ОНО

Он вдруг вспомнил конец — конец Белча и Вика. Как что-то вылезло из темноты, когда они стояли в шахте с решеткой от канализации вверху, думая, куда идти дальше.
Что-то…
Генри не мог сказать что. Пока Виктор не вскрикнул:
«Франкенштейн! Это Франкенштейн!»
И это было оно, чудовище Франкенштейн, с болтами, свисающими с шеи, с глубоким шрамом от шва, идущим через лоб, крадущийся в туфлях, наподобие детских сандалий.
«Франкенштейн! —
закричал Вик, —
Фр…!»

И затем голова Виктора отделилась, голова Виктора полетела по шахтному проходу, ударившись о каменную преграду на дальнем конце с влажным отвратительным звуком. Водянистые желтые глаза чудовища уставились на Генри, и Генри окаменел. Его мочевой пузырь раскрылся, и он почувствовал теплый ручеек на своих ногах.
Тварь нетвердой походкой приближалась к нему, и Белч… Белч…
— Послушай, я знаю, я убежал, — сказал Генри. — Я не должен был делать этого. Но… но…
Белч только пристально посмотрел.

— Я растерялся, — прошептал Генри, как будто оправдываясь перед Белчем, что он тоже поплатился. Это звучало слабо, вроде как сказать:
Да, я знаю, ты убит, Белч, но у меня тоже кое-что припасено…
Но это
было
ужасно… поистине ужасно. Он часами блуждал в этой вонючей тьме и, в конце концов, он стал кричать. В какой-то момент он упал — долгий с головокружением припадок, за который у него было время подумать:
О, боже, через минуту я буду мертв, через минуту меня не будет,

— и затем он оказался в быстротекущей воде. Под Каналом, как он предполагал. Он вышел в угасающий солнечный свет, блуждал в поисках выхода к берегу и, наконец, выбрался из Кендускеага менее чем в пятидесяти ярдах от места, где Адриан Меллон утонул двадцать семь лет назад. Он поскользнулся, упал, ударился головой и запачкался грязью. Когда он пробудился, было уже очень темно. Как-то он нашел дорогу к шоссе № 2 и доехал до дома. А там его ждали полицейские.

Но то было тогда, а это сейчас. Белч выступил против чудовища Франкенштейна, и оно содрало левую сторону его лица до скальпа — это видел Генри до своего бегства. Но теперь Белч был здесь, он на что-то показывал.

Генри увидел, что они тормозят перед деррийской гостиницей, и вдруг он все отчетливо понял. Деррийская гостиница была единственной оставшейся. В 1958 г, были «Восточная звезда» в конце Эксчейндж-стрит и «Отдых путника» на Террелт-стрит. Обе исчезли при обновлении города (Генри все знал об этом: в Джанипер-Хилл он с большим интересом читал «Дерри Ньюз»). Остались только городская гостиница и кучка маленьких мотелей на окраине.
Вот где они будут, —
подумал он. —

Прямо здесь. Все, кто остался. Спят в своих кроватях и видят во сне леденцы и танцы… А может быть, канализационные трубы… И я их заполучу. Одного за другим я заполучу их.
Он взял бутылку «драйвера» и снова отхлебнул. Он чувствовал, как свежая кровь стекает на колени, и сиденье под ним было липким, но от спиртного стало немного легче. Он предпочел бы хороший «бурбон», но «драйвер» был лучше, чем ничего.

— Видишь ли, — сказал он Белчу, — мне жаль, что я убежал. Я не знаю, почему я убежал. Пожалуйста… не будь сумасшедшим.
Белч заговорил один единственный раз, но этот голос не был его голосом. Голос, который исходил из гниющего рта Белча, был глубокий и сильный, пугающий. При звуке его Генри заскулил. Это был голос с луны, голос клоуна, голос, который он слышал, когда ему снились канализационные и сточные трубы, где постоянно текла вода.
— Ты, заткнись и возьми их, — сказал голос.

