Часть 1 стр. 12-18

Да, ес­ли бы мож­но бы­ло за­менить так­же и плоть её, и мозг, и па­мять! Ес­ли бы мож­но бы­ло са­мую ду­шу её от­дать в чис­тку, что­бы её там ра­зоб­ра­ли на час­ти, вы­вер­ну­ли кар­ма­ны, от­па­рили, раз­гла­дили, а ут­ром при­нес­ли об­ратно… Ес­ли бы мож­но!..

Он встал, под­нял што­ры и, ши­роко рас­пахнув ок­на, впус­тил в ком­на­ту све­жий ноч­ной воз­дух. Бы­ло два ча­са но­чи. Не­уже­ли про­шёл все­го час с тех пор, как он встре­тил на ули­це Кла­рис­су Мак­леллан, все­го час с тех пор, как он во­шёл в эту тём­ную ком­на­ту и за­дел но­гой ма­лень­кий хрус­таль­ный фла­кон­чик? Один толь­ко час, но как всё из­ме­нилось — ис­чез, рас­та­ял тот, преж­ний мир и вмес­то не­го воз­ник но­вый, хо­лод­ный и бес­цвет­ный.

Че­рез за­литую лун­ным све­том лу­жай­ку до Мон­тэ­га до­летел смех. Смех до­носил­ся из до­ма, где жи­ли Кла­рис­са, её отец и мать и её дя­дя, умев­ший улы­бать­ся так прос­то и спо­кой­но. Это был ис­крен­ний и ра­дос­тный смех, смех без при­нуж­де­ния, и до­носил­ся он в этот поз­дний час из яр­ко ос­ве­щён­но­го до­ма, в то вре­мя как все до­ма вок­руг бы­ли пог­ру­жены в мол­ча­ние и мрак.

Мон­тэг слы­шал го­лоса бе­седу­ющих лю­дей, они что-то го­вори­ли, спра­шива­ли, от­ве­чали, сно­ва и сно­ва спле­тая ма­гичес­кую ткань слов.

Мон­тэг вы­шел че­рез стек­лянную дверь и, не от­да­вая се­бе от­чё­та в том, что де­ла­ет, пе­ресёк лу­жай­ку. Он ос­та­новил­ся в те­ни воз­ле до­ма, в ко­тором зву­чали го­лоса, и ему вдруг по­дума­лось, что ес­ли он за­хочет, то мо­жет да­же под­нять­ся на крыль­цо, пос­ту­чать в дверь и про­шеп­тать: «Впус­ти­те ме­ня. Я не ска­жу ни сло­ва. Я бу­ду мол­чать. Я толь­ко хо­чу пос­лу­шать, о чём вы го­вори­те».

Но он не дви­нул­ся с мес­та. Он всё сто­ял, прод­рогший, око­чене­лый, с ли­цом, по­хожим на ле­дяную мас­ку, слу­шая, как муж­ской го­лос (это, на­вер­но, дя­дя) го­ворит спо­кой­но и не­тороп­ли­во:

— В кон­це кон­цов, мы жи­вём в век, ког­да лю­ди уже не пред­став­ля­ют цен­ности. Че­ловек в на­ше вре­мя — как бу­маж­ная сал­фетка: в неё смор­ка­ют­ся, ком­ка­ют, выб­ра­сыва­ют, бе­рут но­вую, смор­ка­ют­ся, ком­ка­ют, бро­са­ют… Лю­ди не име­ют сво­его ли­ца. Как мож­но бо­леть за фут­боль­ную ко­ман­ду сво­его го­рода, ког­да не зна­ешь ни прог­раммы мат­чей, ни имён иг­ро­ков? Ну-ка, ска­жи, нап­ри­мер, в ка­кого цве­та фу­фай­ках они вый­дут на по­ле?

Мон­тэг поб­рёл на­зад к сво­ему до­му. Он ос­та­вил ок­на от­кры­тыми, по­дошёл к Мил­дред, за­бот­ли­во уку­тал её оде­ялом и лёг в свою пос­тель. Лун­ный свет кос­нулся его скул, глу­боких мор­щи­нок нах­му­рен­но­го лба, от­ра­зил­ся в гла­зах, об­ра­зуя в каж­дом кро­шеч­ное се­реб­ря­ное бель­мо.

