Часть 1. 

страница 3-11

Жечь бы­ло нас­лажде­ни­ем. Ка­кое-то осо­бое нас­лажде­ние ви­деть, как огонь по­жира­ет ве­щи, как они чер­не­ют и ме­ня­ют­ся. Мед­ный на­конеч­ник бранд­спой­та за­жат в ку­лаках, гро­мад­ный пи­тон из­ры­га­ет на мир ядо­витую струю ке­роси­на, кровь сту­чит в вис­ках, а ру­ки ка­жут­ся ру­ками ди­ковин­но­го ди­рижё­ра, ис­полня­юще­го сим­фо­нию ог­ня и раз­ру­шения, прев­ра­щая в пе­пел изор­ванные, обуг­ливши­еся стра­ницы ис­то­рии. Сим­во­личес­кий шлем, ук­ра­шен­ный циф­рой 451, низ­ко над­ви­нут на лоб, гла­за свер­ка­ют оран­же­вым пла­менем при мыс­ли о том, что дол­жно сей­час про­изой­ти: он на­жима­ет вос­пла­мени­тель — и огонь жад­но бро­са­ет­ся на дом, ок­ра­шивая ве­чер­нее не­бо в баг­ро­во-жёл­то-чёр­ные то­на. Он ша­га­ет в рое ог­ненно-крас­ных свет­ля­ков, и боль­ше все­го ему хо­чет­ся сде­лать сей­час то, чем он так час­то за­бав­лялся в детс­тве, — су­нуть в огонь пру­тик с ле­ден­цом, по­ка кни­ги, как го­луби, ше­лес­тя крыль­ями-стра­ница­ми, уми­ра­ют на крыль­це и на лу­жай­ке пе­ред до­мом, они взле­та­ют в ог­ненном вих­ре, и чёр­ный от ко­поти ве­тер уно­сит их прочь.

Жес­ткая улыб­ка зас­ты­ла на ли­це Мон­тэ­га, улыб­ка-гри­маса, ко­торая по­яв­ля­ет­ся на гу­бах у че­лове­ка, ког­да его вдруг опа­лит ог­нём и он стре­митель­но от­пря­нет на­зад от его жар­ко­го при­кос­но­вения.

Он знал, что, вер­нувшись в по­жар­ное де­по, он, ме­нес­трель ог­ня, взгля­нув в зер­ка­ло, дру­жес­ки под­мигнёт сво­ему обож­жённо­му, из­ма­зан­но­му са­жей ли­цу. И поз­же в тем­но­те, уже за­сыпая, он всё ещё бу­дет чувс­тво­вать на гу­бах зас­тывшую су­дорож­ную улыб­ку. Она ни­ког­да не по­кида­ла его ли­ца, ни­ког­да, сколь­ко он се­бя пом­нит.

Он тща­тель­но вы­тер и по­весил на гвоздь чёр­ный блес­тя­щий шлем, ак­ку­рат­но по­весил ря­дом бре­зен­то­вую кур­тку, с нас­лажде­ни­ем вы­мыл­ся под силь­ной стру­ёй ду­ша и, нас­висты­вая, су­нув ру­ки в кар­ма­ны, пе­ресёк пло­щад­ку вер­хне­го эта­жа по­жар­ной стан­ции и сколь­знул в люк. В пос­леднюю се­кун­ду, ког­да ка­тас­тро­фа уже ка­залась не­из­бежной, он вы­дер­нул ру­ки из кар­ма­нов, об­хва­тил блес­тя­щий брон­зо­вый шест и со скри­пом за­тор­мо­зил за миг до то­го, как его но­ги кос­ну­лись це­мен­тно­го по­ла ниж­не­го эта­жа.

Вый­дя на пус­тынную ноч­ную ули­цу, он нап­ра­вил­ся к мет­ро. Бес­шумный пнев­ма­тичес­кий по­езд пог­ло­тил его, про­летел, как чел­нок, по хо­рошо сма­зан­ной тру­бе под­земно­го тун­не­ля и вмес­те с силь­ной стру­ёй тёп­ло­го воз­ду­ха выб­ро­сил на вы­ложен­ный жёл­ты­ми плит­ка­ми эс­ка­латор, ве­дущий на по­вер­хность в од­ном из при­горо­дов.

Нас­висты­вая, Мон­тэг под­нялся на эс­ка­лато­ре навс­тре­чу ноч­ной ти­шине. Не ду­мая ни о чём, во вся­ком слу­чае, ни о чём в осо­бен­ности, он до­шёл до по­воро­та. Но ещё рань­ше, чем вый­ти на угол, он вдруг за­мед­лил ша­ги, как буд­то ве­тер, на­летев от­ку­да-то, уда­рил ему в ли­цо или кто-то ок­ликнул его по име­ни.

