о крыльях и боли

Сонхва думает, что нет боли сильнее, чем боль утраты. 

Его сердце – хрупкое переплетение мышц, кровеносных сосудов и чувств пламенем горящих. Сердце его хрустальное, бьется с силой легиона воинов в отчаянной надежде. Но, кажется, это сердце не может справиться со всем ураганом ударов, что рухнули лавиной. 

Любить кого-то это ценность. Имя на губах не меркнет, произносится шепотом дрожащим. Хонджун, Хонджун, Хонджун. И даже если знаешь, что однажды потеряешь, что в твоих руках он всего лишь поцелуй ветра – бережешь с каждым днем все сильнее. 

- Мне нравятся твои крылья. 

Хонджун касается невесомо. Терпеливо, боясь спугнуть, обжечься о блеск магический. Но манит сияние, переплетение цветов таких, что позавидует самый прекрасный закат. Сонхва синоним к слову нежность, великолепие вечности. И эта вечность в руках одного человека плавится, смотрит так, что дыхание сбивается.

- А мне нравишься ты. 

Его чувства не уместить в тихое «нравишься». Даже сказанное одними губами, так тихо, что слышится лишь сердцем. Он Хонджуна любит – так неприкрыто искреннее, что теряет весь смысл. Так честно, что замирает стук сердца от одного только взгляда, от одного поцелуя в требовательно приоткрытые губы. От этой любви в груди расцветали розы – мягкими лепестками укрывали сердце от тревоги и страха. 

- Я не верил в магию до момента, пока не встретил тебя, Сонхва.

Мир, покрытый тонким слоем льда, вдруг растаял. Потерял свою реалистичность, мрачное касание осеннего дождя – с Сонхва пришли самые красивые рассветы, пришла теплота и желание жить. Хонджун лежал на чужих коленях и разглядывал плывущие облака, пока тонкие пальцы методично перебирали его мягкие волосы, посылая по телу торопливые мурашки. 

- А я не знал, что такое настоящее чудо, - вторит Сонхва, целуя тонкий нос. 

И все это просто, как мозаика с идеально дополняющими друг друга деталями – плечом к плечу, с нежными касаниями, друг с другом сквозь снежную буру. Замерзая на осколках Вселенной.  

Но Сонхва никогда не был готов к тому, что хрупкое его сердце разобьется на миллиард крошечных январских снежинок. 

Казалось, ничего не должно было рухнуть. У них был построенный на двоих рай, выученный до каждой ноты чужого голоса. Были надежды, планы и безграничная любовь, похожая на тихий океан. Были они. 

В естественных жестах, в правде на обветренных губах. Были в ветре, в дожде и солнечных лучах. Переплетении рук, когда не хочется оставаться одному. 

Но есть правила. О которых ты не узнаешь, на которые закрываешь глаза, потому что иначе они уничтожат тебя и все, что ты любишь. 

Феи и люди вместе быть не могут – закон, написанный кровью и последним вздохом вымолвленный. 

- Я не позволю никому забрать тебя у меня.

Последнее, что услышал Хонджун, когда они прощались с Сонхва. Это было последнее, что он помнил перед тем, как острая боль пронеслась по позвоночнику до самого сердца. И по крупицам перед глазами объятия, обещания и его глаза. Так больно больше никогда не прикоснуться, больше не увидеть отблеск ярких линий сияния крыльев. Хонджун даже не почувствовал, как умер. Его просто не стало в одну секунду – вот так резко и без предисловия. Того самого, что длинной в жизнь.

Зато смерть Сонхва была долгой – он умирал, пока бежал до бездыханного тела возлюбленного; умирал, когда упал на колени возле него и дрожащими пальцами пытался привести того в сознание. Надежда, поиска слабого пульса – хоть на мгновение, хоть слабым трепетом под подушечками. Зря надеешься, милая фея. Тот, кто любит, платит жизнью. Розы вокруг Хонджуна черными стали, тянулись своими бутонами прямиком к замершей грудной клетке, ближе к сердцу, что больше не бьется.