Упа­ла пер­вая кап­ля дож­дя. Кла­рис­са. Ещё кап­ля. Мил­дред. Ещё од­на. Дя­дя. Ещё од­на. Се­год­няшний по­жар. Од­на. Кла­рис­са. Дру­гая, Мил­дред. Третья. Дя­дя. Чет­вёртая. По­жар. Од­на, дру­гая, третья, чет­вёртая, Мил­дред, Кла­рис­са, дя­дя, по­жар, таб­летки снот­ворно­го, лю­ди — бу­маж­ные, сал­фетки, ис­поль­зуй, брось, возь­ми но­вую! Од­на, дру­гая, третья, чет­вёртая. Дождь. Гро­за. Смех дя­ди. Рас­ка­ты гро­ма. Мир об­ру­шива­ет­ся по­тока­ми лив­ня. Пла­мя вы­рыва­ет­ся из вул­ка­на. И всё кру­жит­ся, не­сёт­ся, бур­ной, кло­кочу­щей ре­кой ус­трем­ля­ет­ся сквозь ночь навс­тре­чу ут­ру…

— Ни­чего боль­ше не знаю, ни­чего не по­нимаю, — ска­зал Мон­тэг и по­ложил в рот снот­ворную таб­летку. Она мед­ленно рас­та­яла на язы­ке.

Ут­ром в де­вять ча­сов пос­тель Мил­дред бы­ла уже пус­та. Мон­тэг то­роп­ли­во встал, с бь­ющим­ся сер­дцем по­бежал по ко­ридо­ру. В две­рях кух­ни он ос­та­новил­ся.

Лом­ти­ки под­жа­рен­но­го хле­ба выс­ка­кива­ли из се­реб­ря­ного тос­те­ра. Тон­кая ме­тал­ли­чес­кая ру­ка тут же под­хва­тыва­ла их и оку­нала в рас­топлен­ное мас­ло.

Мил­дред смот­ре­ла, как под­ру­мянен­ные лом­ти­ки ло­жат­ся на та­рел­ку. Уши её бы­ли плот­но зат­кну­ты гу­дящи­ми элек­трон­ны­ми пчё­лами. Под­няв го­лову и уви­дев Мон­тэ­га, она кив­ну­ла ему.

— Как ты се­бя чувс­тву­ешь? — спро­сил он. За де­сять лет зна­комс­тва с ра­ди­ов­тулка­ми «Ра­куш­ка» Мил­дред на­учи­лась чи­тать по гу­бам. Она сно­ва кив­ну­ла го­ловой и вло­жила в тос­тер све­жий лом­тик хле­ба.

Мон­тэг сел.

— Не по­нимаю, по­чему мне так хо­чет­ся есть, — ска­зала его же­на.

— Ты… — на­чал он.

— Ужас, как про­голо­далась!

— Вче­ра ве­чером…

— Я пло­хо спа­ла. От­вра­титель­но се­бя чувс­твую, — про­дол­жа­ла она. Гос­по­ди, до че­го хо­чет­ся есть! Не мо­гу по­нять по­чему…

— Вче­ра ве­чером… — опять на­чал он. Она рас­се­ян­но сле­дила за его гу­бами.

— Что бы­ло вче­ра ве­чером?

— Ты раз­ве ни­чего не пом­нишь?

— А что та­кое? У нас бы­ли гос­ти? Мы ку­тили? Я се­год­ня слов­но с пох­мелья. Бо­же, до че­го хо­чет­ся есть! А кто у нас был?

— Нес­коль­ко че­ловек.

— Я так и ду­мала. — Она от­ку­сила ку­сочек под­жа­рен­но­го хле­ба. — Бо­ли в же­луд­ке, но го­лод­на ужас­но. На­де­юсь, я не нат­во­рила вче­ра ка­ких-ни­будь глу­пос­тей?

— Нет, — ска­зал он ти­хо.

Тос­тер выб­ро­сил ему лом­тик про­питан­но­го мас­лом хле­ба. Он взял его со стран­ным сму­щени­ем, как буд­то ему ока­зали лю­без­ность.

— Ты то­же не­важ­но выг­ля­дишь, — за­мети­ла его же­на.

Во вто­рой по­лови­не дня шёл дождь, всё кру­гом по­тем­не­ло, мир слов­но за­тяну­ло се­рой пе­леной. Он сто­ял в пе­ред­ней сво­его до­ма и прик­реплял к кур­тке зна­чок, на ко­тором пы­лала оран­же­вая са­ламан­дра. За­думав­шись, он дол­го гля­дел на вен­ти­ляци­он­ную ре­шёт­ку. Его же­на, чи­тав­шая сце­нарий в те­леви­зор­ной ком­на­те, под­ня­ла го­лову и пос­мотре­ла на не­го.