Уже нес­коль­ко раз, приб­ли­жа­ясь ве­чером к по­воро­ту, за ко­торым ос­ве­щён­ный звёз­да­ми тро­ту­ар вёл к его до­му, он ис­пы­тывал это стран­ное чувс­тво. Ему ка­залось, что за мгно­вение до то­го, как ему по­вер­нуть, за уг­лом кто-то сто­ял. В воз­ду­хе бы­ла ка­кая-то осо­бая ти­шина, слов­но там, в двух ша­гах, кто-то при­та­ил­ся и ждал и лишь за се­кун­ду до его по­яв­ле­ния вдруг прев­ра­тил­ся в тень и про­пус­тил его сквозь се­бя.

Мо­жет быть, его ноз­дри улав­ли­вали сла­бый аро­мат, мо­жет быть, ко­жей ли­ца и рук он ощу­щал чуть за­мет­ное по­выше­ние тем­пе­рату­ры вбли­зи то­го мес­та, где сто­ял кто-то не­види­мый, сог­ре­вая воз­дух сво­им теп­лом. По­нять это бы­ло не­воз­можно. Од­на­ко, за­вер­нув за угол, он вся­кий раз ви­дел лишь бе­лые пли­ты пус­тынно­го тро­ту­ара. Толь­ко од­нажды ему по­каза­лось, буд­то чья-то тень мель­кну­ла че­рез лу­жай­ку, но всё ис­чезло, преж­де чем он смог вгля­деть­ся или про­из­нести хоть сло­во.

Се­год­ня же у по­воро­та он так за­мед­лил ша­ги, что поч­ти ос­та­новил­ся. Мыс­ленно он уже был за уг­лом — и уло­вил сла­бый шо­рох. Чьё-то ды­хание? Или дви­жение воз­ду­ха, выз­ванное при­сутс­тви­ем ко­го-то, кто очень ти­хо сто­ял и ждал?

Он за­вер­нул за угол.

По за­лито­му лун­ным све­том тро­ту­ару ве­тер гнал осен­ние листья, и ка­залось, что иду­щая навс­тре­чу де­вуш­ка не пе­рес­ту­па­ет по пли­там, а сколь­зит над ни­ми, под­го­ня­емая вет­ром и лис­твой. Слег­ка наг­нув го­лову, она смот­ре­ла, как нос­ки её ту­фель за­дева­ют кру­жащу­юся лис­тву. Её тон­кое ма­товой бе­лиз­ны ли­цо све­тилось лас­ко­вым, не­уто­лимым лю­бопытс­твом. Оно вы­ража­ло лёг­кое удив­ле­ние. Тём­ные гла­за так пыт­ли­во смот­ре­ли на мир, что, ка­залось, нич­то не мог­ло от них ус­коль­знуть. На ней бы­ло бе­лое платье, оно ше­лес­те­ло. Мон­тэ­гу чу­дилось, что он слы­шит каж­дое дви­жение её рук в такт ша­гам, что он ус­лы­шал да­же тот лег­чай­ший, не­уло­вимый для слу­ха звук — свет­лый тре­пет её ли­ца, ког­да, под­няв го­лову, она уви­дела вдруг, что лишь нес­коль­ко ша­гов от­де­ля­ют её от муж­чи­ны, сто­яще­го пос­ре­ди тро­ту­ара.

Вет­ви над их го­лова­ми, шур­ша, ро­няли су­хой дождь листь­ев. Де­вуш­ка ос­та­нови­лась. Ка­залось, она го­това бы­ла от­пря­нуть на­зад, но вмес­то то­го она прис­таль­но пог­ля­дела на Мон­тэ­га, и её тём­ные, лу­чис­тые, жи­вые гла­за так про­си­яли, как буд­то он ска­зал ей что-то не­обык­но­вен­но хо­рошее. Но он знал, что его гу­бы про­из­несли лишь прос­тое при­ветс­твие. По­том, ви­дя, что де­вуш­ка, как за­воро­жён­ная, смот­рит на изоб­ра­жение са­ламан­дры, на ру­каве его ту­жур­ки и на диск с фе­ник­сом, при­коло­тый к гру­ди, он за­гово­рил:

— Вы, оче­вид­но, на­ша но­вая со­сед­ка?

— А вы, дол­жно быть… — она на­конец отор­ва­ла гла­за от эм­блем его про­фес­сии, — по­жар­ник? — Го­лос её за­мер.

— Как вы стран­но это ска­зали.

— Я… я до­гада­лась бы да­же с зак­ры­тыми гла­зами, — ти­хо про­гово­рила она.

— За­пах ке­роси­на, да? Моя же­на всег­да на это жа­лу­ет­ся. — Он зас­ме­ял­ся. До­чис­та его ни за что не от­мо­ешь.

— Да. Не от­мо­ешь, — про­мол­ви­ла она, и в го­лосе её проз­ву­чал страх.

Мон­тэ­гу ка­залось, буд­то она кру­жит­ся вок­руг не­го, вер­тит его во все сто­роны, ле­гонь­ко встря­хива­ет, вы­вора­чива­ет кар­ма­ны, хо­тя она не дви­галась с мес­та.

— За­пах ке­роси­на, — ска­зал он, что­бы прер­вать за­тянув­ше­еся мол­ча­ние. — А для ме­ня он всё рав­но, что ду­хи.

— Не­уже­ли прав­да?

