про гессе, буддизм и тему воспитания в контексте немецкой картины мира

Столкнувшись с новой кризисной ситуацией на рубеже веков, культура предприняла очередную попытку преобразоваться, что впоследствии привело к формированию модернисткой эстетической и философской программы.

Сфера воспитания также нуждалась в реформах как педагогических, так и мировоззренческих. На почве немецкой картины мира постепенно укреплялась идея подчинения личности ребенка антигуманным концепциям государственной машины. Апология насилия по отношению к детям и взращивание в процессе воспитания идеологии национал-социализма привели к таким крупным историческим катастрофам, как Первая мировая война и Вторая мировая война.

Первыми внимание на протекающие в немецкой культуре деструктивные процессы обратили непосредственно немецкие классики. В том числе и Герман Гессе.

Творчество Г. Гессе основывается на удивительном дуальном мировоззрении, которое совмещает в себе традиции Запада и Востока. Осмысливая отрицательные культурные метаморфозы как некомпетентность Запада в решении основополагающих вопросов бытия, Гессе прибегает к восточным философским и религиозным тактикам. Делая индусов и китайцев «своими святыми», писатель вводит в свои тексты максимы из буддизма, индуизма и даосизма.

Не исключаем также тот факт, что такое отношение к Востоку со стороны модерниста продиктовано его детским опытом «общения» с трудами восточных мастеров, чьи биографии и жизнеописания Гессе читал вместе с трактатами. Соответственно, Гессе как никто другой ощущает влияние детского постижения основ действительности на последующие этапы становления личности. Дети весьма восприимчивы и чувствительны, поэтому их воспитание должно быть в первую очередь гуманным. Также воспитание должно ориентироваться на процессуальность, которая в свою очередь выражается в постоянной изменчивости мира и, соответственно, представлений о мире.

Такое понимание действительности также продиктовано философией буддизма. В течение своей жизни человек должен следовать по пути к обнаружению своего «атмана». Атман в буддизме – это «вечная, неизменная сущность», Абсолют, «высшее Я». В романе «Сиддхартха» (1922) Гессе существенно изобразил движение в сторону приобретения этого «высшего я», но данный текст является своеобразной подготовкой к «Игре в бисер», впрочем, нельзя отрицать его художественную самостоятельность и самоценность. Интересно, что некоторые эпизоды «Сиддхартхи» и «Игры в бисер» перекликаются между собой, указывая на общую идеологическую основу произведений. Например, и Кнехт, и Сиддхартха находятся в процессе духовного движения, они занимаются самосовершенствованием, уделяют огромное внимание духу и первоначально обособляются от бытия в его обывательском виде. Однако столкнувшись с духовным кризисом и оказавшись в состоянии внутреннего конфликта, герои все-таки меняют вектор направления, что приводит их в русло мирской жизни.

В романе «Сиддхартха» главный герой «растворяется» в бытовых делах, при этом его потребительские интересы выходят на первый план и подчиняют мировосприятие героя материальному началу. Дальнейшее развитие сюжета показывает, что Сиддхартха вернется на правильный путь, который по итогу приведет его к цели. Такое духовное «обрамление» (начало пути и его конец) мирского жизнеописания Сиддхартхи указывает на негативное отношение со стороны Гессе к исключительно праздному времяпрепровождению, однако, оказавшись в таком контексте, герой способен понять сущность контраста духовного и мирского, и способен по окончанию пути познать его (движения) бесконечность и необходимость. Сиддхартха, будущий Будда, становится лодочником, буддийской версией Харона, чья задача перевозить людей через реку и переводить этих же людей из «суетной смерти» в «смерть блаженную», при этом «блаженная смерть» понимается «смертью» с христианской точки зрения, на самом деле в буддийской концепции эта «смерть» является спокойствием, к которому стремится каждый буддист. Сиддхартха, становясь воплощением умиротворения, освобождается сам и освобождает сына (которого зачал в мирской период) от оков своего влияния. В данном случае мы наблюдаем исключительно восточную концепцию воспитания: ребенок отстраняется от родителя, авторитетность родителя нивелируется, сам же родитель, который прошел путь своего духовного преображения, представлен как буддийский страдалец. Но что из себя представляет буддийский страдалец и как он оппозиционирует страдальцу христианскому?