— Смот­ри­те-ка! Он ду­ма­ет!

— Да, — от­ве­тил он. — Мне на­до по­гово­рить с то­бой. — Он по­мед­лил. — Вче­ра ты прог­ло­тила все таб­летки снот­ворно­го, все, сколь­ко их бы­ло в фла­коне.

— Ну да? — удив­лённо вос­клик­ну­ла она. — Не мо­жет быть!

— Фла­кон ле­жал на по­лу пус­той.

— Да не мог­ла я это­го сде­лать. За­чем бы мне? — от­ве­тила она.

— Мо­жет быть, ты при­няла две таб­летки, а по­том за­была и при­няла ещё две, и опять за­была и при­няла ещё, а пос­ле, уже одур­ма­нен­ная, ста­ла гло­тать од­ну за дру­гой, по­ка не прог­ло­тила все трид­цать или со­рок — все, что бы­ло в фла­коне.

— Че­пуха! За­чем бы я ста­ла де­лать та­кие глу­пос­ти?

— Не знаю, — от­ве­тил он.

Ей, ви­димо, хо­телось, что­бы он ско­рее ушёл, — она это­го да­же не скры­вала.

— Не ста­ла бы я это де­лать, — пов­то­рила она. — Ни за что на све­те.

— Хо­рошо, пусть бу­дет по-тво­ему, — от­ве­тил он.

— Как ска­зала ле­ди, — до­бави­ла она и сно­ва уг­лу­билась в чте­ние сце­нария.

— Что се­год­ня в днев­ной прог­рамме? — спро­сил он ус­та­ло.

Она от­ве­тила, не под­ни­мая го­ловы:

— Пь­еса. На­чина­ет­ся че­рез де­сять ми­нут с пе­рехо­дом на все че­тыре сте­ны. Мне прис­ла­ли роль се­год­ня ут­ром. Я им пред­ло­жила кое-что, это дол­жно иметь ус­пех у зри­теля. Пь­есу пи­шут, опус­кая од­ну роль. Со­вер­шенно но­вая идея! Эту не­дос­та­ющую роль хо­зяй­ки до­ма ис­полняю я. Ког­да нас­ту­па­ет мо­мент про­из­нести не­дос­та­ющую реп­ли­ку, все смот­рят на ме­ня. И я про­из­но­шу эту реп­ли­ку. Нап­ри­мер, муж­чи­на го­ворит: «Что ты ска­жешь на это, Элен?» — и смот­рит на ме­ня. А я си­жу вот здесь, как бы в цен­тре сце­ны, ви­дишь? Я от­ве­чаю… я от­ве­чаю… — она ста­ла во­дить паль­цем по строч­кам ру­копи­си. — Ага, вот: «По-мо­ему, это прос­то ве­лико­леп­но!» За­тем они про­дол­жа­ют без ме­ня, по­ка муж­чи­на не ска­жет: «Ты сог­ласна с этим, Элен?» Тог­да я от­ве­чаю: «Ну, ко­неч­но, сог­ласна». Прав­да, как ин­те­рес­но, Гай?

Он сто­ял в пе­ред­ней и мол­ча смот­рел на неё.

— Пра­во же, очень ин­те­рес­но, — сно­ва ска­зала она.

— А о чём го­ворит­ся в пь­есе?

— Я же те­бе ска­зала. Там три дей­ству­ющих ли­ца — Боб, Рут и Элен.

— А!

— Это очень ин­те­рес­но. И бу­дет ещё ин­те­рес­нее, ког­да у нас бу­дет чет­вёртая те­леви­зор­ная сте­на. Как ты ду­ма­ешь, дол­го нам ещё на­до ко­пить, что­бы вмес­то прос­той сте­ны сде­лать те­леви­зор­ную? Это сто­ит все­го две ты­сячи дол­ла­ров.

— Треть мо­его го­дово­го за­работ­ка.

— Все­го две ты­сячи дол­ла­ров, — уп­ря­мо пов­то­рила она. — Не ме­шало бы хоть из­редка и обо мне по­думать. Ес­ли бы мы пос­та­вили чет­вёртую сте­ну, эта ком­на­та бы­ла уже не толь­ко на­ша. В ней жи­ли бы раз­ные не­обык­но­вен­ные, за­нятые лю­ди. Мож­но на чём-ни­будь дру­гом сэ­коно­мить.