— Ко­неч­но. По­чему бы и нет?

Она по­дума­ла, преж­де чем от­ве­тить:

— Не знаю. — По­том она ог­ля­нулась на­зад, ту­да, где бы­ли их до­ма. — Мож­но, я пой­ду с ва­ми? Ме­ня зо­вут Кла­рис­са Мак­леллан.

— Кла­рис­са… А ме­ня — Гай Мон­тэг. Ну что ж, идём­те. А что вы тут де­ла­ете од­на и так поз­дно? Сколь­ко вам лет?

Тёп­лой вет­ре­ной ночью они шли по се­реб­ря­ному от лу­ны тро­ту­ару, и Мон­тэ­гу чу­дилось, буд­то вок­руг ве­ет тон­чай­шим аро­матом све­жих аб­ри­косов и зем­ля­ники. Он ог­ля­нул­ся и по­нял, что это не­воз­можно — ведь на дво­ре осень.

Нет, ни­чего это­го не бы­ло. Бы­ла толь­ко де­вуш­ка, иду­щая ря­дом, и в лун­ном све­те ли­цо её си­яло, как снег. Он знал, что сей­час она об­ду­мыва­ет его воп­ро­сы, со­об­ра­жа­ет, как луч­ше от­ве­тить на них.

— Ну вот, — ска­зала она, — мне сем­надцать лет, и я по­мешан­ная. Мой дя­дя ут­вер­жда­ет, что од­но не­из­бежно со­путс­тву­ет дру­гому. Он го­ворит: ес­ли спро­сят, сколь­ко те­бе лет, от­ве­чай, что те­бе сем­надцать и что ты су­мас­шедшая. Хо­рошо гу­лять ночью, прав­да? Я люб­лю смот­реть на ве­щи, вды­хать их за­пах, и бы­ва­ет, что я бро­жу вот так всю ночь нап­ро­лёт и встре­чаю вос­ход сол­нца.

Не­кото­рое вре­мя они шли мол­ча. По­том она ска­зала за­дум­чи­во:

— Зна­ете, я сов­сем вас не бо­юсь.

— А по­чему вы дол­жны ме­ня бо­ять­ся? — удив­лённо спро­сил он.

— Мно­гие бо­ят­ся вас. Я хо­чу ска­зать, бо­ят­ся по­жар­ни­ков. Но ведь вы, в кон­це кон­цов, та­кой же че­ловек…

В её гла­зах, как в двух блес­тя­щих ка­пель­ках проз­рачной во­ды, он уви­дел своё от­ра­жение, тём­ное и кро­хот­ное, но до мель­чай­ших под­робнос­тей точ­ное — да­же склад­ки у рта, — как буд­то её гла­за бы­ли дву­мя вол­шебны­ми ку­соч­ка­ми ли­лово­го ян­та­ря, на­веки зак­лю­чив­ши­ми в се­бе его об­раз. Её ли­цо, об­ра­щён­ное те­перь к не­му, ка­залось хруп­ким, ма­тово-бе­лым крис­таллом, све­тящим­ся из­нутри ров­ным, не­мер­кну­щим све­том. То был не элек­три­чес­кий свет, прон­зи­тель­ный и рез­кий, а стран­но ус­по­ка­ива­ющее, мяг­кое мер­ца­ние све­чи. Как-то раз, ког­да он был ре­бён­ком, по­гас­ло элек­три­чес­тво, и его мать отыс­ка­ла и заж­гла пос­леднюю све­чу. Этот ко­рот­кий час, по­ка го­рела све­ча, был ча­сом чу­дес­ных от­кры­тий: мир из­ме­нил­ся, прос­транс­тво пе­рес­та­ло быть ог­ромным и у­ют­но сом­кну­лось вок­руг них. Мать и сын си­дели вдво­ём, стран­но пре­об­ра­жён­ные, ис­крен­не же­лая, что­бы элек­три­чес­тво не вклю­чалось как мож­но доль­ше. Вдруг Кла­рис­са ска­зала:

— Мож­но спро­сить вас?.. Вы дав­но ра­бота­ете по­жар­ни­ком?

— С тех пор как мне ис­полни­лось двад­цать. Вот уже де­сять лет.

— А вы ког­да-ни­будь чи­та­ете кни­ги, ко­торые сжи­га­ете?

Он рас­сме­ял­ся.

— Это ка­ра­ет­ся за­коном.

— Да-а… Ко­неч­но.

— Это неп­ло­хая ра­бота. В по­недель­ник жечь кни­ги Эд­ны Мил­лей, в сре­ду — У­ит­ме­на, в пят­ни­цу — Фол­кне­ра. Сжи­гать в пе­пел, за­тем сжечь да­же пе­пел. Та­ков наш про­фес­си­ональ­ный де­виз.

Они прош­ли ещё нем­но­го. Вдруг де­вуш­ка спро­сила:

— Прав­да ли, что ког­да-то, дав­но, по­жар­ни­ки ту­шили по­жары, а не раз­жи­гали их?

— Нет. До­ма всег­да бы­ли нес­го­ра­емы­ми. По­верь­те мо­ему сло­ву.

