Прозрение
Бурцев Михаил ИвановичСодержание «Военная Литература» Мемуары
Посвящается мужественным бойцам особого, идеологического фронта — всем тем, кто в ходе вооруженной борьбы помогал обманутым солдатам империалистических армий обрести правду.Автор
Глава первая.
Накануне
* * *
За несколько дней до окончания отпуска меня снова вызвали в политуправление РККА и вручили предписание явиться в политотдел 13-й армии — я назначался начальником отделения по работе среди войск противника.
13-я армия находилась на Карельском перешейке, где начались военные действия, — тогдашние правители Финляндии преднамеренно пошли на обострение обстановки и развязали вооруженный конфликт.
Мы использовали те же формы и методы работы, что и на Халхин-Голе. Правда, размах пропаганды был более значительным. Широко использовалось, в частности, радиовещание. Что же касается содержания пропаганды, то [20] она с самого начала была нацелена на установление дружбы и добрососедства между народами нашей страны и Финляндии. Это ярко проявилось в первом же обращении к финским солдатам, подписанном командармом 2 ранга К. А. Мерецковым, командующим Ленинградским военным округом.
«Ваша родина, — говорилось в обращении К. Л. Мерецкова, — получила независимость и самостоятельность в результате Великой Октябрьской революции и победы Советской власти в России. За эту независимость вместе с финским народом боролись русские большевики... Советское правительство никогда не покушалось и не может покушаться на независимость Финляндии» Указав на неизбежный провал провокационной политики реакционных правителей Финляндии, К. А. Мерецков призвал финских солдат прекратить ненужную ни им, ни народу Финляндии войну и требовать установления дружественных и добрососедских отношений с Советским Союзом.
«Советский Союз желает мира и дружбы с финским народом, — провозглашалось и в «Обращении к солдатам финской армии от солдат Красной Армии», изданном листовкой и распространенном в ходе решающего наступления наших войск в феврале 1940 года. — Так давайте же прекратим кровопролитие и протянем друг другу руки как труженики труженикам! Давайте прекратим кровопролитие и побратаемся друг с другом».
Мне остается подчеркнуть, что идея добрососедства в конце концов восторжествовала. После Великой Отечественной войны и заключения советско-финляндского мирного договора эта идея стала основополагающей в отношениях между нашими странами.
А тогда, зимой 1939/40 года, нам приходилось вести агитпередачи, писать листовки и распространять их за линией фронта... Идеологическая работа среди противостоящих войск становилась более массовой — ее проводили и политуправление фронта, и политотделы армий, и политотделы дивизий, в то время как на Халхин-Голе ею занимался лишь политотдел армейской группы. Более концентрированно применялись и различные средства печатной, устной и радиопропаганды. На финском языке издавались четыре газеты, материалы которых вызывали у читателей не только размышления, но и стремление к действиям. Об этом свидетельствовали факты ухода солдат в «лесную гвардию». И все же здесь, на Карельском [21] перешейке (как, впрочем, и на Халхин-Голе в отношении японских солдат), сказалась переоценка нами уровня классовой сознательности солдат финской армии, их политической зрелости, сказалась и недооценка сильного влияния буржуазно-националистической, антирусской пропаганды тогдашних реакционных правителей. А между тем еще В. И. Ленин предупреждал, что «войнам благоприятствуют националистические предрассудки, систематически культивируемые в цивилизованных странах в интересах господствующих классов, с целью отвлечь пролетарские массы от их собственных классовых задач и заставить их забыть долг международной классовой солидарности»{18}.
В воздухе пахнет грозой
Весной 1940 года меня перевели на работу в политическое управление РККА. Отделение, которое я возглавил, спустя примерно полгода было реорганизовано в самостоятельный отдел. По счету он оказался седьмым, поэтому в обиходе его и стали называть седьмым отделом. А ведали мы теми же вопросами, которыми приходилось заниматься на Халхин-Голе и Карельском перешейке.
