Лондон

Ее отец был прав. Ни Булл, ни Силверсливз не причинили ей вреда. Ночной план сработал на славу. Покуда Дионисий боролся во мраке с одной сестрой Доггет, вторая проскользнула в мансардную каморку, надела такую же шелковую ночную рубашку, как у Джоан, и возлегла на ложе, тогда как сама Джоан, вошедшая вперед Силверсливза, спряталась под одеялом в углу и не дышала, пока все не кончилось и тот не заснул. Пьяный молодец взгромоздился впотьмах на девицу Доггет, и спозаранку сестры сидели внизу, покатываясь со смеху.

– Получилось! – галдели они. – Вышло! Вот умора!
Потом пообещали Джоан:
– Мы придем посмотреть, как ты спасешь своего висельника.
Но до сих пор так и не появились по той простой причине, что спали крепким и счастливым сном.
Взглянув на Джоан и ее смятенного отца, судья твердо заметил ремесленнику:
– Она либо проститутка, либо нет. А сколь долго – в этом я не вижу разницы. – Он повернулся к Джоан и мягко осведомился: – Можешь ли доказать, что ты шлюха?

– В «Собачьей голове» в Бэнксайде, – кивнула она. – Спросите епископского бейлифа.
Судья посмотрел на шерифа.
– Можно отправить мальчишку обратно в тюрьму, пока будем проверять, – предложил он. – Небось повесить всегда успеем, если она врет.
Шериф кивнул. Он наслаждался происходящим.
Но тут их размышления прервались свирепым воплем. То был ломбардец, только сейчас уразумевший, к чему идет дело.

– Нет! – заорал он, устремляясь вперед. – Эта девушка… – Ростовщик начал вспоминать слово. – Не шлюха! Все равно ходила замуж за него! Это притворство, commedia! – Он в ярости уставился на юного Флеминга. – Он вор! Должен взболтаться!
Судья глянул на итальянца, решил, что тот ему не нравится, и нехотя повернулся к Джоан.
– Ну? – спросил он.
И помощь вдруг явилась с неожиданной стороны: из толпы высунулась красная, прыщавая, бодро скалившаяся рожа. Это был Силверсливз.

Его прихода никто не заметил. Дионисий и впрямь не собирался к Ньюгейту и даже не помнил, что утром там будет казнь. Он шел к Вестминстеру поглазеть на парламентариев, когда заметил за собором Святого Павла людской ручеек, струившийся к Ньюгейту. И прибыл вовремя: увидел, как Джоан подошла к повозке, услышал ее требование и теперь, донельзя заинтригованный, узрел для себя возможность эффектно вмешаться. Делая шаг вперед, Силверсливз представлял, как о нем будет судачить весь Лондон.

– Это правда, господа! – крикнул он судье и шерифу. – Я Дионисий Силверсливз с Королевского монетного двора. – (Теперь его имя будет известно всем.) – Она шлюха. Я провел с ней сегодняшнюю ночь. – Перехватив взгляд Уильяма Булла и указав на него, Дионисий жизнерадостно воскликнул: – И он тоже!
Он сиял, распираемый восторгом.

На лице Джоан отразился ужас. Это не входило в ее планы, и она лихорадочно соображала. Она понимала, что проституцию придется доказывать, но эту задачу возложили на любезного Булла. Джоан была выбита из колеи, вид у нее стал виноватый и горестный. А что же несчастный Мартин, наблюдавший с повозки? Что ему думать? Охваченная страхом, она смотрела на него – только бы поверил, только бы понял!
Тут девушка услышала судью.

– Клянусь Богом, мы кое о чем забыли. – Теперь он обратился взором к Мартину Флемингу. – Похоже, юноша, что эта девушка – шлюха. Так вот: если оно правда, готов ли ты взять ее в жены? – Он выдержал паузу. – Имей в виду, что это означает свободу, – добавил он мягко. – Тебя не повесят.
А Мартин Флеминг лишь смотрел перед собой.

Парень не мог говорить и едва соображал. На пути к смерти, которой он вверил себя, явилась его чистая и обожаемая Джоан в постыдном одеянии шлюхи. Это настолько не укладывалось в голове, что он какое-то время не мог ничего понять. «Все будет не так, как кажется». Мартин помнил послание. Но как это возможно? «Ты должен ей верить». Ему хотелось. Наверное, вопреки всему, когда бы не выражение ее лица. Там безошибочно прочитывались вина и замешательство. И пусть сейчас она смотрела на него в отчаянии, что-то беззвучно выговаривая губами, он был уверен, что постиг ужасную истину.