— Стран­но. Я слы­хала, что бы­ло вре­мя, ког­да до­ма за­гора­лись са­ми со­бой, от ка­кой-ни­будь не­ос­то­рож­ности. И тог­да по­жар­ные бы­ли нуж­ны, что­бы ту­шить огонь.

Он рас­сме­ял­ся. Де­вуш­ка быс­тро вски­нула на не­го гла­за.

— По­чему вы сме­ётесь?

— Не знаю. — Он сно­ва зас­ме­ял­ся, но вдруг умолк. — А что?

— Вы сме­ётесь, хо­тя я не ска­зала ни­чего смеш­но­го. И вы на всё от­ве­ча­ете сра­зу. Вы сов­сем не за­думы­ва­етесь над тем, что я спро­сила.

Мон­тэг ос­та­новил­ся.

— А вы и прав­да очень стран­ная, — ска­зал он, раз­гля­дывая её. — У вас как буд­то сов­сем нет ува­жения к со­бесед­ни­ку!

— Я не хо­тела вас оби­деть. Дол­жно быть, я прос­то че­рес­чур люб­лю приг­ля­дывать­ся к лю­дям.

— А это вам раз­ве ни­чего не го­ворит? — Он ле­гонь­ко пох­ло­пал паль­ца­ми по циф­ре 451 на ру­каве сво­ей уголь­но-чёр­ной кур­тки.

— Го­ворит, — про­шеп­та­ла она, ус­ко­ряя ша­ги. — Ска­жите, вы ког­да-ни­будь об­ра­щали вни­мание, как вон там, по буль­ва­рам, мчат­ся ра­кет­ные ав­то­моби­ли?

— Ме­ня­ете те­му раз­го­вора?

— Мне иног­да ка­жет­ся, что те, кто на них ез­дит, прос­то не зна­ют, что та­кое тра­ва или цве­ты. Они ведь ни­ког­да их не ви­дят ина­че, как на боль­шой ско­рос­ти, — про­дол­жа­ла она. — По­кажи­те им зе­лёное пят­но, и они ска­жут: ага, это тра­ва! По­кажи­те ро­зовое — они ска­жут: а, это ро­зарий! Бе­лые пят­на — до­ма, ко­рич­не­вые — ко­ровы. Од­нажды мой дя­дя поп­ро­бовал про­ехать­ся по шос­се со ско­ростью не бо­лее со­рока миль в час. Его арес­то­вали и по­сади­ли на два дня в тюрь­му. Смеш­но, прав­да? И грус­тно.

— Вы слиш­ком мно­го ду­ма­ете, — за­метил Мон­тэг, ис­пы­тывая не­лов­кость.

— Я ред­ко смот­рю те­леви­зи­он­ные пе­реда­чи, и не бы­ваю на ав­то­мобиль­ных гон­ках, и не хо­жу в пар­ки раз­вле­чений. Вот у ме­ня и ос­та­ёт­ся вре­мя для вся­ких су­мас­брод­ных мыс­лей. Вы ви­дели на шос­се за го­родом рек­ламные щи­ты? Сей­час они дли­ною в двес­ти фу­тов. А зна­ете ли вы, что ког­да-то они бы­ли дли­ною все­го в двад­цать фу­тов? Но те­перь ав­то­моби­ли не­сут­ся по до­рогам с та­кой ско­ростью, что рек­ла­мы приш­лось уд­ли­нить, а то бы ник­то их и про­читать не смог.

— Нет, я это­го не знал! — Мон­тэг ко­рот­ко рас­сме­ял­ся.

— А я ещё кое-что знаю, че­го вы, на­вер­но, не зна­ете. По ут­рам на тра­ве ле­жит ро­са.

Он по­пытал­ся вспом­нить, знал ли он это ког­да-ни­будь, но так и не смог и вдруг по­чувс­тво­вал раз­дра­жение.

— А ес­ли пос­мотреть ту­да, — она кив­ну­ла на не­бо, — то мож­но уви­деть че­ловеч­ка на лу­не.

Но ему уже дав­но не слу­чалось гля­деть на не­бо…

Даль­ше они шли мол­ча, она — за­думав­шись, он — до­садуя и чувс­твуя не­лов­кость, по вре­менам бро­сая на неё уко­риз­ненные взгля­ды.

Они по­дош­ли к её до­му. Все ок­на бы­ли яр­ко ос­ве­щены.

— Что здесь про­ис­хо­дит? — Мон­тэ­гу ни­ког­да ещё не при­ходи­лось ви­деть та­кое ос­ве­щение в жи­лом до­ме.

— Да ни­чего. Прос­то ма­ма, отец и дя­дя си­дят вмес­те и раз­го­вари­ва­ют. Сей­час это ред­кость, всё рав­но как хо­дить пеш­ком. Го­вори­ла я вам, что дя­дю ещё раз арес­то­вали? Да, за то, что он шёл пеш­ком. О, мы очень стран­ные лю­ди.

— Но о чём же вы раз­го­вари­ва­ете?