— Мы и так уж на мно­гом эко­номим, с тех пор как уп­ла­тили за третью сте­ну. Ес­ли пом­нишь, её пос­та­вили все­го два ме­сяца на­зад.

— Толь­ко два ме­сяца? — Она ос­та­нови­ла на нём за­дум­чи­вый взгляд.

— Ну, до сви­дания, ми­лый.

— До сви­дания, — от­ве­тил он, нап­равля­ясь к вы­ходу, но вдруг ос­та­новил­ся и обер­нулся. — А ка­кой ко­нец в этой пь­есе? Счас­тли­вый?

— Я ещё не до­чита­ла до кон­ца.

Он по­дошёл, взгля­нул на пос­леднюю стра­ницу, кив­нул го­ловой, сло­жил сце­нарий, вер­нул его же­не и вы­шел на мок­рую от дож­дя ули­цу.

Дождь уже поч­ти пе­рес­тал. Де­вуш­ка шла по­сере­дине тро­ту­ара, под­няв го­лову, и ред­кие кап­ли дож­дя па­дали на её ли­цо. Уви­дев Мон­тэ­га, она улыб­ну­лась.

— Здравс­твуй­те.

Мон­тэг от­ве­тил на при­ветс­твие, за­тем спро­сил:

— Что это вы де­ла­ете? Ещё что-то при­дума­ли?

— Ну да, я же су­мас­шедшая. Как при­ят­но, ког­да дождь па­да­ет те­бе на ли­цо! Я люб­лю гу­лять под дож­дём.

— Мне бы не пон­ра­вилось — от­ве­тил он.

— А мо­жет, и пон­ра­вилось бы, ес­ли бы поп­ро­бова­ли.

— Я ни­ког­да не про­бовал.

Она об­лизну­ла гу­бы.

— Дож­дик да­же на вкус при­ятен.

— Всег­да вам хо­чет­ся что-то про­бовать. — ска­зал он. — Хоть раз, да поп­ро­бовать.

— А бы­ва­ет, что и не раз, — от­ве­тила она и взгля­нула на то, что пря­тала в ру­ке.

— Что там у вас? — спро­сил он.

— Оду­ван­чик. Пос­ледний, на­вер­но. Вот уж не ду­мала. что най­ду оду­ван­чик так поз­дно осенью. Те­перь нуж­но его взять и по­тереть под под­бо­род­ком. Слы­шали ког­да-ни­будь об этом? Смот­ри­те! — Сме­ясь, она про­вела цвет­ком у се­бя под под­бо­род­ком.

— За­чем?

— Ес­ли ос­та­нет­ся след — зна­чит, я влюб­ле­на. Ну как?

Что бы­ло де­лать? Он взгля­нул на её под­бо­родок.

— Ну? — спро­сила она.

— Жёл­тый стал.

— Чу­дес­но! А те­перь про­верим на вас.

— У ме­ня ни­чего не вый­дет.

— Пос­мотрим. — И, не дав ему опом­нить­ся, она су­нула оду­ван­чик ему под под­бо­родок. Он не­воль­но от­шатнул­ся, а она рас­сме­ялась. — Стой­те смир­но!

Ог­ля­дев его под­бо­родок, она нах­му­рилась.

— Ну как? — спро­сил он.

— Ка­кая жа­лость! — вос­клик­ну­ла она. — Вы ни в ко­го не влюб­ле­ны!

— Нет, влюб­лён.

— Но это­го не вид­но.

— Я влюб­лён, очень влюб­лён. — Он по­пытал­ся выз­вать в па­мяти чей-ни­будь об­раз, но бе­зус­пешно. — Я влюб­лён, — уп­ря­мо пов­то­рил он.

— Не смот­ри­те так! По­жалуй­ста, не на­до!

— Это ваш оду­ван­чик ви­новат, — ска­зал он. — Вся пыль­ца сош­ла вам на под­бо­родок. А мне ни­чего не ос­та­лось.

— Ну вот, я вас расс­тро­ила? Я ви­жу, что расс­тро­ила. Прос­ти­те, я, пра­во, не хо­тела… — она ле­гонь­ко тро­нула его за ло­коть…

— Нет-нет, — пос­пешно от­ве­тил он. — Я ни­чего.

— Мне нуж­но ид­ти. Ска­жите, что вы ме­ня про­ща­ете. Я не хо­чу, что­бы вы на ме­ня сер­ди­лись.

— Я не сер­жусь. Так, чу­точ­ку огор­чился.