В стенах одного из московских особняков мне довелось трудиться 14 лет. Уже с первых дней я понял, что работать в Главном политическом управлении — большая честь для коммуниста. Сам стиль его, подлинно партийное отношение к любому — большому или малому — вопросу, творческий подход к разработке актуальных проблем партийно-политической работы, чуткая и быстрая реакция на запросы командиров, политработников и партийных организаций — все это заставляло всегда быть в форме, до предела требовательным к себе, к уровню своих знаний, которые непрестанно надо было повышать, тем более что, как, наверное, мог убедиться читатель, политработа среди войск и населения противника была для политорганов во многом действительно делом новым, сравнительно мало изученным. И мы снова обратились к опыту гражданской войны, а также к опыту, приобретенному в процессе недавних боевых действий. Именно этим и занималось свыше полугода наше отделение, подготовившее целый ряд интересных материалов, вошедших в изданную [22] в том же году книгу о партийно-политической работе{19}.
Разумеется, мы учитывали, что пропаганда — оружие обоюдоострое. Опыт прошлого свидетельствует, что любая воюющая сторона в той или иной мере пытается воздействовать морально на войска противника и население. У тех, кто занимался изучением опыта первой мировой войны, были, надо полагать, основания, чтобы утверждать: «Пропаганда являлась, несомненно, новым и могучим орудием ведения войны». Конечно, Германия потерпела поражение в результате сложного комплекса социально-экономических и военно-политических факторов. Но нельзя недооценивать и значения антигерманской пропаганды, которую широко развернули англичане. Не случайно английских летчиков, сбрасывавших листовки, а не бомбы, расстреливали, как только они в качестве военнопленных попадали в руки немецких властей. Дело в том, что эти листовки деморализующе действовали на германские войска, особенно на их союзников — австро-венгерскую армию. Дом Крю в Лондоне, откуда осуществлялось руководство пропагандой в неприятельских странах и армиях, немецкие историки назвали «министерством разрушения германской веры в себя».
Для ведения такой пропаганды военное командование привлекало лучшие силы, в том числе писателя-фантаста Герберта Уэллса. Он написал специальное воззвание к немецким рабочим, разъясняя им цели войны, а его «Памятная записка», поданная лорду Нортклифу, возглавлявшему руководство пропагандой в неприятельских странах, и теперь читается с неослабным интересом. Английская пропаганда оказалась сильнее, умнее, хитрее, изворотливее и оперативнее, чем германская. Она использовала все, что возможно, не пренебрегала даже выдержками из социалистических газет Германии и «Письмами к военному суду» Карла Либкнехта. Она умело играла на чувствах подневольных народов «лоскутной» австро-венгерской монархии, стремящихся к национальной независимости. При всем том пропаганда эта оставалась зорким стражем английского империализма.
В период между первой и второй мировыми войнами буржуазные военные идеологи обратили пристальное внимание [23] на идеологическую войну, причем в обширной литературе по данной теме значилось больше всего немецких авторов, в основном ученых. У одного из них я как-то натолкнулся на характеристику пропаганды как «орудия, которым нас победили, орудия, которое осталось за нами, орудия, которое завоюет нам вновь подъем». Что-то уж очень знакомое послышалось в этой фразе. Потребовалось совсем немного времени, чтобы вспомнить, что нечто подобное не так давно попадалось мне в досье по Германии, и еще меньше — чтобы найти. Вот оно, это изречение: «Пропаганда помогла нам прийти к власти. Пропаганда поможет нам удержать власть. Пропаганда поможет нам завоевать весь мир». Такой плакат висел во всю стену на нюрнбергском съезде нацистской партии в 1936 году.
Чуть меньше двадцати лет разделяли эти два текста, но, как свидетельствовали события, гитлеровцы немало преуспели в этом — вторая мировая война все ближе подбиралась и к порогу нашего советского дома. Им удалось ложью и обманом опутать, одурачить многих, очень многих немцев, подкупить их посулами легкой и скорой победы, материальными выгодами от нее.
Да, ложь и обман — это альфа и омега действий буржуазии и ее оруженосцев. «Пропаганда — описательное выражение для лжи. Кто хочет вести пропаганду, должен уметь лгать. Нужна не правда, а правдоподобие». Можно ли быть более откровенным, чем Шорт, английский министр времен первой мировой войны, которому принадлежат эти слова? Кстати, идеологи французского империализма тоже называли пропаганду «органом одурачивания». Такова суть их так называемой психологической войны.
Понятно, что наша советская пропаганда не имела и не могла иметь ничего общего с пропагандой буржуазной. Политорганы Красной Армии были призваны в полной мере использовать преимущества подлинно социалистической пропаганды, выражающей коренные интересы рабочего класса, всех трудящихся, в том числе интересы народных масс и по ту сторону государственных границ.