Она шлюха. Наверное, сделала это ради его спасения. Даже наверняка. Но она теперь шлюха. На краю гибели за преступление, которого он в жизни не совершал, сей запредельный ужас из ужасов послал ему Бог с неимоверной и тупой жестокостью. Его рассудок не мог этого вместить. Единственная девушка, которой он посмел довериться, не отличалась от прочих. На самом деле – хуже. Все грязь, думал он, все скорбь и суета. И, вскинув глаза на чистое, холодное, голубое небо, он решил: «Довольно. С меня достаточно, я больше не хочу».

– Нет, сэр, – произнес он. – Я не хочу ее.

– Нет! – кричала Джоан. – Ты не понимаешь!
Но повозка уже тронулась с места.
– Быть по сему, – изрек судья, направляясь прочь.
Что было ей делать? Как говорить с ним? Она рванулась за тележкой, но сильные руки удержали ее. Она попыталась стряхнуть их.
– Пустите! – взвыла она.
Зачем ее держат? Кто? Джоан извернулась и увидела мрачные, суровые лица отца и двух братьев.
– Все уже кончено, – сказали они.
Девушка лишилась чувств.

Уильям Булл скакал во весь опор.
Он не обрадовался прилюдному разоблачению юным Силверсливзом, хотя не винил в этом несчастную. Да и не вполне понимал, что стряслось. Неужто малый с монетного двора лишил ее невинности? Если да, то наверняка силком. Что бы там ни происходило, он чуял подвох.
Однако одно Булл знал точно: он дал ей слово. «Я обещал помочь», – бормотал купец. И этого вполне достаточно. Он попытается. И единственный шанс, который усматривался, казался призрачным.

– Можно повесить его последним, – предложил ему судья. – Даю тебе час.
Он собирался испросить королевского помилования. Его мог предоставить наместник Лондона. А тот был в парламенте.
Когда Булл добрался до места, огромный Вестминстерский дворец был полон людей. Вельможи и бароны помельче в роскошных нарядах, рыцари и дородные городские парламентарии вроде него самого в тяжелых одеяниях и мехах. Бесстрашного купца, когда тот ворвался, никто не остановил.
У него не было плана. Время вышло.

– Мне нужен наместник Лондона! – выкрикнул Уильям. – Где он? Покажите, кто знает!
Булл несколько минут толкался в толпе, пока кто-то услужливо не указал ему на небольшой помост, возведенный в дальней части помещения и застеленный пурпурной тканью. И там Булл узрел наместника, беседовавшего с королем.
– Ну что же, – скривился Булл, обращаясь к себе самому. – Взялся за гуж…

Король английский Эдуард I бесстрастно рассматривал тучного и запыхавшегося купца, пока тот излагал свое дело наместнику, беседу которого с монархом осмелился прервать. Не исключена судебная ошибка. Мольба о милости. Такое случалось. Парень доставлен к виселице. Неудивительно, что проситель взмок. Осужденный – бедняк, ничем не связанный с этим почтенным лондонским аристократом, который готов заплатить. В высшей степени необычно.
– Итак? – вмешался король Эдуард. – Явим мы милость или нет?

– Это можно, сир, – с сомнением произнес наместник. Он знал, что король ему доверял, и не особенно пекся о знатном лондонце. – Замечу, однако, ограбили Ломбарда. И он крайне зол.
– Ломбарда? – Король Эдуард внимательно посмотрел на Булла. Глаза сверкнули так, что даже этот могучий муж слегка побледнел. Затем прозвучал сокрушительный вердикт: – Я не дам в обиду моих иностранных купцов. Прощения не будет. – И взмахом руки монарх повелел Буллу удалиться.

– Он из аристократов, которых вы возжелали сломить, – сказал ему наместник, когда тот исчез. – Мудрое решение.
Итак, дело плохо. Булл, потерпев поражение и сожалея о девушке и ее незадачливом возлюбленном, медленно ехал через город назад. Уильям миновал Чаринг-Кросс и свернул по улице на запад. Он терпеть не мог сдаваться, но не знал, что сделать еще. Будь он набожен – помолился бы о наитии свыше.