Де­вуш­ка зас­ме­ялась.

— Спо­кой­ной но­чи! — ска­зала она и по­вер­ну­ла к до­му. Но вдруг ос­та­нови­лась, слов­но что-то вспом­нив, опять по­дош­ла к не­му и с удив­ле­ни­ем и лю­бопытс­твом вгля­делась в его ли­цо.

— Вы счас­тли­вы? — спро­сила она.

— Что? — вос­клик­нул Мон­тэг.

Но де­вуш­ки пе­ред ним уже не бы­ло — она бе­жала прочь по за­литой лун­ным све­том до­рож­ке. В до­ме ти­хо зат­во­рилась дверь.

— Счас­тлив ли я? Что за вздор!

Мон­тэг пе­рес­тал сме­ять­ся. Он су­нул ру­ку в спе­ци­аль­ную сква­жину во вход­ной две­ри сво­его до­ма. В от­вет на при­кос­но­вение его паль­цев дверь от­кры­лась.

— Ко­неч­но, я счас­тлив. Как же ина­че? А она что ду­ма­ет — что я нес­час­тлив? — спра­шивал он у пус­тых ком­нат. В пе­ред­ней взор его упал на вен­ти­ляци­он­ную ре­шёт­ку. И вдруг он вспом­нил, что там спря­тано. Оно как буд­то пог­ля­дело на не­го от­ту­да. И он быс­тро от­вёл гла­за.

Ка­кая стран­ная ночь, и ка­кая стран­ная встре­ча! Та­кого с ним ещё не слу­чалось. Раз­ве толь­ко тог­да в пар­ке, год на­зад, ког­да он встре­тил­ся со ста­риком и они раз­го­вори­лись…

Мон­тэг трях­нул го­ловой. Он взгля­нул на пус­тую сте­ну пе­ред со­бой, и тот­час на ней воз­никло ли­цо де­вуш­ки — та­кое, ка­ким оно сох­ра­нилось в его па­мяти, — прек­расное, да­же боль­ше, уди­витель­ное. Это тон­кое ли­цо на­поми­нало ци­фер­блат не­боль­ших ча­сов, сла­бо све­тящий­ся в тём­ной ком­на­те, ког­да, прос­нувшись сре­ди но­чи, хо­чешь уз­нать вре­мя и ви­дишь, что стрел­ки точ­но по­казы­ва­ют час, ми­нуту и се­кун­ду, и этот свет­лый мол­ча­ливый лик спо­кой­но и уве­рен­но го­ворит те­бе, что ночь про­ходит, хо­тя и ста­новит­ся тем­нее, и ско­ро сно­ва взой­дёт сол­нце.

— В чём де­ло? — спро­сил Мон­тэг у сво­его вто­рого, под­созна­тель­но­го "я", у это­го чу­дач­ка, ко­торый вре­мена­ми вдруг вы­ходит из по­вино­вения и бол­та­ет не­ведо­мо что, не под­чи­ня­ясь ни во­ле, ни при­выч­ке, ни рас­судку.

Он сно­ва взгля­нул на сте­ну. Как по­хоже её ли­цо на зер­ка­ло. Прос­то не­веро­ят­но! Мно­гих ли ты ещё зна­ешь, кто мог бы так от­ра­жать твой собс­твен­ный свет? Лю­ди боль­ше по­хожи на… он по­мед­лил в по­ис­ках срав­не­ния, по­том на­шёл его, вспом­нив о сво­ём ре­мес­ле, — на фа­келы, ко­торые по­лыха­ют во всю мочь, по­ка их не по­тушат. Но как ред­ко на ли­це дру­гого че­лове­ка мож­но уви­деть от­ра­жение тво­его собс­твен­но­го ли­ца, тво­их сок­ро­вен­ных тре­пет­ных мыс­лей!

Ка­кой не­веро­ят­ной спо­соб­ностью пе­ревоп­ло­щения об­ла­дала эта де­вуш­ка! Она смот­ре­ла на не­го, Мон­тэ­га, как за­чаро­ван­ный зри­тель в те­ат­ре ма­ри­оне­ток, пред­восхи­щала каж­дый взмах его рес­ниц, каж­дый жест ру­ки, каж­дое дви­жение паль­цев.

Сколь­ко вре­мени они шли ря­дом? Три ми­нуты? Пять? И вмес­те с тем как дол­го! Ка­ким ог­ромным ка­залось ему те­перь её от­ра­жение на сте­не, ка­кую тень от­бра­сыва­ла её то­нень­кая фи­гур­ка! Он чувс­тво­вал, что ес­ли у не­го за­чешет­ся глаз, она мор­гнёт, ес­ли чуть нап­ря­гут­ся мус­ку­лы ли­ца, она зев­нёт ещё рань­ше, чем он сам это сде­ла­ет.

И, вспом­нив об их встре­че, он по­думал: «Да ведь, пра­во же, она как буд­то зна­ла на­перёд, что я при­ду, как буд­то на­роч­но под­жи­дала ме­ня там, на ули­це, в та­кой поз­дний час…»

Он от­крыл дверь спаль­ни.