— Конечно, — захныкал Генри. — Конечно, о'кей, я
хочу,
нет проблем… Он сунул бутылку снова в бардачок. Шея у него дрожала, как и зубы. И тут он увидел бумажку там, где была бутылка. Он вытащил ее и развернул, оставив кровавые отпечатки пальцев на уголках. На бумаге четко было выведено ярко-красным цветом:

ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА ОТ ПЕННИВАЙЗА
Ниже аккуратно выведено большими буквами:

Билл Денбро 311
Бен Хэнском 409
Эдди Каспбрак 609
Беверли Марш 518
Ричи Тозиер 217

Их номера в гостинице. Это хорошо. Это экономило время.
— Спасибо, Бе…
Но Белча не было. Место водителя было пустым. Там лежала только бейсбольная шапочка нью-йоркских «Янкиз», смятая на козырьке. И что-то липкое на ручке коробки передач.
Генри с удивлением смотрел, сердце билось у него в горле… и затем он, казалось, услышал, как что-то шевелится на заднем сиденье. Он быстро выскочил, открыв дверь и почти вывалившись в спешке на мостовую. Он ушел от машины…

Идти было трудно: каждый шаг отдавался и разрывался болью в его животе. Но он добрался до тротуара и стоял там, глядя на восьмиэтажное кирпичное здание, которое, наряду с библиотекой, кинотеатром «Аладдин» и семинарией, было одним из немногих, которые он ясно помнил из тех прежних дней. На верхних этажах света не было, но шары матового стекла, располагавшиеся по бокам главного входа, мягко мерцали в темноте, окруженные ореолом летающей мошкары.

Генри тяжелой поступью прошел вперед и плечом открыл одну из дверей.

Вестибюль был пустынен и тих. На полу лежал выцветший турецкий ковер. Потолок представлял собой панель, разделенную на прямоугольники, изображающие сцены времен заселения Дерри. Было много диванов, шезлонгов и огромный камин, погасший и тихий, возле него на железной полке лежало березовое полено. Из низких горшков выглядывали растения. Двойные стеклянные двери, ведущие в бар и ресторан, были закрыты. Из какого-то номера слышался приглушенный звук телевизора.

Он крадучись прошел по вестибюлю, его штаны и рубашка были испещрены кровавыми полосами. Кровь въелась в складки рук; она сбегала по щекам и запачкала его лоб, как косметика. Глаза его вылезли из глазниц. Любой, кто увидел бы его в вестибюле, с криком в ужасе убежал бы. Но там никого не было.

Двери лифта открылись, как только он нажал кнопку ВВЕРХ. Он посмотрел на бумажку в своей руке, затем на кнопки этажей. После минуты раздумий он нажал «б», и двери закрылись. Слышался легкий шум мотора, когда лифт начал подниматься.
Можно начать сверху и идти вниз.

Он тяжело прислонился к задней стенке кабины, глаза полузакрыты. Шум механизмов лифта успокаивал. Так же как шум механизмов насосов дренажной системы. Тот день — он продолжал возвращаться к нему. Как все казалось заранее подготовленным, как будто все они просто разыгрывали роли. Как Вик и старина Белч казались… ну почти накачанными наркотиками. Он вспомнил…

Кабина остановилась, тряхнув его и послав еще одну волну острой боли в живот. Двери раскрылись. Генри шагнул в тихий холл (здесь еще больше растений, висячих, паукообразных; он не хотел прикасаться ни к одному из них, ни к одному из этих влажных побегов, они слишком сильно напоминали ему о тех штуках, которые висели там в темноте). Он еще раз посмотрел на бумажку. Каспбрак был в номере 609. Генри направился туда, держась одной рукой для устойчивости за стену, оставляя слабый кровавый след на обоях, когда шел (но он отступал всякий раз, когда подходил близко к одному из висячих паукообразных, он не хотел дотрагиваться до них). Дыхание его было резким и сухим.