Близ Олдвича купец увидел небольшой конный отряд. Там, где некогда стояла усадьба его предков, ныне выросли красивые новые здания. В прошлое царствование сей комплекс даровали дядюшке короля – итальянскому графу Савойскому, и все это разраставшееся поселение знати именовалось Савойским дворцом. Перед Савоем всадники задержались, кого-то приветствуя. Булл сразу узнал группу лондонских олдерменов, направлявшуюся в парламент, – молодчиков, что заменили самого Булла и его друзей. Он усмотрел в этом очередное жестокое напоминание о своем бессилии.

– Если бы за малого попросил кто-нибудь из этих мерзавцев, дело бы выгорело, – буркнул он и уже собрался развернуть лошадь, чтобы разминуться с ними, когда заметил в самой гуще ненавистного Барникеля. – Этот свиделся даже с королем! – выругался Булл, думая о дне вчерашнем. – Добьется небось чего угодно.
Тут его осенило. У Мартина Флеминга еще остался крохотный шанс. Надежда на единственного человека, который мог заставить короля передумать.

– О черт! – воскликнул Булл. – Дьявол и тысяча чертей! – Ему предстояло унижение. – Но жизнь есть жизнь, – утешился он и смиренно подъехал к рыботорговцу.

– Что, еще один просит за этого паренька? – Король изумленно уставился на рыботорговца. – Да кто он такой, что у него такие друзья?

Но Барникель и ухом не повел. Хотя ему не было особого дела до Флеминга, он знал, чего стоило аристократу явиться к нему с такой просьбой. И если он преуспеет и явит личную победу над поверженным Буллом, оно и к лучшему.
– Ты уже просишь меня об услуге, олдермен Барникель? – холодно спросил монарх, изучая его из-под опущенного века. – Тебе известно, что даже королевские услуги приходится оплатить?
– Да, сир, – кивнул Барникель.
Король Эдуард улыбнулся.

– Парламенту предстоят серьезные дела, – заметил он и многозначительно добавил: – Помни, олдермен Барникель, что я положусь на тебя.
– Да, сир, – кивнул рыботорговец.
Король подозвал служителя.
– Иди с ним, – велел он. – По-моему, вам лучше поторопиться.
Так и вышло, что четверть часа спустя Мартин Флеминг, чрезвычайно удивленный и уже стоявший у вяза на Смитфилде с петлей на шее, увидел Уильяма Булла, олдермена Барникеля и королевского клирика – они мчались, крича на скаку:

– Королевская милость!

Свадьба Мартина и Джоан Флеминг состоялась через несколько дней в притворе береговой церкви Сент-Мэри Овери в Саутуарке.
Хотя Мартин уже полностью удовлетворился невинностью жены, ему пришлось долго беседовать с Буллом, дабы преодолеть свой ужас от поступка Джоан, падшей женщины, пусть даже только на словах. Что до их близких, то превозмочь оный не сумели ни те ни другие. На свадьбу они не пришли.

Поэтому рядом с Мартином стоял олдермен Барникель, а невесту вел Уильям Булл; подружками невесты выступили сестры Доггет, и священник подумал, что в жизни не видывал ничего подобного.
Быть может, самым замечательным было то, что молодой Мартин Флеминг оказался в тот день единственным в церкви мужчиной, который никогда не спал ни с одной из сестер Доггет.

На следующий день Марджери Доггет и ее сестра Изобел покинули Лондон. У них нашлась причина, с которой не мог поспорить даже епископ: они отправились паломницами в Кентербери.
А пока они находились в отлучке, Марджери продолжала лечиться мазью, полученной от врача, и крайне удивилась, когда к моменту их возвращения та помогла.
Парламент 1295 года, который из-за широкого состава нередко называли образцовым,
[35]

успешно завершил свою работу к Рождеству. Бароны и рыцари обеспечили королю налог в виде одиннадцатой части своего движимого имущества, духовенство – десятую часть, а городские парламентарии, несомненно вдохновленные пылкой и преданной речью олдермена Барникеля, – добрую седьмую.
В тот же день олдермена могло бы развлечь заключение, к которому нехотя пришла Изобел Доггет: он будет отцом.
– Я точно беременна и уверена, что это Барникель, – сказала она сестре.

Сразу же после Рождества Дионисий Силверсливз начал испытывать жжение в интимных местах.
Ибо переспал он не с Изобел, а с Марджери.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь