<эпоха метаправды>

В тридцатых годах 15 века хиджры вдруг стали очень популярны (если верить луминару) разговоры о «постправде». Для кого-то это понятие было удобным средством объяснения социального мира в условиях его новой открытости, когда каждый говорит, что хочет, и верит, во что ему хочется. Адептов Ясного и Отчётливого (к которым относились представители так называемой аналитической философии) это понятие откровенно бесило: мол, правда — это эпистемологическое понятие, она не бывает пост-! (Они просто были не в курсе, что в других языках — например, в русском — различают правду и истину, и те же русские — так естественным образом сложилось — говорили именно о постправде, а не о постистине, то есть об онтологическом, а не эпистемологическом измерении.)Для метарусских же все эти разговоры были обычным государственно-капиталистическим жульничеством: они знали, что постправду придумала метазападная либеральная пропаганда, чтобы сделать вид, что её правда не всегда была постправдой, то есть что тогдашняя историческая ситуация чем-то радикально отличалась от прошлых. На самом деле государство и так называемая свободная пресса никогда и не говорили ничего, кроме постправды, просто в какой-то момент металиберальному истеблишменту понадобился новый термин, чтобы объяснить свои неудачи в воздействии на «народ» (мы, кстати, давно отказались от этого генерализующего слова, заменив его словом «навид», которое обычно идёт в паре с «индивидом»). Поэтому метарусские говорили не о правде и не о постправде, а о метаправде: метаправда — это правда о том, что все государственно-капиталистические правды — ещё те правды. Метаправда — это анархистская правда, правда по поводу «правд»: мол, в навиде все про вас и так всё знают, знают — и на самом деле всегда знали, — что, что бы вы нам тут ни плели, вы все лжёте, воруете, убиваете и т.д. Анархистская правда всегда была метаправдой в этом смысле, то есть это понятие также не привнесло ничего особо нового; но оно помогало метарусским отличать себя от обманываемых русских и обманывающих макрорусских.

Метаправда — это не конец правд и не некая последняя, высшая правда. Это скорее правда о том, что правды довольно просты, всем, в общем, известны и для этого даже не нужно никакого нового термина, в том числе и «метаправды» (так называемая дефляционная теория метаправды). Как говорилось в фильме «Сиблинг-2», метасила в метаправде, а правда — в простоте. Циничные критики писали тогда, что метаправда — это цинизм самого цинизма (метацинизм): мол, вы со своими антигосударственническими, антиобщественными суждениями превзошли в цинизме нас самих! Мол, это уже не просто «просвещённое ложное сознание», а «просвещённое ложное сознание лжи Просвещения». Метарусские действительно зашли в цинизме дальше самих циников — и таким образом наконец сломали его. Метаправда высветила основное внутреннее противоречие цинизма: цинизм предлагает очень простые объяснения очень сложным явлениям, но при этом сам остаётся внутренне сложным, «комплексным» (со всеми психологическими подзначениями этого слова). Метарусские предложили всё ещё больше упростить и всем ещё больше опроститься. Пойдя по этому пути, некоторые макрорусские (в первую очередь москвичи) смогли перестать быть циниками и обрели метасилу. А как известно, раскаявшийся москвич для Царствия Небесного ценнее иных праведных метарусских.