Лжи и обману буржуазной пропаганды мы противопоставляем правду. Но это еще не означает, что правда легко одерживает победу. Напротив, опыт учит, что ей подчас приходится очень трудно: ложь искусно рядится в одежды правдоподобия, весьма тонко драпирует сущность [24] явлений. Всеми этими приемами буржуазная пропаганда владеет едва ли не в совершенство. Словом, нам предстояла упорная борьба. И к ней мы готовились, ни на минуту не сомневаясь, что правда в конечном счете одолеет ложь.
В связи с угрозой новой войны наша партия и правительство осуществляли меры, направленные на укрепление Вооруженных Сил Советского государства. Был взят курс и на совершенствование системы обучения и воспитания личного состава. Руководствуясь решениями мартовского (1940 г.) Пленума ЦК ВКП(б), народный комиссар обороны поставил задачу: «Учить войска тому, что нужно на войне, и так, как требует война». В армии и на флоте вводились новые уставы и наставления, укреплялось единоначалие. Были приняты меры по улучшению партийно-политической работы.
«Учить войска тому, что нужно на войне» — это требование, естественно, мы относили и к себе. В проекте нового Полевого устава РККА, подготовленном в 1940 году, от политотделов дивизий впервые требовалось: изучать политико-моральное состояние противостоящих частей и дивизий; вести среди них пропаганду и агитацию в целях подрыва их морального состояния.
Наш отдел пополнился специалистами. Это были высокообразованные политработники, знающие иностранные языки. Назову некоторых из них: заместитель начальника отдела А. А. Самойлов, воспитанник института адъюнктов Военно-политической академии имени В. И. Ленина; востоковеды И. С. Брагинский и И. П. Банков; германист Д. И. Москвин, работавший до этого ученым секретарем Института экономики Академии наук СССР; специалист по Японии Б. Г. Сапожников, воспитанник Военной академии имени М. В. Фрунзе; батальонный комиссар И. П. Пакконен, финский коммунист, политэмигрант, принявший советское гражданство; Н. Н. Берников, в прошлом аспирант Ленинградского государственного университета; С. И. Самойлов, участник революционного движения в Бессарабии.
Седьмые отделы создавались в политуправлениях приграничных военных округов. Одновременно в штатах политотделов армий вводились отделения, в политотделах стрелковых дивизий — старшие инструкторы по работе среди войск противника. В новом аппарате создавалась служба информации о зарубежных странах и армиях. [25]
В комплектовании отделов и отделений большую помощь оказали работники управления кадров, особенно батальонный комиссар К. Г. Беляев — старший инструктор по кадрам.
Как-то меня вызвал начальник управления и поставил задачу:
— Подготовьте проект директивы политорганам... Надо изложить, что они должны делать в области идеологической работы на войска противника... На тот случай, конечно, если агрессор развяжет войну.
Задание было необычным: ведь со времен гражданской войны политическое управление РККА не разрабатывало такого рода директивы или наставления.
Работа над проектом потребовала огромных усилий. За ходом его разработки внимательно следил армейский комиссар 2 ранга А. И. Запорожец, возглавлявший в то время Главное управление политической пропаганды (ГУПП) РККА{20}. Проект много раз обсуждался и перерабатывался, так что его по праву можно назвать плодом коллективной мысли. 12 октября 1940 года директива была подписана.
— Теперь ваша задача, — сказал мне армейский комиссар, — довести директиву до командиров и политработников и конечно же до седьмых отделов и редакций учебных газет.
В основу директивы легли ленинские идеи о партийной пропаганде и агитации, опыт работы политорганов РККА в годы гражданской войны и недавних боевых действий на Халхин-Голе и Карельском перешейке.
Директива требовала от политорганов, если империалисты навяжут нам новую войну, проводить такую широкую политическую пропаганду среди войск и населения противника, которая вызвала бы у них «отрицательное отношение к империалистической войне, протест против своего правительства, симпатии к Красной Армии и советскому пароду». Это важное положение было сформулировано на основе известного ленинского указания о том, что в деле защиты завоеваний социализма заинтересованы трудящиеся всех стран и что, следовательно, необходимо и возможно «политически отвоевать» у империалистов их собственных солдат. [26]
Были определены и главные направления пропаганды: в частности, указывалось на необходимость разъяснять солдатам противника причины и характер войны, разоблачать ее виновников, цели агрессоров, показывать бессмысленность войны для трудящихся — на них ложится основное ее бремя, тяготы, жертвы и лишения, доводить до вражеских солдат правду о Советском государстве, о справедливом характере его борьбы в защиту социализма.