Ему по­каза­лось, что он во­шёл в хо­лод­ный, об­ли­цован­ный мра­мором склеп, пос­ле то­го как заш­ла лу­на. Неп­ро­ница­емый мрак. Ни на­мёка на за­литый се­реб­ря­ным си­яни­ем мир за ок­ном. Ок­на плот­но зак­ры­ты, и ком­на­та по­хожа на мо­гилу, ку­да не до­лета­ет ни еди­ный звук боль­шо­го го­рода. Од­на­ко ком­на­та не бы­ла пус­та.

Он прис­лу­шал­ся.

Чуть слыш­ный ко­мари­ный звон, жуж­жа­ние элек­три­чес­кой осы, спря­тан­ной в сво­ём у­ют­ном и теп­лом ро­зовом гнёз­дышке. Му­зыка зву­чала так яс­но, что он мог раз­ли­чить ме­лодию.

Он по­чувс­тво­вал, что улыб­ка сос­коль­зну­ла с его ли­ца, что она под­та­яла, оп­лы­ла и от­ва­лилась, слов­но воск фан­тасти­чес­кой све­чи, ко­торая го­рела слиш­ком дол­го и, до­горев, упа­ла и по­гас­ла. Мрак. Тем­но­та. Нет, он не счас­тлив. Он не счас­тлив! Он ска­зал это са­мому се­бе. Он приз­нал это. Он но­сил своё счастье, как мас­ку, но де­вуш­ка от­ня­ла её и убе­жала че­рез лу­жай­ку, и уже нель­зя пос­ту­чать­ся к ней в дверь и поп­ро­сить, что­бы она вер­ну­ла ему мас­ку.

Не за­жигая све­та, он пред­ста­вил се­бе ком­на­ту. Его же­на, рас­прос­тёртая на кро­вати, не ук­ры­тая и хо­лод­ная, как над­гроб­ное из­ва­яние, с зас­тывши­ми гла­зами, ус­трем­лённы­ми в по­толок, слов­но при­тяну­тыми к не­му не­види­мыми сталь­ны­ми ни­тями. В ушах у неё плот­но встав­ле­ны ми­ни­атюр­ные «Ра­куш­ки», кро­шеч­ные, с на­пёр­сток, ра­ди­оп­ри­ём­ни­ки-втул­ки, и элек­трон­ный оке­ан зву­ков — му­зыка и го­лоса, му­зыка и го­лоса — вол­на­ми омы­ва­ет бе­рега её бодрству­юще­го моз­га. Нет, ком­на­та бы­ла пус­та. Каж­дую ночь сю­да вры­вал­ся оке­ан зву­ков и, под­хва­тив Мил­дред на свои ши­рокие крылья, ба­юкая и ка­чая, уно­сил её, ле­жащую с от­кры­тыми гла­зами, навс­тре­чу ут­ру. Не бы­ло но­чи за пос­ледние два го­да, ког­да Мил­дред не уп­лы­вала бы на этих вол­нах, не пог­ру­жалась бы в них с го­тов­ностью ещё и ещё раз.

В ком­на­те бы­ло хо­лод­но, но Мон­тэг чувс­тво­вал, что за­дыха­ет­ся.

Од­на­ко он не под­нял штор и не от­крыл бал­конной две­ри — он не хо­тел, что­бы сю­да заг­ля­нула лу­на. С об­ре­чён­ностью че­лове­ка, ко­торый в бли­жай­ший же час дол­жен по­гиб­нуть от удушья, он ощупью нап­ра­вил­ся к сво­ей рас­кры­той, оди­нокой и хо­лод­ной пос­те­ли.

За мгно­вение до то­го, как его но­га нат­кну­лась на пред­мет, ле­жав­ший на по­лу, он уже знал, что так бу­дет. Это чувс­тво от­части бы­ло по­хоже на то, ко­торое он ис­пы­тал, ког­да за­вер­нул за угол и чуть не на­летел на де­вуш­ку, шед­шую ему навс­тре­чу. Его но­га, выз­вав сво­им дви­жени­ем ко­леба­ние воз­ду­ха, по­лучи­ла от­ра­жён­ный сиг­нал о пре­пятс­твии на пу­ти и поч­ти в ту же се­кун­ду уда­рилась обо что-то. Ка­кой-то пред­мет с глу­хим сту­ком от­ле­тел в тем­но­ту.

Мон­тэг рез­ко вып­ря­мил­ся и прис­лу­шал­ся к ды­ханию той, что ле­жала на пос­те­ли в кро­меш­ном мра­ке ком­на­ты: ды­хание бы­ло сла­бым, чуть за­мет­ным, в нём ед­ва уга­дыва­лась жизнь — от не­го мог бы зат­ре­петать лишь кро­хот­ный лис­ток, пу­шин­ка, один-единс­твен­ный во­лосок.

