последняя ночь в

3. Tbl vvresh mn:ye

никогда никем
никогда и ни с кем
твой венок из цветов
цвета в алый рассвет
не забыть до утра
буду дальше никем
руки словно каток
но останусь ни с чем
буду дальше ни к месту
ты так любишь стесняясь
прикасаюсь к одежде

снова боль до утра
но она же моя
не забудь никогда
руки - холод - зима
поменяет тебя
поменяет меня
ты коснешься
боишься
не нужно
себя
больше мучить

подписи, числа
давно очевидно
в страхе понять
и опять
и опять
в нем же забыться

 В 14:20 Лиза уже была на ****ой. Она боялась опоздать — каждый раз, когда казалось, что есть ещё куча времени, она умудрялась задерживаться, — и хотела посмотреть округу станции. Поднимаясь по эскалатору, Лиза нашла на карте ближайший магазин, чтобы заранее купить киви.

 Взяв 7 — эта цифра ассоциировалась у неё с Сашей — штук, она встала в очередь. Кассы самообслуживания не работали, кассирша, как бы ни старалась, не могла работать быстрее, а количество людей, снующих по магазину, начинало тревожить. Расплатившись и выйдя на улицу, Лиза облегченно выдохнула. Взглянув через окно на бедную кассиршу она насчитала 7 человек, которых той, с её неработающими суставами, нужно было обслужить, а ведь это только те, кто стоял в очереди.

 Подъем на эскалаторе, который Лиза, как обычно, не учла, и поход в магазин отняли все время, заложенное на одинокую прогулку вокруг станции, и она решила дождаться подругу у метро. Ровно без семи минут обозначенного времени, когда станция метрополитена была прямо перед ней, телефон завибрировал от уведомления.

 «так слушай встреча отменяется, я слегка задерживалась, а эта ебанутая сгорела

извини что так поздно»

 Лиза пустым взглядом смотрела на экран. Выключила-включила его.

 Убрала в карман и поняла, что хочет закурить. Сигарет не было — она брала их исключительно у Саши. Снова достала телефон, написала ответ.

 «окей, я тгд просто погуляю тут. во сколько и куда на репетицию?»

 Убрала и пошла обратно в магазин. Опять уведомление.

 «туда же, куда в прошлый раз в 18»

 «оке»

 Лиза сорвала джекпот, но вместо денег ей на голову свалилась куча тревог и беспокойств. Толпа людей, отмененная встреча, желание курить, еле движущаяся очередь и семёрки, семёрки, семёрки. Лицо кассирши, стекающее на пол вслед за выпавшими от химиотерапии в попытках излечить саркому волосами, ни о ком не думающие покупатели, чуть ли не ходящие по ногам, дышащие в спину, все ожидают одного — когда эта очередь сдвинется. С каждым вышедшим человеком казалось, что движение только замедляется. В эпоху всеобщей цифровизации всегда найдется индивид, настолько не замечающий ничего вокруг себя, что везде таскает исключительно наличные — хорошо ещё, если не мелочь — и сегодня они все — все семеро на целый мир — собрались перед ней. Голова кружилась, воздух становился все более сдавленным, чувство того, что она заставляет людей позади себя ждать, усиливалось, а подруга, на которую она хотела потратить весь день, даже не предложила ей встретиться перед репетицией взамен отмененного визита. И опять семёрки. И опять движение, но… но расщепление, как и очередь, не может быть вечным, и вот она уже у кассы, достает из сумочки паспорт, прикладывает телефон к терминалу и, в этот раз неслышно, выдыхает.

 Выйдя из магазина, Лиза, с сигаретой во рту, поняла, что у неё нет зажигалки. Пока в голове распадалась одна небольшая вселенная, на губах промелькнуло лишь «блять». Не желая возвращаться обратно, она посмотрела на карте ближайший продуктовый или табачный, но до всех было идти дольше, чем хватило бы её терпения. Вернуться пришлось. В этот раз очередь шла быстрее — последние идейные противники безналичной оплаты уже отоварились — и уже за это Лиза слезно благодарила небеса.

 Наконец купив зажигалку и закурив, Лиза, чтобы окончательно успокоиться, построила маршрут к достаточно удаленному от метро парку и неспеша пошла туда. Нахождение на природе, пусть даже её симулякре, помогает найти единение с собой и с миром. Воздух морозил пальцы, сигарета тянулась тяжело и медленно, но Лиза больше не откашливалась — за неделю привыкла. Достала телефон убедиться, что идёт правильно, проверила уведомления. Пусто. Убрала телефон.