Вот он. Генри вытащил лезвие из кармана, облизал языком свои сухие губы и постучал в дверь. Ничего. Он постучал еще раз, теперь сильнее.
— Кто там?
Хорошо. Он, наверное, в пижаме, полусонный. И когда он откроет дверь, Генри всадит лезвие прямо в полость основания горла, уязвимую полость прямо под адамовым яблоком.
— Посыльный, сэр, — ответил Генри. — Сообщение от вашей жены.

Была ли жена у Каспбрака? Может, это было глупо говорить? Он ждал, хладнокровно стоя на страже. Он услышал шаги — шлепанье тапочек.
— От Миры? — Голос казался взволнованным. Хорошо. Через несколько секунд он будет еще больше обеспокоен. Пульс лихорадочно стучал в правом виске Генри.
— Думаю, да, сэр. Имени нет. Тут говорится только, что ваша жена.
Была пауза, затем металлический лязг, когда Каспбрак возился с цепочкой. Ухмыляясь, Генри нажал кнопку на рукоятке лезвия.
Щелк.

Он держал лезвие на уровне щеки, наготове. Он слышал, как палец поворачивает замок. Всего через мгновение он погрузит лезвие в покрытое тонкой кожей маленькое горло гадины. Он ждал. Дверь открылась, и Эдди

10

Неудачники все вместе, 1.20

увидел, как Стэн и Ричи как раз выходят из магазина на Костелло-Авеню, каждый ест мороженое на палочке.
— Привет! — крикнул он. — Эй, подождите!

Они обернулись, и Стэн помахал рукой. Эдди как можно быстрее побежал к ним, хотя, по правде говоря, на самом деле это было не очень быстро. Одна рука его была в гипсе, а в другой было его доска «Парчези».
— Что ты говоришь, Эдди? Что ты говоришь, парень? — спросил Ричи величественным раскатистым голосом джентльмена с Юга. — Послушай… Послушай… у мальчика сломана ручка! Посмотри, Стэн, мальчик сломал ручку! Послушай… будь добреньким и понеси досточку мальчика.

— Я сам понесу, — сказал, немного задыхаясь, Эдди. — Дай лизнуть мороженое!
— Твоя мамочка не одобрит, Эдди, — печально сказал Ричи. Он стал есть быстрее. Он только что добрался до шоколадной части в середине, его любимой части. —
Микробы,
мальчик! Послушай… Послушай, к тебе попадут
микробы,
если ты будешь есть после кого-то!
— Я рискну, — сказал Эдди.
Неохотно Ричи поднес свое мороженое ко рту Эдди… и вырвал его быстро-быстро, как только Эдди пару раз лизнул.

— Если хочешь, можешь взять мое, — сказал Стэн. — Я еще не проголодался после завтрака.
— Евреи мало едят, — пояснил Ричи. — Это часть их религии. Они втроем шли в приятном обществе к Канзас-стрит и к Барренсу. Дерри казался покинутым в глубоком туманном полуденном сне. Шторы многих домов, мимо которых они проходили, были опущены. Игрушки оставались на площадках, как будто их владельцев спешно оторвали от игры и послали спать. На западе собиралась гроза.
— Правда?

— Нет, Ричи просто морочит тебе голову, — сказал Стэн. — Евреи едят столько же, сколько обычные люди. Он указал на Ричи.
— Как он.
— Знаешь, ты как-то дерьмово ведешь себя по отношению к Стэну, — сказал Эдди Ричи. — Как бы тебе понравилось, если бы кто-нибудь говорил всякую дрянь о тебе только потому что ты католик?
— О, католики еще и не то делают, — сказал Ричи. — Отец говорил мне, что Гитлер был католиком, и Гитлер убил миллионы евреев. Правильно, Стэн?