Он всё ещё не хо­тел впус­тить в ком­на­ту свет с ули­цы. Вы­нув за­жигал­ку, он на­щупал са­ламан­дру, выг­ра­виро­ван­ную на се­реб­ря­ном дис­ке, на­жал…

Два лун­ных кам­ня гля­дели на не­го при сла­бом све­те прик­ры­того ру­кой огонь­ка, два лун­ных кам­ня, ле­жащих на дне проз­рачно­го ручья, — над ни­ми, не за­девая их, мер­но тек­ли во­ды жиз­ни. — Мил­дред!

Её ли­цо бы­ло, как ос­тров, пок­ры­тый сне­гом, ес­ли дождь проль­ёт­ся над ним, оно не ощу­тит дож­дя, ес­ли ту­чи бро­сят на не­го свою веч­но дви­жущу­юся тень, оно не по­чувс­тву­ет те­ни. Нед­вижность, не­мота… Толь­ко жуж­жа­ние ос-вту­лок, плот­но зак­ры­ва­ющих уши Мил­дред, толь­ко ос­текле­нев­ший взор и сла­бое ды­хание, чуть ко­леб­лю­щее крылья ноз­дрей — вдох и вы­дох, вдох и вы­дох, — и пол­ная бе­зучас­тность к то­му, что в лю­бую ми­нуту да­же и это мо­жет прек­ра­тить­ся нав­сегда.

Пред­мет, ко­торый Мон­тэг за­дел но­гой, тус­кло све­тил­ся на по­лу воз­ле кро­вати — ма­лень­кий хрус­таль­ный фла­кон­чик, в ко­тором ещё ут­ром бы­ло трид­цать снот­ворных таб­ле­ток. Те­перь он ле­жал от­кры­тый и пус­той, сла­бо поб­лёски­вая при све­те кро­шеч­но­го огонь­ка за­жигал­ки.

Вдруг не­бо над до­мом зас­кре­жета­ло. Раз­дался ог­лу­шитель­ный треск, как буд­то две ги­гант­ские ру­ки ра­зор­ва­ли вдоль кром­ки де­сять ты­сяч миль чёр­но­го хол­ста. Мон­тэ­га слов­но рас­ко­лоло над­вое, слов­но ему рас­секли грудь и раз­во­роти­ли зи­яющую ра­ну. Над до­мом про­нес­лись ра­кет­ные бом­барди­ров­щи­ки — пер­вый, вто­рой, пер­вый, вто­рой, пер­вый, вто­рой. Шесть, де­вять, две­над­цать — один за дру­гим, один за дру­гим, сот­ря­сая воз­дух ог­лу­шитель­ным рё­вом. Мон­тэг от­крыл рот, и звук вор­вался в не­го сквозь его ос­ка­лен­ные зу­бы. Дом сот­ря­сал­ся. Ого­нёк за­жигал­ки по­гас. Лун­ные кам­ни рас­та­яли в тем­но­те. Ру­ка рва­нулась к те­лефо­ну.

Бом­барди­ров­щи­ки про­лете­ли. Его гу­бы, дрог­нув, кос­ну­лись те­лефон­ной труб­ки:

— Боль­ни­цу не­от­ложной по­мощи.

Шё­пот, пол­ный ужа­са…

Ему ка­залось, что от рё­ва чёр­ных бом­барди­ров­щи­ков звёз­ды прев­ра­тились в пыль и зав­тра ут­ром зем­ля бу­дет вся осы­пана этой пылью, слов­но ди­ковин­ным сне­гом.

Эта не­лепая мысль не по­кида­ла его, по­ка он сто­ял в тем­но­те воз­ле те­лефо­на, дро­жа всем те­лом, без­звуч­но ше­веля гу­бами.

Они при­вез­ли с со­бой ма­шину. Вер­нее, ма­шин бы­ло две. Од­на про­бира­лась в же­лудок, как чёр­ная коб­ра на дно заб­ро­шен­но­го ко­лод­ца в по­ис­ках зас­то­яв­шей­ся во­ды и заг­нивше­го прош­ло­го. Она пи­ла зе­лёную жи­жу, вса­сыва­ла её и выб­ра­сыва­ла вон. Мог­ла ли она вы­пить всю тем­но­ту? Или весь яд, ско­пив­ший­ся там за дол­гие го­ды? Она пи­ла мол­ча, по вре­менам зах­лё­быва­ясь, из­да­вая стран­ные чмо­ка­ющие зву­ки, как буд­то ша­рила там на дне, что-то вы­ис­ки­вая. У ма­шины был глаз. Об­слу­жива­ющий её че­ловек с бесс­трас­тным ли­цом мог, на­дев оп­ти­чес­кий шлем, заг­ля­нуть в ду­шу па­ци­ен­та и рас­ска­зать о том, что ви­дит глаз ма­шины. Но че­ловек мол­чал. Он смот­рел, но не ви­дел то­го, что ви­дит глаз. Вся эта про­цеду­ра на­поми­нала рытьё ка­навы в са­ду. Жен­щи­на, ле­жащая на пос­те­ли, бы­ла все­го лишь твёр­дой мра­мор­ной по­родой, на ко­торую нат­кну­лась ло­пата. Рой­те же даль­ше, за­пус­кай­те бур пог­лубже, вы­сасы­вай­те пус­то­ту, ес­ли толь­ко мо­жет её вы­сосать эта под­ра­гива­ющая, прич­мо­кива­ющая змея!