 Снова достала — посмотреть время. 14:49.

 «Точно. У неё же ещё репетиция вечером. Хоть там увидимся».

 Уже от этой мысли стало немного свободнее.

 Людей в парке было не так много. Идя по тропинке, старательно очищенной от снега, который сгребли к стоящим вдалеке деревьям, Лиза ощутила духовный подъём и облегчение, будто обод, сжимающий голову, растворился. Природный островок вблизи центра города оказывал целительное воздействие, затягивая тихую бездну внутри. Её повседневности этого не хватало.

 Оставив недавно приобретенную камеру в номере, она немного пофотографировалась на свой телефон, побродила по ухоженным тропинкам и, скурив еще одну сигарету, отдохнула на парковой скамейке. Она была благодарна курению за такие моменты, когда, в одиночестве находясь на улице, хочется просто встать, подумать, осмотреть что-то, или присесть и отдохнуть, смотря вдаль — но выглядеть как идиот, бесцельно остановившийся у случайного столба, совсем не хочется, и можно оправдательно закурить. Смотрите все: я не стою у мусорки, я курю. Окончательно придя в себя, Лиза решила еще немного пройтись по парку, где-нибудь пообедать и поехать на репетицию.

 Мощёная дорожка вела под еловыми ветками вглубь заснеженной опушки на отшибе разрыхлённого озерами парка. Наблюдая за снежинками, падающими между тонкими ветками-костями, Лиза ощущала детскую радость. Заострив взгляд на одной снежинке, крупной, по форме напоминавшей сердце, она увидела блик Солнца, выстрелом прошедший через её тонкие грани. После этого декабрьские тучи, словно при перемотке, накрыли всё небо. Роща погрузилась в тень. Снежинки становились толще, крупнее, и через какие-то пару мгновений из-за снегопада ничего вокруг не было видно.

—Что ж ты так переживаешь, если обещала больше не? — Низкий голос произнес откуда-то над ухом.

 Лиза сохраняла внутреннее спокойствие, но от неожиданности оглянулась. Вокруг никого не было. Становилось холоднее.

 Над головой что-то вспорхнуло. Задул ветер, и над ближайшей в поле зрения веткой выписался силуэт совы. Два янтарных глаза смотрели на девушку из темноты.

—Сама же зарекалась, помнишь?

—Да, но сейчас..

Сова наклонила голову в ожидании завершения фразы. Его не последовало.

—Что сейчас?

—Сейчас, кажется, всё по-другому, — Лиза улыбнулась. — Сейчас я чувствую себя нужной, я чувствую близость, я чувствую… я что-то в принципе чувствую.

 Голова совы вывернулась, и теперь клюв был сверху. Глаза, пульсируя, увеличивались.

—Да-а? Вот как. Интересно.

—…

—А почему, ты думаешь, она опоздала на встречу? Почему все отменилось?

—Не знаю. Это не мое дело, она описывала характер этой A. и предупредила, что все отменилось. Да, поздновато, но…

—Что «но»? Ты думаешь, что все пройдет так, как надо тебе? Ты думаешь, она не променяла последний день с тобой на кого-то другого? Ты ведь сама мистически веришь в то, что она — самое близкое, что у тебя есть, так может, стоит остановиться и задуматься? Может, стоит отстраниться? Держать дистанцию? Зачем ты оправдываешь её и ранишь себя? Даже сейчас ты видишь, чем всё кончится, зачем врешь себе, что в этот раз всё будет иначе? 

 Лизе нечего было ответить голосу разума. Она всё понимала и головой, и сердцем, но не могла не отдаться той сказке, которую бессознательно придумывала себе всю последнюю неделю. Это была её сёдзе-манга, и Лиза рисовала в своей голове самую радужную концовку из всех, хотя где-то внутри, ещё на третий день встречи, она поняла, чем всё закончится.

—Будь осторожнее со всем этим. Ты же знаешь, что мне не всё равно. И тебе снова будет больно.

 После этих слов нарисованный мир, казавшийся более реальным, чем тот, куда она вернулась, начал распадаться на клетки шахматной доски, чтобы затем соединиться в её сознании.

 Лиза моргнула, закурила и пошла к выходу из парка.