Значительное место в директиве отводилось вопросам совершенствования пропагандистского мастерства. Речь шла о доходчивости пропагандистских материалов, их краткости, ясности и доступности для солдат и унтер-офицеров, обманутых буржуазной пропагандой, о том, чтобы эти материалы были конкретны и убедительны.
Сейчас, когда пишутся эти воспоминания, я не вижу причин, по которым можно было бы взять под сомнение основные положения директивы. Но я покривил бы душой, если бы стал утверждать, что в ней не было слабых мест. Конечно, они были. Более подробно, например, мы осветили задачи предстоящей работы среди населения противника, исходя из того, что будем воевать «на чужой территории», и менее подробно — вопросы идеологического воздействия на солдат и офицеров вражеских армий в различных условиях боевой обстановки, а также вопросы работы с военнопленными. Понятно, что многое потом пришлось наверстывать.
Все сотрудники нашего отдела сразу же выехали в приграничные военные округа. Мы провели сборы пропагандистов, выступили с докладами перед командирами и политработниками, помогли начальникам политорганов составить планы работы седьмых отделов и редакций учебных газет.
Прямо скажем, становление «внешней политработы» — так с легкой руки писателя Вс. Вишневского часто называли пашу область деятельности — проходило нелегко. Новые кадры пропагандистов не сразу поворачивались лицом к боевой агитации — так называемые страноведы в большинстве своем тяготели к научно-исследовательской работе. Да и кое-кто из руководителей все еще не придавал должного значения идеологическим средствам в вооруженной борьбе. И тем и другим пришлось напомнить, что «критика оружием» отнюдь не отменяет «оружия критики». [27]
В первых числах мая в отдел позвонил армейский комиссар 2 ранга А. И. Запорожец. Он сообщил, что нарком обороны намерен заслушать доклады работников нашего отдела о сопредельных странах и армиях.
— Вас могут вызвать в любое время, так что будьте готовы исчерпывающе доложить по всем интересующим его вопросам, — предупредил меня начальник управления.
Вызов последовал через несколько дней. За эти дни мы основательно, насколько это только было возможно, подготовились к ответственной встрече, стараясь предугадать все вопросы, которые могут интересовать народного комиссара. И тем не менее мы не без внутреннего трепета открывали дверь небольшого серого особняка вблизи 1-го Дома НКО. Волнение наше еще более усилилось, когда, перешагнув порог кабинета, увидели идущего нам навстречу Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко, человека высокого роста, могучего телосложения, с наголо бритой головой. Он тепло поздоровался со всеми, пригласил нас сесть за широкий четырехугольный стол. Тут только замечаю, что вместе с С. К. Тимошенко усаживается за стол и А. И. Запорожец. На душе немного отлегло, но напряжение не проходит, тем более что маршал, не теряя времени, приступает к делу.
— Политическая обстановка в мире, — негромко говорит он, — усложняется с каждым днем. Теперь мы должны быть особенно бдительными, а это в значительной степени зависит от того, что мы знаем о положении по ту сторону наших границ. Поэтому прошу вас по-дроб-ней-шим, — он произносит это слово чуть громче, по слогам и повторяет еще раз, — подробнейшим образом рассказать все, что вы знаете.
Нарком интересовался и южным, и восточным, и западным направлениями, всеми сопредельными странами, их армиями. Четко, аргументированно доложил по Ближнему Востоку батальонный комиссар И. С. Брагинский, в недавнем прошлом заведующий отделом пропаганды ЦК Компартии Таджикистана. Обзор продолжил старший батальонный комиссар А. А. Самойлов, заместитель начальника отдела. По всему чувствовалось, что оба эти выступления удовлетворили маршала: он слушал не перебивая, часто кивал, давая понять, что разделяет их точку зрения. Было что доложить и подполковнику Б. Г. Сапожникову, нашему японисту, который защитил перед этим кандидатскую диссертацию на тему «Военно-фашистская [28] идеология японской военщины». Признаться, меня беспокоили лишь доклады старших инструкторов отдела по Германии и ее союзникам в Европе: мы не располагали, к сожалению, достаточно подробными данными о том, что происходит в вермахте. Но и эти доклады сошли в общем-то благополучно. Во всяком случае, нарком отпустил нас близко к полуночи, поблагодарив за «полезную беседу» и «всесторонний подход».
