воображение и разображение

Наиболее радикальной формой аскезы воображения является разображение. Разображение развивает смирение перед непредсказуемостью будущего и бесстрашие. Известно, что наиболее бесстрашны те, кто воображения полностью лишён: они подобны диким зверям, управляемым инстинктами, и ничто не мешает им быть соразмерными встречаемой реальности. Любое воображение будущего — это не только предупреждение вероятных (по Байесу) опасностей, но и выдумывание опасностей маловероятных или невероятных, в которых легко заплутать. Из миллионов воображённых миров Бог всё равно выберет для актуализации лишь один. Симуляция божественного выбора нам пока что недоступна, но мы, по крайней мере, можем быть готовыми ко встрече с новым актуализованным миром. Для этого и нужен режим разображения, который требует: все образы должны быть временно уничтожены.

Режим разображения можно сравнить с «туманом войны» в играх-стратегиях, когда видна лишь часть карты, — та, на которой сфокусировано внимание игрока, — а остальная часть погружена в неизвестность. Другая аналогия — девербализация в интерпретативной теории перевода Даники Селескович: для перевода с одного языка на другой нужно сперва понять, о чём идёт речь, затем девербализовать понятое, то есть отвлечь его от образов конкретных слов, и наконец переформулировать на целевом языке. Девербализовать понятое — то же, что разобразить реальность, чтобы затем более адекватно перевести её на язык наших образов.

В идее разображения соединяются буддийский принцип непосредственности и аниконизм радикального ислама. Но теория разображения скорее тактически эксплуатирует эти доктрины. Стратегически догмат иконопочитания, принятый на седьмом Вселенском соборе, должен быть сохранён. Полезно, однако, не забывать, что императрица Ирина, способствовавшая принятию этого догмата, отметилась также и другим поступком: борясь за власть, она приказала выколоть глаза собственному сыну, то есть заблокировала ему доступ к иконам, созерцание которых сама же защищала. Здесь как будто проявилась диалектика любви и ненависти к образу, воображения и разображения, которая всегда была двигателем европейской культуры.

Не препятствует ли разображение изобретению нового возможного будущего или предупреждению неочевидных, но вероятных опасностей? Проблема в том, что сегодня наиболее развито контрреволюционное воображение, и воображение революционное временно не может его превзойти. Мы сегодня имеем дело одновременно с переизбытком образов и с застоем образов (образом-застоем), когда каждый новый образ сам собой липнет к идеологии реакции. Пример метазастойной России (и не только России) показателен: тогда было создано множество сценариев её консервативного развития и почти ни одного интересного постреволюционного (интересного — значит достойного безграничной силы нашего воображения). Поэтому, возможно, имеет смысл временно воздержаться от создания новых образов и ждать, когда враг оступится.

Но не стоит думать, что вследствие практики разображения наша способность воображения повредится или атрофируется: воображение — это не мышца, которую тренируют, это скорее неиссякаемая пещера разбойников, в которую в любой момент можно войти, если знать кодовое слово. Кодовое слово же к этой пещере даётся совсем не способностью воображения. Оно скорее лежит во встречаемом актуальном мире, который циркулирующие виртуальные образы могут неумышленно или умышленно заслонить (воображение Али-Бабы меньше воображения Касима).