— Да, кажется, — сказал Стэн. Он выглядел смущенным.
— Моя матушка
разъярилась,
когда отец сказал мне это, — продолжал Ричи. Легкая, связанная с воспоминаниями усмешка легла не его лицо. — Совершенно
разъярилась.
У нас, католиков, была еще Инквизиция, у которой были крюки, приспособления для выкручивания пальцев и все такое. Я думаю, что все религии странные.
— Я тоже, — сказал Стэн спокойно. — Мы не
ортодоксы

или что-нибудь в этом роде. Я имею в виду, мы едим ветчину и бекон. Я едва даже знаю, что такое быть евреем. Я родился в Дерри, и иногда мы ездим в синагогу в Бангор на праздники, вроде Йемкиппура, но… — он пожал плечами.
— Ветчина? Бекон? — Эдди был озадачен. Он и его мама были методистами.

— Ортодоксальные евреи не едят всякой такой ерунды, — сказал Стэн. — В Торе что-то говорится о том, что нельзя есть ничего, что ползает по земле или ходит по дну океана. Я точно не знаю, что там сказано. Но свиней есть нельзя и крабов тоже. А мои их едят. Я тоже.
— Это странно, — сказал Эдди и залился смехом. — Я никогда не слышал о религии, которая бы говорила вам, что можно
есть.
Эдак они будут вам говорить, какой газ выпускать.

— Кошерный газ, — сказал Стэн и сам засмеялся. Ни Ричи, ни Эдди не поняли, над чем он смеется.
— Ты должен признать, Стэнни, что это довольно-таки странно, — сказал Ричи. — Я имею в виду не есть колбасы только потому, что тебе случилось быть евреем.
— Да? — спросил Стэн. — Ты ешь мясо по пятницам?
— Боже, нет! — Сказал шокированный Ричи. — В пятницу нельзя есть мясо, потому что… — Он немного ухмыльнулся. — О'кей, я понял, что ты имеешь в виду.

— Католики действительно попадут в ад, если они едят мясо по пятницам? — спросил Эдди, обескураженный, совершенно не представляя, что за два поколения до него его предки были польскими католиками, которые скорее прошлись бы голыми по улице, чем вкусили в пятницу мяса.
— Ну, вот что я тебе скажу, Эдди, — сказал Ричи. — Я на самом деле не думаю, что Бог послал бы меня в пекло только за то, что я забылся и съел на завтрак в пятницу сэндвич, но зачем рисковать? Правильно?

— Думаю, да, — сказал Эдди. — Но это кажется таким…
Таким глупым,

собирался сказать он, и затем вспомнил историю, которую миссис Пасли рассказала в воскресной школе, когда он был маленьким ребенком — первоклассником в «Маленьких прихожанах». Согласно миссис Пасли, какой-то плохой мальчик однажды украл хлеб для причастия с подноса и положил его в карман. Он принес его домой и бросил в унитаз просто для того, чтобы посмотреть, что будет. Сразу же — во всяком случае так сообщила миссис Пасли своим зачарованным «маленьким прихожанам» — вода в унитазе стала ярко-красной. Это была Кровь Христа, сказала она, и кровь эта явилась маленькому мальчику, потому что он совершил очень плохой поступок, называемый

БОГОХУЛЬСТВО.
Она явилась предупредить его, что, бросая плоть Христа в унитаз, он подвергал свою бессмертную душу опасности ада.