 Теперь, её внутреннее ощущение печального конца не давало ей покоя. Да, они знакомы с Сашей всего неделю. Но разве этого мало, чтобы узнать человека и привязаться к нему? Проникнуться симпатией? Что вообще есть человеческие отношения, если их невозможно понять без времени? Последний год одиночество не было особой проблемой для Лизы, но, если вдруг случалось повестись с кем-то, кто, кажется, способен был его сгладить, то она сажала себя на поводок, пусть каждый раз, когда этот поводок приходилось обрубать, становилось всё больнее.

 Её семья не отличалась особым богатством — скорее, характеризовалась твёрдым средним классом. Требования к девушке были высокие, порой даже слишком, что нередко кончалось конфликтами, но спустя годы Лиза была благодарна родителям за тот уровень воспитания и образования, что она получила. Высокие запросы к себе формируют высокие запросы к окружению, но мало кто мог им соответствовать.

 Большинство школьных друзей разъехались по разным городам или странам, а университет, пусть и считался престижным, лишь сильнее укреплял разочарование в людях. Вместе с отчуждением повышалась и тревожность — сближаться стало совсем тяжело. Работа журналистом вынуждала общаться с людьми, но и они большей частью оставались где-то на фоне. Лиза всё сильнее замыкалась в себе, эскапизм стал частью повседневности.

 Тоска по школьным временам съедала, одиночество становилось невыносимым, а побег от реальности переставал работать. Скорее, реальность начала перекладываться на очередной сериал, просмотренный за неделю, и выход из неё могли дать только наркотики. Но Лизу никогда не интересовала эстетика декаданса. Осознав, куда всё идёт, она решила начать посещать психотерапевта, чтобы и поговорить было с кем, и постепенно разгребать накопившиеся проблемы.

 Врач был приятным мужчиной средних лет, женатым. Но уже на третьем приёме Лиза начала замечать, что их взаимоотношения перерастают в нечто большее. Четвёртая встреча прошла в ресторане. Пятая — в отеле. Терапия была окончена. Теперь она — обыкновенная любовница состоятельного мужчины. Она понимала, что поступает ужасно, но ничего не могла с собой поделать: её влечение к этому человеку было выше её моральных принципов. Тогда ей казалось, что он единственный, кто способен понять её и заполнить ту необъятную пустоту одиночества, с которой она жила с поступления в университет.

 Но со временем чувство вины и боль нарастали — так продолжаться не могло. Эмоции, после долгого затишья вулканическим извержением бьющие из неё, приводили к истерикам, нервным срывам. Лизе становилось всё тяжелее работать: каждая минута без него была наполнена подозрениями и страхом быть брошенной. Она ревновала его к жене, другим пациентам, коллегам, и в то же время хотела быть рядом с ним, снова ощутить его присутствие. А потом он ушёл. Без долгих предисловий, разговоров — написал СМС, и всё. Она попыталась дождаться его у больницы по окончании смены, лишь бы узнать, что случилось, почему всё должно заканчиваться так, но, как ей сказали в приемной, он уволился, а новое место работы было неизвестно. Щелчок пальцев — она в ванной, руки — в порезах, в желудке — блистер транквилизаторов, вино и водка, и кажется, что смерть неизбежна — да и сожалений никаких нет, — вот только, словно ведомая плохим предчувствием, Лизу решила проведать мать. Скорая — пара месяцев в психиатрической больнице — новая жизнь. Лиза понимала, что привело к такому, и больше не могла допустить повторения этой ситуации. Она любила жизнь, любила людей, не смотря на свою отчужденность, и точно не хотела умирать, но неконтролируемые эмоции, вызванные разрывом с человеком, в котором она видела не просто любовника — она видела в нем родственную душу — привели к такому исходу.

 С тех пор Лиза решила более скрупулезно подходить к вопросам своего психического здоровья. Государственный дневной стационар, проверенный, опытный врач — в этот раз девушка — и разговоры с голосом разума, который ей нравилось представлять совой, ласково названной Чумазью. Но самое главное — она решила быть менее требовательной к людям, оставив прошлую себя позади. У неё появилось много знакомых, каких-то она даже могла назвать близкими, однако тесно сойтись ни с кем с тех пор не могла, говоря себе «больше, пожалуй, никогда» каждый раз, когда что-то подобное намечалось на горизонте. Эта сдержанность была холодной, что роза на снегу, но именно она помогала ей сохранять рассудок и не доводить дело до неконтролируемого срыва.