И слезы по бледным щекам истощенным водопадом – он его не сберег, позволил когтистым рукам смерти отобрать. Сонхва отдал бы все секунды счастья лишь бы тот жил, лишь бы румянец с его щек не сошел – клянется, судорожно скользя по лицу. По груди в нелепой, почти смешной попытке запустить сердце галопом опять.

- Хонджун! – так надрывно кричит, будто есть шанс вырвать из тьмы.

А тот не отзывается. Только лежит, закрыв веки, будто спит крепким сном – не разбудишь. 

- Ты не можешь меня оставить. Только не из-за этих идиотских правил и законов. Только не так. 

Его крылья дрожат почти конвульсивно, с них осыпается пыльца, делая цветочную поляну блестящей в свете солнца. Оно не греет, кажется, ослепляет лучами и обжигает. 

- Я отдам что угодно, Хонджун, собственную жизнь даже. Подари мне чудо. 

Он в бессилии ложится на грудь возлюбленного, душит в себе желание разбить руки о землю, выкопать рядом с ним могилу и заживо туда лечь. И магия не сможет спасти их, дать еще шанс на вечность. Жизнь лишь забирает и забирает, то, что хранится бесценным сокровищем в твоих руках.

- Мое последнее чудо. Я не могу тебя отпустить, открой глаза. Пожалуйста.

- Я прошу тебя, взамен на всю вечность нашу, на всю магию, которая живет в этом месте.

У смерти тоже есть сердце. Смерть любила когда-то, возможно. Или она ищет во всем свою выгоду, питаясь чужой болью. Но над ухом тихим шепотом раздалось:

- Отдашь ли ты свою сущность, маленькая фея? Магию без остатка и крылья, что собирают в себе солнце? И все ради человека?

Сонхва не думает. Он лишь на секунду сжимает рубашку Хонджуна в дрожащей руке и одним губками шепчет «отдам».

И в следующую секунду его выламывает из-за адской боли в лопатках. Вороновый крик разносится по всей поляне, так больно, словно сейчас остановится сердце. Сонхва дышит загнанно, кислород хватает, как будто от этого зависит жизнь. И чувствует, как по спине струится горячая жидкость. Он падает рядом с Хонджуном, поджимая под себя ноги эмбрионом. Тело мелко дрожит, горит углем, вдохнуть страшно. Его пальцы касаются спины и натыкаются на алую кровь – она неприятно мажет спину, пачкает розы увядшие. У Сонхва на спине раны и они горят. Он видит вырванные с корнем крылья, теряющие былую красоту, и к горлу подкатывает тошнота. 

- Он стоит всей боли, - надрывно шепчет Сонхва, нервно ища чужую руку. 

Ему нужно почувствовать Хонджуна. Убедится, что не умер вместе с ним. 

Но Ким лежит такой же бледный, как и мгновение назад. 

- Вернись. Ко мне, Хонджун, ты слышишь меня?

Ладонь сжали едва ощутимо – галлюцинация, агония умирающего? Нет, касание смелеет, болезненно правильное. 

Уставшее лицо смотрит на Сонхва напугано, но все также влюбленно. 

- Хва?...Мы…оба мертвы? 

- Мы живы, Хонджун. Ты жив. 

Пак плачет сломлено, понимая, что важная часть его жизнь оборвалась, словно красная нить. Он больше не волшебство для Хонджуна, обычный человек, что может только рядом быть и протягивать ладонь, когда нужно. Что шрамы никогда не зарастут и останутся напоминанием. 

- Ты все еще волшебство для меня.

Хонджун выцеловывает каждый позвонок Сонхва, нежно касается полотенцем шрамов, когда Сонхва выходит после душа. Расчесывает его волосы и тихо шепчет, как тот красив. Он смотрит на него все с тем же обожанием, по привычке кладет волосы на колени. 

Его жертва стала лишь новым началом. И в нем весь смысл. 

- Я люблю тебя, Сонхва. Это больше чем просто нравишься. Люблю твою сущность, потому что магия внутри тебя. В каждом твоем движении. И ничто не сможет забрать это.

Целует так, словно Сонхва – его кислород. И не позволит даже смерти отобрать его.