На пути к приобретению «атмана» человек вовлекается в «сансару» – круговорот или, иначе говоря, цикличность перерождений. В каждом своем воплощении личность сталкивается со страданием, через которое должно произойти очищение и совершенствование кармы. Исходя из заработанной кармы, дается новая жизнь, которая приближает совершенствующегося к обретению «нирваны». «Нирвана» является тем самым спокойствием, квинтэссенцией безмятежности и умиротворения. Следуя своей «дхарме» (долгу) в определенном воплощении и проживая страдание, которое в данном случае можно оценить как средство и инструмент для воздействия на свою карму, буддист ставит перед собой цель – достичь последней стадии становления сущности, которая полна умиротворённости. В качестве иллюстрации обозначенной концепции используется метафора воды без движения, в которой отражается небесная гладь. Личность человека должна быть гиперболизированно размеренна, чтобы в ней отразился весь ее приобретенный в процессе духовного и физического движения опыт. При этом сам человек не выходит из этого движения постольку, поскольку из него не выходит сам мир, но вместе с этим человек остается, якобы, недвижим, то есть спокоен и, на наш взгляд, равнодушен. Бытие претерпевает постоянное изменение, вечное преображение, как циклична природа, так циклично и изменчиво все, в том числе и человек как неотъемлемая часть этого мира в его абсолютном понимании. Изменчивость мироздания в буддизме, к слову, представлена термином «аничча» – это принцип изменчивости абсолютно всего: если человеку или миру и его иным составляющим плохо – это нормально и временно; если человеку и, опять-таки, миру наоборот хорошо – это временно и нормально. В этом и заключается идея перманентной трансформации Вселенной, ее многогранная метаморфозность.

В романе «Игра в бисер» (1943) наблюдается схожая с «Сиддхартхой» философско-эстетическая ситуация, но буддизм в данном тексте становится не целью, а одной из онтологических систем, которая преобразовывается в художественный уровень текста и оказывает влияние на «пульсацию» смысла и, соответственно, сюжета. По сути, через буддийское мировосприятие Гессе показывает несовершенство западных традиций, указывает на «бреши» в культуре Запада, и в то же время подтверждает ее необходимость для человека мыслящего и сострадающего.

В «Игре в бисер» повествование ведется от лица историка XXV века, который, желая зафиксировать трагизм личности выдающегося гения, обращается больше к легендам, чем к конкретным фактам бытия Магистра Игры. В предисловии от лица этого же повествователя сообщается о нравственном, эстетическом и культурном упадке двадцатого века. По сути, Гессе говорил про актуальную для него действительность – фельетонную эпоху, для которой девальвация слова вполне себе нормальное явление. Фельетон – это гиперболической формы редукция смысла и языка в его системном понимании. И вместе с этим фельетон – это мода и основной словесный продукт, которым питается псевдоинтеллектуальный потребитель. Можно также обозначить такого рода текст как симулякр, так как фельетоны, судя по словам повествователя, выпускались постоянно и в огромных количествах, а также на разные темы. Все это было обусловлено общественным интересом, который основывался на предчувствии конца культуры, то есть в основе такого интереса находился страх: «эти люди с их детскими головоломками и образовательными статьями вовсе не были ни простодушными младенцами, ни легкомысленными феаками, нет, они жили в постоянном страхе среди политических, экономических и моральных волнений и потрясений, вели ужасные войны, в том числе гражданские, и образовательные их игры были не просто бессмысленным ребячеством, а отвечали глубокой потребности закрыть глаза и убежать от нерешенных проблем и страшных предчувствий гибели в как можно более безобидный фиктивный мир» [13 с. 15].

Такую же попытку сбежать предприняла и интеллектуальная составляющая общества. Орден, по сути, занимается тем же, чем занимаются и обычные жители угасающей цивилизации: подчиняясь страху, они стремятся избавиться от его оков через погружение в игровую деятельность, правда, предмет этой игровой деятельности и ее средства были противопоставлены массовой игре в силу природной специфики первой. Игра в бисер Ордена – это квинтэссенция духа в его стагнации. Хоть дух в формате Касталии и переживает свою наивысшую степень реализации (отсюда и возникает утопический окрас), всё-таки до конца быть полноценно реализуемым он не может из-за оторванности от мира. Чтобы избавить дух от навязанной ему искусственной стагнации, необходимо «спуститься с горы», направиться в люди и к людям. Ощущая эту потребность духа не быть социальной редукцией, Кнехт покидает Касталию, чтобы делиться своими достижениями с обществом, чтобы посредством прогресса духовного и интеллектуального всё общество, а не только его часть, смогло преодолеть страх, кризис и «закат» Европы.

Некасталийцы же в отличие от Магистров и их элитных учеников играли в праздные игры, где потребность и инстинкт были эквивалентом духа. Бессознательно стремясь к духовности, но не достигая ее из-за разногласий и разобщения, потерявшее свою элитарность общество двигалось по неверному пути, что впоследствии оказывало деструктивное влияние на цивилизацию и мир в целом.

Г. Гессе остро ощутил необходимость возврата высокой социальной ответственности и дидактических принципов, в основе которых не лежат насилие, зависимость от социального статуса и равнодушие. Общество двадцатого века с выученной беспомощностью оказывалось в зоне своего культурного предела – в точке крайнего отчаяния, усталости и отказа от духовности. Решением этой проблемы не мог быть исключительно буддийский подход к декодированию бытия. Наряду с буддизмом Г. Гессе прибегает к реализации христианской концепции и концепции даосизма. В «Сиддхартхе» христианства и даосизма практически нет, и это обусловлено собственно проблематикой текста. «Игра в бисер» наоборот становится испытательной площадкой для разных конфессий.