— Я иду к сво­ему пси­хи­ат­ру. Ме­ня зас­тавля­ют хо­дить к не­му. Ну я и при­думы­ваю для не­го вся­кую вся­чину. Не знаю, что он обо мне ду­ма­ет, но он го­ворит, что я нас­то­ящая лу­кови­ца. При­ходит­ся об­лупли­вать слой за сло­ем.

— Я то­же скло­нён ду­мать, что вам ну­жен пси­хи­атр, — ска­зал Мон­тэг.

— Неп­равда. Вы это­го не ду­ма­ете.

Он глу­боко вздох­нул, по­том ска­зал:

— Вер­но. Я это­го не ду­маю.

— Пси­хи­атр хо­чет знать, по­чему я люб­лю бро­дить по ле­су, смот­реть на птиц, ло­вить ба­бочек. Я ког­да-ни­будь по­кажу вам свою кол­лекцию.

— Хо­рошо. По­кажи­те.

— Они то и де­ло спра­шива­ют, чем это я всё вре­мя за­нята. Я им го­ворю, что иног­да прос­то си­жу и ду­маю. Но не го­ворю, о чём. Пусть по­лома­ют го­лову.

А иног­да я им го­ворю, что люб­лю, от­ки­нув на­зад го­лову, вот так, ло­вить на язык кап­ли дож­дя. Они на вкус, как ви­но. Вы ког­да-ни­будь про­бова­ли?

— Нет, я…

— Вы ме­ня прос­ти­ли? Да?

— Да. — Он на ми­нуту за­думал­ся. — Да, прос­тил. Сам не знаю по­чему. Вы ка­кая-то осо­бен­ная, на вас оби­жа­ешь­ся и вмес­те с тем вас лег­ко прос­тить. Вы го­вори­те, вам сем­надцать лет?

— Да, бу­дет че­рез ме­сяц.

— Стран­но. Очень стран­но. Мо­ей же­не — трид­цать, но иног­да мне ка­жет­ся, что вы го­раз­до стар­ше её. Не по­нимаю, от­че­го у ме­ня та­кое чувс­тво.

— Вы то­же ка­кой-то осо­бен­ный, мис­тер Мон­тэг. Вре­мена­ми я да­же за­бываю, что вы по­жар­ник. Мож­но опять рас­сердить вас?

— Лад­но, да­вай­те.

— Как это на­чалось? Как вы по­пали ту­да? Как выб­ра­ли эту ра­боту и по­чему имен­но эту? Вы не по­хожи на дру­гих по­жар­ных. Я ви­дала не­кото­рых — я знаю. Ког­да я го­ворю, вы смот­ри­те на ме­ня. Ког­да я вче­ра за­гово­рила о лу­не, вы взгля­нули на не­бо. Те, дру­гие, ни­ког­да бы это­го не сде­лали. Те прос­то уш­ли бы и не ста­ли ме­ня слу­шать. А то и приг­ро­зили бы мне. У лю­дей те­перь нет вре­мени друг для дру­га. А вы так хо­рошо от­неслись ко мне. Это ред­кость. По­это­му мне стран­но, что вы по­жар­ник. Как-то не под­хо­дит к вам.

Ему по­каза­лось, что он раз­дво­ил­ся, рас­ко­лол­ся по­полам и од­на его по­лови­на бы­ла го­рячей как огонь, а дру­гая хо­лод­ной как лёд, од­на бы­ла неж­ной, дру­гая — жёс­ткой, од­на — тре­пет­ной, дру­гая — твёр­дой как ка­мень. И каж­дая по­лови­на его раз­дво­ив­ше­гося "я" ста­ралась унич­то­жить дру­гую.

— Вам по­ра. Не опоз­дай­те к сво­ему пси­хи­ат­ру, — ска­зал он.

Она убе­жала, ос­та­вив его на тро­ту­аре под дож­дём. Он дол­го сто­ял не­под­вижно. По­том, сде­лав нес­коль­ко мед­ленных ша­гов, вдруг зап­ро­кинул го­лову и, под­ста­вив ли­цо дож­дю, на мгно­вение от­крыл рот…