На следующий день А. И. Запорожец поставил перед нами новую задачу: в предельно короткий срок подготовить специальный доклад о Германии и вермахте.
— Учтите, — сказал он, — доклад должен быть абсолютно объективным: ничего не приукрашивать и ничего не скрывать.
Уловив недоумение в моем взгляде, армейский комиссар 2 ранга поспешил разъяснить, что на расширенном заседании Главного Военного совета Красной Армии, состоявшемся недавно, были решительно осуждены ошибочные мнения, будто в случае войны нас ожидают легкие победы. А. И. Запорожец снова напомнил, что Центральный Комитет партии требует усилить воспитание личного состава в духе высокой бдительности и боевой готовности.
С докладом нас торопили. Мы работали, не зная отдыха. При обсуждении доклада в нашем отделе некоторые его положения вызывали сомнения, вокруг них возникали жаркие дискуссии. Требовалось какое-то время, чтобы, получив новые и более достоверные данные, либо подкрепить, либо опровергнуть спорные положения. Но временем мы уже не располагали. Армейский комиссар 2 ранга, ознакомившись с докладом, решил вынести его на собрание работников Главного управления политической пропаганды с участием представителей управлений Наркомата обороны.
Нет, наверное, необходимости сейчас раскрывать содержание доклада. Позволю себе, однако, упомянуть, что в нем прямо говорилось о «чрезвычайной- морально-политической подготовке гитлеровской армий к войне». Немецкая армия оценивалась нами как сильная, хорошо организованная, высоко дисциплинированная, отлично вооруженная{21}. Вместе с тем мы отмечали, что хвастливые утверждения фашистских лидеров о ее непобедимости — это плод зазнайства и головокружения от успехов, поскольку [29] она еще не встретила по-настоящему серьезного, духовно вооруженного противника. Вермахт, несомненно, сильно заражен фашистской идеологией. Нельзя преувеличивать антивоенные настроения в нем, недооценивать качества вымуштрованного немецкого солдата, его механическое, беспрекословное подчинение приказам. Однако наш доклад содержал и некоторые необоснованные положения, отражавшие противоречия тех дней. Так, мы полагали, что «нам не трудно будет доказать немцам захватнический, реакционный характер войны против СССР». В действительности, это оказалось делом нелегким — перед нами было целое поколение немцев, обработанное и развращенное фашизмом.
Доклад на собрании не вызвал возражений, через несколько дней он был разослан в политорганы Красной Армии в качестве пропагандистского материала. А мы продолжали накапливать все новые и новые данные, которые свидетельствовали, что обстановка накаляется.
13 июня всем составом отдела мы были в Центральном парке культуры и отдыха имени А. М. Горького — осматривали выставку плакатов времен гражданской войны. Переходя от плаката к плакату, оживленно обменивались мнениями.» Из репродуктора, установленного в парке, плавно лилась мелодия Чайковского. Но вот она неожиданно оборвалась. И тут же послышался голос диктора. Он читал Заявление ТАСС, опровергавшее слухи о близости войны между СССР и Германией.
Вернувшись в отдел и обсудив со всех, как нам казалось, сторон это опровержение, мы сошлись на том, что оно, скорее всего, вызвано какой-то новой провокацией фашистской Германии и преследует цель вызвать Гитлера на публичный ответ. Однако ответа так и не последовало. Гитлер молчал. Заявление ТАСС даже не было опубликовано в Германии. Симптоматичный признак! Однако ситуация такова, что всякая антигерманская акция, внутри- или внешнеполитическая, неизбежно спровоцировала бы Гитлера на войну, ибо видимого предлога, то есть открытого нарушения условий Договора 1939 года о ненападении, со стороны Германии не было. И все же дислокация немецких дивизий вдоль советских границ и будто бы случайные нарушения их не оставляли места для иллюзий. Тучи действительно сгущались над нашей страной — гроза была неминуема... [30]