Са­нитар сто­ял и ку­рил, наб­лю­дая за ра­ботой ма­шины.

Вто­рая ма­шина то­же ра­бота­ла. Об­слу­жива­емая вто­рым, та­ким же бесс­трас­тным че­лове­ком в крас­но­вато-ко­рич­не­вом ком­би­незо­не, она вы­качи­вала кровь из те­ла и за­меня­ла её све­жей кровью и све­жей плаз­мой.

— При­ходит­ся очи­щать их сра­зу дву­мя спо­соба­ми, — за­метил са­нитар, стоя над не­под­вижной жен­щи­ной. — Же­лудок — это ещё не всё, на­до очис­тить кровь. Ос­тавь­те эту дрянь в кро­ви, кровь, как мо­лот­ком, уда­рит в мозг — этак ты­сячи две уда­ров, и го­тово! Мозг сда­ёт­ся, прос­то пе­рес­та­ёт ра­ботать.

— За­мол­чи­те! — вдруг крик­нул Мон­тэг.

— Я толь­ко хо­тел объ­яс­нить, — от­ве­тил са­нитар.

— Вы что, уже кон­чи­ли? — спро­сил Мон­тэг.

Они бе­реж­но ук­ла­дыва­ли в ящи­ки свои ма­шины.

— Да, кон­чи­ли. — Их нис­коль­ко не тро­нул его гнев. Они сто­яли и ку­рили, дым вил­ся, лез им в нос и гла­за, но ни один из са­нита­ров ни ра­зу не мор­гнул и не по­мор­щился. — Это сто­ит пять­де­сят дол­ла­ров.

— По­чему вы мне не ска­жете, бу­дет ли она здо­рова?

— Ко­неч­но, бу­дет. Вся дрянь те­перь вот здесь, в ящи­ках. Она боль­ше ей не опас­на. Я же го­ворил вам — вы­качи­ва­ет­ся ста­рая кровь, вли­ва­ет­ся но­вая, и всё в по­ряд­ке.

— Но ведь вы — не вра­чи! По­чему не прис­ла­ли вра­ча?

— Вра­ча-а! — си­гаре­та под­прыг­ну­ла в гу­бах у са­нита­ра. — У нас бы­ва­ет по де­вять-де­сять та­ких вы­зовов в ночь. За пос­ледние го­ды они так учас­ти­лись, приш­лось сконс­тру­иро­вать спе­ци­аль­ную ма­шину. Но­вого в ней, прав­да, толь­ко оп­ти­чес­кая лин­за, ос­таль­ное дав­но из­вес­тно. Врач тут не ну­жен. Двое тех­ни­ков, и че­рез пол­ча­са всё кон­че­но. Од­на­ко на­до ид­ти, — они нап­ра­вились к вы­ходу. — Толь­ко что по­лучи­ли по ра­дио но­вый вы­зов. В де­сяти квар­та­лах от­сю­да ещё кто-то прог­ло­тил всю ко­робоч­ку со снот­ворным. Ес­ли опять по­надо­бим­ся, зво­ните. А ей те­перь ну­жен толь­ко по­кой. Мы вве­ли ей то­низи­ру­ющее средс­тво. Прос­нётся очень го­лод­ная. По­ка!

И лю­ди с си­гаре­тами в тон­ких, плот­но сжа­тых гу­бах, лю­ди с хо­лод­ным, как у га­дюки, взгля­дом, зах­ва­тив с со­бой ма­шины и шланг, зах­ва­тив ящик с жид­кой ме­лан­хо­ли­ей и тём­ной гус­той мас­сой, не име­ющей наз­ва­ния, по­кину­ли ком­на­ту.

Мон­тэг тя­жело опус­тился на стул и вгля­дел­ся в ле­жащую пе­ред ним жен­щи­ну. Те­перь её ли­цо бы­ло спо­кой­но, гла­за зак­ры­ты, про­тянув ру­ку, он ощу­тил на ла­дони теп­ло­ту её ды­хания.

— Мил­дред, — вы­гово­рил он на­конец.

«Нас слиш­ком мно­го, — ду­мал он. — Нас мил­ли­ар­ды, и это слиш­ком мно­го. Ник­то не зна­ет друг дру­га. При­ходят чу­жие и на­силь­ни­ча­ют над то­бой. Чу­жие вы­рыва­ют у те­бя сер­дце, вы­сасы­ва­ют кровь. Бо­же мой, кто бы­ли эти лю­ди? Я их в жиз­ни ни­ког­да не ви­дел».

Прош­ло пол­ча­са.

Чу­жая кровь тек­ла те­перь в жи­лах этой жен­щи­ны, и эта чу­жая кровь об­но­вила её. Как по­розо­вели её щё­ки, ка­кими све­жими и алы­ми ста­ли гу­бы! Те­перь вы­раже­ние их бы­ло неж­ным и спо­кой­ным. Чу­жая кровь вза­мен собс­твен­ной…

следующая страница 12-18