 Но с Сашей кажущаяся необходимость дистанции начала пропадать — Лизе самой хотелось этого. Актриса, словно сошедшая с подиума, приятная и внутренне, способная поддержать разговор, сдержанная, ловко владеющая своим телом; кажется, Лиза снова начала влюбляться. Она отдавала себе отчет в том, что это не романтическая любовь, но что-то большее: что-то, что помогло бы ей отогреть эти холодные розы, и наконец посадить их в теплом летнем парке; что-то, у чего есть безграничный потенциал для каждой из них. Лиза приняла свое осознание того, куда все идёт, но, поскольку чувства не были романтическими, она позволила ему потонуть в сладости каждого разделенного с Сашей момента. Когда они были вдвоем, они могли говорить обо всем, пока фоном шли китайские фильмы или модные показы; Сашина искренность, доброта и заинтересованность пленили Лизу: она никогда не сталкивалась с кем-либо подобным. Уровень интимности при простом разговоре казался ей чем-то доступным только давно влюблённым друг в друга. Но Чумазь говорила другое. Ей нельзя было не верить, её можно было только заглушить, и Лиза слишком долго позволяла её голосу тонуть в нектаре платонической любви. Волнения, так давно не посещавшие её в личных взаимоотношениях, возвращались. Недоверие и паранойя собственницы росли с каждой минутой Сашиного молчания. Сказка рушилась, сёдзе-манга перетекала в реальность, но Лиза, хоть и думала, что приняла это, ради интереса решила, что отдастся своей фантазии до конца — просто посмотреть, что из этого выйдет. Она написала Саше.

8.41421356237… Repetiu,i:ya/otkroveni:ye

в твоих зрачках сердца
у тебя девять жизней, знаю,
хотелось бы, но никогда
я пропадаю в тебе, таю
станет тепло, но ты одна
пишешь картины, манишь тканью
я ночь, молочная луна
на небе тушью растекаюсь
брелок на память, навсегда
ты на ключах моих, прощаю
тебя, себя, опять зима
придёт. я снова отпускаю
тебя, себя и как тогда,
играя с жизнью, потеряюсь

 Даже на репетиции, выступая на сцене, Саша была бесподобна. Всё то ярко-слепящие великолепие, которое Лиза наблюдала за ней в повседневности, концентрировалось в сценическом образе, поведении и выходило наружу. Она не просто проживала роль, она была ею. Все остальные из актерской группы блекли на её фоне. Когда Саша была на сцене, Лиза, стараясь подобрать лучший кадр, невольно фотографировала только подругу, которой была отведена главная роль: она слишком затмевала своих коллег. Вера в происходящее на сцене не подвергалась сомнению ни на секунду.

 Фотография слегка смазалась. Лиза вспомнила Чумазь и её слова. Но магия сказки брала верх над холодной рассудительностью, и она отдалась созерцанию и запечатлению Сашиной игры. Она поверила, что её холодные цветы, застывшие на подоконнике, отогрелись. Что теперь тёплые цветы — яркие, согревающие — будут помогать ей двигаться дальше. Ведь теперь она была не одна.

  Когда Саша играла, она чувствовала свободу. Когда взгляды публики были обращены на неё — чувствовала себя живой. Чувствовала единство. Она отдавалась каждой репетиции, выкладывалась на полную всегда, будь то простое заучивание реплик или финальный прогон перед выступлением.

 Впервые выйдя на сцену в 15, она поняла, что останется на ней надолго. После репетиций в театральном кружке, на которых Саша нехотя появлялась по настоянию родителей, то выступление стало настоящей отдушиной. Она продемонстрировала на сцене всю себя, пропущенную через сценарное и режиссерское видение, и впервые с 13 лет почувствовала себя собой. Впервые за почти 3 года осознала себя единым целым.

 Богатая семья, обозначенные перспективы — Саша росла в любви и заботе, всегда окруженная теплом и вниманием. Но спустя пару недель после своего тринадцатилетия начала замечать, что люди смотрят на неё не так, как на всех остальных. Она ощущала что-то иное, враждебное, в отношении к себе. Подруги, учителя, одноклассники, знакомые по кружкам — все они, смотря на неё, будто ждали чего-то. Ей казалось, что она всегда что-то кому-то должна. Что-то, чего она не могла дать. Она чувствовала вину за это. Ей казалось, что все вокруг ненавидят её. Начала видеть заговоры против себя, перестала доверять.