К этому времени Эдди только что вкусил наслаждение от акта причастия, в котором ему разрешили участвовать с прошлого года. Методисты использовали валлийский виноградный сок вместо вина, а Тело Христа было представлено нарезанными кубиками свежего упругого Чудо-Хлеба. Ему нравилась идея принимать пищу и питье в качестве религиозного обряда. Но под влиянием рассказа миссис Пасли его благоговение перед ритуалом превратилось во что-то более мощное, что-то достаточно страшное. Просто протянуть руку к кубику хлеба стало актом, который требовал мужества, и он всегда боялся электрического разряда… или хуже: а вдруг хлеб в его руке поменяет цвет, станет кровавым, и безликий Голос начнет громыхать в церкви:

Не достоин! Не достоин! Осужден на муки ада!
Часто после того как он принимал причастие, его горло сжималось, дыхание стесняло, и он с паническим нетерпением ждал, когда закончится благословение, чтобы пойти быстрее в вестибюль и воспользоваться ингалятором.
Ты же не хочешь быть настолько глупым, —
говорил он себе, когда стал старше. —

Это был просто рассказ, и миссис Пасли наверняка не была никакой святой — мама сказала, что она развелась в Киттери и играет в динго в «Санта Мария» в Бангоре и что настоящие христиане не играют в азартные игры, настоящие христиане оставляют игры язычникам и католикам.

Все это освободило его чувства, но не разум. Рассказ о хлебе, который превратил воду в унитазе в кровь, беспокоил его, глодал его, даже заставил его потерять сон. Однажды ночью ему пришло в голову, что, чтобы навсегда разделаться с этим, ему самому нужно взять кусочек хлеба, бросить его в унитаз и посмотреть, что произойдет.

Но такой эксперимент был за пределами его мужества, его рациональный ум не мог устоять против зловещего образа крови, растворяющего в воде облако обвинения и потенциального проклятия. Он не мог устоять против магического заклинания-талисмана:
Придите и ешьте плоть Мою и кровь Мою, что Я пролил за вас
. Нет, он никогда бы не сделал этого эксперимента.
— Я думаю, все религии странные — сказал теперь Эдди.
Но сильные, —
добавлял его разум, —
почти волшебные… или это БОГОХУЛЬСТВО?

Он начал думать о том, что видел на Нейболт-стрит, и в первый раз он увидел безумную параллель — Оборотень в конце концов вышел из унитаза.
— Слушайте, мне кажется, все спят, — сказал Ричи, небрежно бросая стаканчик от мороженого в водосток. — Вы когда-нибудь видели такую тишину? Что, все ушли в Бар-Харбор на целый день?
— Ппппривет, пппарни! — крикнул сзади Билл Денбро. — Пппподождите!

Эдди обернулся, удивленный, что услышал голос Большого Билла. Он катил на Сильвере из-за угла Костелло-Авеню, обгоняя Майка, хотя «Швинн» Майка был почти новой марки.
— Эй, Сильвер, ДАВАЙЙЙЙЙ! —
кричал Билл. Он катил к ним, делая наверное, двадцать миль в час; трещали спицы и скрипели шины. Затем он нажал на педали и с расстановкой затормозил.
— Заика Билл! — сказал Ричи. — Как дела, парень? Послушай, как ты, как ты, парень?

— Порядок! — сказал Билл. — Видели Бена или Беверли? Подъехал Майк и присоединился к ним. Пот капельками застыл на его лице.
— Как быстро твой велик идет, а? Билл засмеялся.
— Я не знаю точно. Довольно бббыстро.
— Я их не видел, — сказал Ричи. — Они, может, где-нибудь болтаются. Поют дуэтом. «Ш-бум, ш-бум… ай-да-да-да-да… ты какой-то мечтательный, дорогой».
Стэн Урис засвистел.
— Он просто ревнует, — сказал Ричи Майку. — Евреи не умеют петь.
«Бу-бу-бу…»

— Би-би, Ричи, — сказал ему Майк, и они все засмеялись. Они снова направлялись в Барренс, Майк с Биллом толкали свои велосипеды. Разговор сначала был живой, затем замедлился. Взглянув на Билла, Эдди увидел беспокойство на его лице и подумал, что это беспокойство переходит к нему. Он знал, что Ричи пошутил, но на самом деле
казалось,
что все в Дерри уехали в Бар-Харбор на целый день… или еще
куда-то.