Ме­хани­чес­кий пёс спал и в то же вре­мя бодрство­вал, жил и в то же вре­мя был мёртв в сво­ей мяг­ко гу­дящей, мяг­ко виб­ри­ру­ющей, сла­бо ос­ве­щён­ной ко­нуре в кон­це тём­но­го ко­ридо­ра по­жар­ной стан­ции. Блед­ный свет ноч­но­го не­ба про­никал че­рез боль­шое квад­ратное ок­но, и бли­ки иг­ра­ли то тут, то там на мед­ных, брон­зо­вых и сталь­ных час­тях ме­хани­чес­ко­го зве­ря. Свет от­ра­жал­ся в ку­соч­ках ру­бино­вого стек­ла, сла­бо пе­рели­вал­ся и мер­цал на тон­чай­ших, как ка­пил­ля­ры, чувс­тви­тель­ных ней­ло­новых во­лос­ках в ноз­дрях это­го стран­но­го чу­дови­ща, чуть за­мет­но вздра­гива­юще­го на сво­их вось­ми па­учь­их, под­би­тых ре­зиной ла­пах.

Мон­тэг сос­коль­знул вниз по брон­зо­вому шес­ту и вы­шел пог­ля­деть на спя­щий го­род. Ту­чи рас­се­ялись, не­бо бы­ло чис­то. Он за­курил и, вер­нувшись в ко­ридор, наг­нулся и заг­ля­нул в ко­нуру. Ме­хани­чес­кий пёс на­поми­нал ги­гант­скую пче­лу, воз­вра­тив­шу­юся в улей с по­ля, где нек­тар цве­тов на­по­ён ядом, рож­да­ющим бе­зумие и кош­ма­ры. Те­ло пса на­пита­лось этим гус­тым слад­ким дур­ма­ном, и те­перь он спал, сном пы­та­ясь по­бороть злую си­лу яда.

— Здравс­твуй, — про­шеп­тал Мон­тэг, как всег­да за­чаро­ван­но гля­дя на мёр­тво­го и в то же вре­мя жи­вого зве­ря.

По но­чам, ког­да ста­нови­лось скуч­но, — а это бы­вало каж­дую ночь, по­жар­ни­ки спус­ка­лись вниз по мед­ным шес­там и, нас­тро­ив ти­ка­ющий ме­ханизм обо­нятель­ной сис­те­мы пса на оп­ре­делён­ный за­пах, пус­ка­ли в под­вал крыс, цып­лят, а иног­да ко­шек, ко­торых всё рав­но пред­сто­яло уто­пить. Дер­жа­ли па­ри, ко­торую из жертв пёс схва­тит пер­вой.

Че­рез нес­коль­ко се­кунд иг­ра за­кан­чи­валась. Цып­лё­нок, кош­ка или кры­са, не ус­пев про­бежать и нес­коль­ко мет­ров, ока­зыва­лись в мяг­ких ла­пах пса, и че­тырех­дюй­мо­вая сталь­ная иг­ла, вы­сунув­шись, слов­но жа­ло, из его мор­ды, впрыс­ки­вала жер­тве из­рядную до­зу мор­фия, или про­ка­ина. За­тем уби­того зверь­ка бро­сали в печь для сжи­гания му­сора, и иг­ра на­чина­лась сно­ва.

Мон­тэг обыч­но ос­та­вал­ся на­вер­ху и не при­нимал учас­тия в этих за­бавах. Как-то раз, два го­да на­зад, он по­бил­ся об зак­лад с од­ним из опыт­ных иг­ро­ков и про­иг­рал не­дель­ный за­рабо­ток. Рас­пла­той был бе­шеный гнев Мил­дред — он до сих пор пом­нит её ли­цо всё в крас­ных пят­нах, со вздув­ши­мися на лбу жи­лами. Те­перь по но­чам он ле­жал на кой­ке, от­вернув­шись к сте­не, прис­лу­шива­ясь к до­летав­шим сни­зу взры­вам хо­хота, дроб­но­му цо­коту кры­синых ког­тей по по­лу — буд­то кто-то быс­тро-быс­тро дёр­гал стру­ну ро­яля, — к скри­пич­но­му пис­ку мы­шей, к вне­зап­ной ти­шине, ког­да пёс од­ним бес­шумным прыж­ком выс­ка­кивал из буд­ки, как тень, как ги­гант­ская ноч­ная ба­боч­ка, вдруг вы­летев­шая на яр­кий свет. Он хва­тал свою жер­тву, вон­зал в неё жа­ло и воз­вра­щал­ся в ко­нуру, что­бы тут же за­тих­нуть и уме­реть — как буд­то вык­лю­чили ру­биль­ник.

Мон­тэг кос­нулся мор­ды пса.

Пёс за­вор­чал.

Мон­тэг от­пря­нул.

следующая страница 18/2-24