 Но если с чужими людьми она была сдержанна, то с семьей — откровенна. После очередной ссоры она кое-как донесла родителям свои чувства. Затем — психиатр и работа с психологом, которые, пусть и помогали ей стабилизировать состояние, не могли вернуть чувства нормальности. Каждый раз, общаясь с кем-то, Саша ощущала раздробленность в себе, постоянную вину. Из взаимодействия с другими оно перетекало в повседневность. Ни таблетки, ни забота, ни терапия не помогали, но она продолжала жить, как могла.

 В один момент увлёкшись театром, она с головой ушла в него, бросив модельное, которому посвятила 6 лет. Занятия группы вел перспективный, но неопытный наставник, и после нескольких месяцев упорной работы Сашино разочарование почти достигло предела. Однако родители убедили её продолжить занятия хотя бы до первых нескольких настоящих выступлений, чтобы уже потом решить, надо ей это или нет.

 Из-за театра ухудшалось её состояние: он вытеснил всё, кроме учёбы. Но Саша не хотела разочаровывать родителей — она видела, сколько усилий они в неё вложили. Прислушавшись к советам, она решила довести дело до конца и, скрепя зубы, отдалась репетициям. И её отдача возымела эффект. Выступив на сцене, она впервые за долгое время ощутила себя собой. Взгляды из темноты зрительного зала больше не требовали — они восторгались ею. Теперь Саша поняла, как снова ощутить себя целой. Нормальной.

 Это состояние целостности было с ней только на сцене и какое-то время после —пока она на встретила Лизу. Лиза была единственным человеком, который смотрел на неё так, будто она никогда не сходила со сцены. Её присутствие затягивало раны, которые Саша наносила сама себе в попытках понять, что с ней не так.

 Каждое Сашино движение было четким и последовательным. Каждая реплика была произнесена не ей, а персонажем, которого она играла. Но Лиза видела, как сквозь эту роль просвечивает настоящая Саша, она замечала каждый блик, проходящий сквозь решето роли. Она была пленена этим ещё в прошлый раз — нет, она была пленена этим всегда, когда Саша была рядом. Но именно на сцене, в поставленном кадре её грация и харизма раскрывались по-настоящему. Лиза очень хотела увидеть её игру во время постановки, а не на репетиции.

 Первые Сашины отношения начались в 17, и продлились полгода. Инициатором разрыва была она, причиной — скука: он не мог дать ей ничего нового, а самочувствие рядом с неопытным подростком не улучшалось. Они разошлись мирно, но на тот момент Саша поняла, что не найдет любви или хотя бы романтического комфорта у ровесников. В научных целях она попробовала посмотреть в сторону более зрелых мужчин, но, пусть с ними было выверенней, они умели (или делали вид, что умеют) ухаживать, от скуки это не спасало. Зато манипуляции, с помощью которых она держала уверенных в себе мужчин на поводке, очень даже увеселяли. Дорогие рестораны, подарки, важные роли — она получала все, что хотела, просто существуя. Но чувство вины нарастало с каждым оказанным ей знаком внимания, и Саша решила прекратить такие игры.

 Она нашла себе любовника, сначала одного, но регулярные встречи с одним надоедали. Появился второй, третий. Количество сердец, разбитых ею, увеличивалось с каждым месяцем, старые связи приедались, и новые, если появлялись, тут же их вытесняли. Ни в ком она не видела чего-то большего, чем тёплый вибратор — иногда ласкающий, иногда говорящий что-то умное, но по-прежнему имеющего одну главенствующую функцию.

 Со временем такие непостоянные связи начали усиливать Сашину диссоциацию. Разрыв между ей повседневной и ей сценической увеличивался — и в один момент, решительно оборвав все подобные контакты, она уехала в загородный дом, месяц провела с семьей, пытаясь найти себя. Ничего, кроме пустоты и театра.

 Она ненавидела себя за это. Осознание всех перспектив, которые она променяла на сцену, угнетало; ей хотелось забыться. Она никогда никого не любила. И что за жизнь она выбрала — выступать ради слез и аплодисментов тех, кто вне сцены всегда требовал от нее что-то, но, стоило ей только выйти на подмостки, как они все начинали видеть её… ей. Только тогда они могли что-то ей дать. В то же время выступления на сцене — единственное, что закрывало дыру внутри неё — и теперь она чётко осознавала этот пробел.

 Гуляя по лесу с отцом, она пыталась найти ответы в корнях и ветвях деревьев.

—Ты можешь поговорить со мной о том, что тебя беспокоит.

—Да вроде всё более-менее, — интонация выдавала её.

—Саш, девушки твоего возраста, у которых всё более-менее, не срываются в деревню на целый месяц, каждый день проводя в одиночестве. Мы с мамой волнуемся. Я волнуюсь.

 Саша решила быть с отцом искренней. Начав издалека, она рассказала ему обо всех своих переживаниях, и он внимательно её выслушал.

—Спасибо, что поделилась.

—...

—Твои переживания не должны быть обращены к Богу. Бог — это любовь. А мы с тобой — люди. Откуда любви знать, в чем смысл, если это лишь набор чувств, возникающих между двумя?..

 Её отец часто говорил о Боге в подобном ключе, хотя назвать себя верующим точно не мог. В подростковом возрасте Сашу смущало такое противоречие, и мать была ей куда ближе, но сейчас Саша чувствовала, что понимает, о чем он говорит.

—...не нужно замыкаться. Как ты открываешься миру на сцене, так попытайся, хотя бы попытайся, открыться ему в повседневности, ведь люди далеко не настолько ужасны, как тебе может казаться...

 Он еще долго распинался. Этот разговор помог ей, и уже через два дня, которые она решила провести в более тесном взаимодействии с родителями, помогая им в уходе за садом, она вернулась в город.

 В перерывах, когда Саши не было на сцене, она помогала Лизе с фотографиями, подсказывала, на ком и в какой момент сфокусировать внимание. В такие моменты Саша казалась куда живее, чем обычно. Лиза не то чтобы нуждалась в помощи, но и отказаться от Сашиного содействия не могла: разделяя с кем-то рабочие или творческие обязанности, она чувствовала особую близость.

 С 13 лет Саша не водила ни с кем близкой дружбы. В знакомых она видела змей, готовых в любую секунду обвиться вокруг её шеи, почти всегда держала дистанцию. Немного повзрослев и прислушавшись к словам врачей и отца, она позволила себе сближаться с некоторыми людьми, пыталась формировать связи, доверять. Но видя, вдобавок к постоянному требованию, в других ту же пустоту, что она бесконечно ощущала в себе, она уставала от таких отношений и сводила их на нет. С Лизой такого не было.

 Сейчас её окружение — пара знакомых актрис, критиков и мальчиков, давно посаженных на цепь, которых можно было подозвать, когда удобно — и они объявлялись. На дни рождения звала людей из труппы, интересующих её медийных персонажей и старых знакомых, внезапно возвращавшихся в её жизнь прямо перед празднованием. Но отмечала их она исключительно ради статуса и потенциальных знакомств.

 После каждого такого празднования ей нужна была минимум неделя, чтобы прийти в себя: 7 хороших постановок — по пьесе на каждый день — и театральная практика в одиночестве. Она сама, с помощью мебели и одежды, выстраивала мизансцены у себя дома, наряжалась самым безумным образом, каким только могла, в таком виде фотографировалась и выходила на прогулки лишь для того, чтобы ощутить себя, как на сцене или подиуме. Только такое внимание помогало ей двигаться дальше, справляться с бесконечной ненавистью к себе.

 После репетиции Лиза ждала Сашу у выхода. Было уже темно, фонари подсвечивали падающий снег.

 Репетиции проходили в арендованном помещении: режиссёр никак не мог определиться с театром, в котором будет ставить свои пьесы. Саша характеризовала его как странного, импульсивного человека, пускавшего кучу денег на ветер, но не жаловалась, поскольку зарабатывала стабильно и много, пускай до постановки не дошла ещё ни одна из репетируемых пьес. Главное, что сподвижки к тому, чтобы выступления состоялись, были, но неконтролируемые обстоятельства и внутренние убеждения самого режиссера отдаляли дни премьер на неизвестный срок. Лизе же он показался… примечательным. Его подход к работе расходился с её ожиданиями, сформированными на основании описаний знакомых, связанных с театром, и различных источников информации, которые она шерстила в рамках работы. Да и Саша подтвердила, что никогда с подобными «театральными энтузиастами» не сталкивалась. За последнюю неделю, проводя вечера вместе, девушки успели обсудить многие аспекты театрального искусства, и Лиза с нетерпением ждала, когда полноценно сможет применить полученные сведения в работе.

 Саша, радостная, какой всегда бывала после репетиций, вышла под руку с N, которого представила Лизе ещё в прошлый раз. Увидев подругу, она подбежала к ней, быстро проговорила:

—Слушай, я сегодня поздно буду. Перекинешь фотки мне на ноут? Спасибо.

 И ушла.

 В этот момент Лиза ощутила только пустоту. Ни тёплых, ни холодных цветов больше не было.