На улице не двигалось ни одной машины, не было ни одной пожилой женщины, толкающей тележку, наполненную бакалеей, к себе домой.

— Определенно тихо, а? — решился Эдди, но Билл только кивнул. Они перешли на другую сторону Канзас-стрит, к Барренсу, и там они увидели Бена и Беверли, бегущих к ним с криками. Эдди был шокирован видом Беверли, обычно такая чистая и аккуратная, волосы всегда вымыты и завязаны сзади в конский хвост. Теперь она в каких-то полосах грязи, глаза дикие. На щеке была царапина. Джинсы покрыты коркой какой-то мерзости, блузка порвана.
Бен бежал позади нее, задыхаясь, живот его колыхался.

— Нельзя идти в Барренс, — задыхалась Беверли. — Парни… Генри… Виктор… Они где-то там… нож… у него нож…
— Ппппомедленнее, — сказал Билл, как-то без усилий, бессознательно принимая на себя право принимать решения. Он внимательно посмотрел на Бена, когда он подбежал, его щеки ярко пылали, огромная грудь вздымалась.
— Она говорит, что Генри сошел с ума. Большой Билл, — сказал Бен.
— Черт, ты думаешь, что он был
ненормальным? —
спросил Ричи и сплюнул между зубами.

— Заткнись, Ррричи, — велел он. Рука Эдди полезла в карман и дотронулась до ингалятора. Он не знал, что все это значит, но уже знал, что это чертовски плохо.
Заставляя себя говорить как можно спокойнее, Беверли удалось подать отредактированный вариант рассказа — вариант, который она начала с того, как Генри, Виктор и Белч схватили ее на улице. Она не рассказала им об отце — этого она отчаянно стыдилась.

Когда она закончила, Билл минуту стоял в молчании, с руками в карманах, подбородок опущен, руль Сильвера упирался в грудь. Другие ждали, бросая быстрые взгляды на перила, которые шли вдоль края Канзас-стрит. Билл долго думал, и никто не прерывал его. Эдди осознал, что это, может быть, конец, осознал вдруг и без усилий. Ведь это чувствовалось в дневной тишине, правда? Чувство, что весь город взял и съехал, оставив после себя только пустые оболочки зданий.

Ричи думал о портрете в альбоме Джорджа, который вдруг ожил.
Беверли думала о своем отце. Какие безжизненные глаза у него были!
Майк думал о той птице.
Бен думал о мумии и запахе, похожем на гниль.
Стэн Урис думал о мокрых синих джинсах и о руках — таких белых, как смятая бумага, тоже мокрых.
— Ппппошли, — сказал наконец Билл. — Мммы спускаемся.
— Билл, — сказал Бен. Его лицо было взволнованное. — Беверли сказала, что Генри на самом деле
сумасшедший.
То, что он хотел убить…

— Эээто не их, — сказал Билл, жестом показывая на зеленые, торчащие как зубы, скалы справа от них и ниже их — подлесок, густые рощицы деревьев, бамбук, блеск воды. —
Это ннне их сссобственность.
Он посмотрел на них, лицо у него было суровое.
— Я ууустал бббояться их. Мы бббудем дддраться с ними камнями, и если нам нннадо ббббудет побить их еще рраз, мы это ссделаем.
— Но Билл, — сказал Эдди, — что, если не только с
ними!

Билл повернулся к Эдди, и совершенно шокированный Эдди увидел, какое усталое и измученное лицо у Билла — было что-то пугающее в этом лице, но только позже, уже взрослым, засыпая после встречи в библиотеке, он понял, что его пугало: это было лицо мальчика, подошедшего к грани сумасшествия, мальчика, который в конце концов был не более здоров и не более контролировал свои действия, чем Генри. И все-таки настоящий Билл был все еще там, смотрящий из тех гонимых призраками ужасающих глаз… и это был сердитый, решительный Билл.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь