем еще нет никакой нравственной начинки. Значит, он пока не человек.
И если он вырастет, как Маугли, до 3 лет, например, в семье волков или обезьян, он человеком никогда не станет. Он не прочтет ни одной книжки, он не выучит ни одного человеческого языка, он не будет человеком.
Как важны эти первые 3 года! А чревоношение? Одно дело, когда мама причащается, а другое дело, когда мама, например, пьет портвейн. Ведь ребенок это все потребляет вместе с мамой. И я боюсь, что из этого странного зачатия, дикого воспитания и впоследствии погруженности в удовольствия человека может не получиться.
Я говорю: «Нужно трудиться». Он говорит: «Зачем?» Говорю: «Вот там человеку плохо, нужно ему помочь». — «Зачем? Для этого есть специальные социальные службы». Или говоришь ему: «Бог есть». — «Я не верю, я не чувствую, я не знаю». — «Ты будешь жить после смерти». — «Это вообще непонятные для меня слова». Я боюсь, что у человека не получится.
Поэтому в детстве нужно видеть не любовь. Здесь нужно видеть практические житейские навыки. Необходимо через детское включение в ответственность начинать взросление по материнскому и отцовскому благословению пораньше, чтобы понимать слово «ответственность».
Например: «Ты должен застелить кровать, — ты элементарная зона ответственности, — ты должен поливать цветок у себя на подоконнике. Если мы тебе купим рыбку, ты должен ее кормить, а не я». — «Купи мне собаку». — «И потом я буду гулять с ней все время? А ты что будешь делать? Ты будешь с ней играться, только когда тебе захочется. Она тебе надоест через неделю, и у меня будут лишние проблемы».
То есть ты должен. Это слово «должен» должно сопутствовать человеческому воспитанию и возрастанию, иначе, я боюсь, он просто не будет человеком.