(часть II) МОМЕНТЫ ЦЕРКОВНОГО ВЛИЯНИЯ В ПРОИСХОЖДЕНИИ И ИСТОРИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ МОЛДАВСКОГО ЯЗЫКА

Алексей Матеевич

(Часть II, начало здесь)

....С этих пор он приобретает преобладающее значение у жителей названных областей. При своем церковном авторитете он становится языком грамоты. Позднее он вводится в канцелярии и всякие общественные учреждения молдавских княжеств. На нем составляются государственные бумаги и акты в целях придания им характера священной силы и ненарушимости.

   Славянское влияние длилось более 700 лет (900—1640). По отношению к народному языку молдаван в области церковно-общественного быта оно обнаружилось в том, что многие церковнолатинские термины, унаследованные от первой христианской общины, стали забываться, а их место в языке занимали соответствующие славянские слова. Недостававшие понятия, появившись у народа, также, конечно, вносили в язык солидный запас славянских элементов. А таких понятий, несомненно, было очень много. Между римским христианским влиянием первых веков и славянским влиянием болгарской церкви была, конечно, огромная разница. Там мы имеем дело с ранними всходами церковной жизни, которой еще было далеко до вполне определившихся зрелых форм ее. Разумеется, и отражение этих всходов в языке могло выразиться в формулировке лишь самых элементарных понятий (бог, ангел, троица, воплощение, воскресение и др.). Другое дело болгарская церковь, получившая от византийской по ее примеру совершенное и окончательное устройство. Тут мы видим не только определенное, веками подготовленное церковное устройство, но и известный вероисповедный облик (греко-восточный). Все это требовало новых понятий, которых до того времени в языке молдаван не могло быть. Эти понятия вместе с их славянским обозначением и входили в язык, дополняя таким образом уже существовавшие латинские церковно-богослужебные элементы его и своим священным духом усугубляя его церковный характер.

   Роль славянской речи в образовании церковномолдавского языка можно, таким образом, назвать завершительно-подготовительной. Благодаря ей, молдавский язык окончательно приспособляется к употреблению в церкви и получает полную подготовку к нему. Все слова православного греко-восточного церковного обихода, кроме упомянутых раньше и еще некоторых латинских, в молдавском языке славянского происхождения. Таковы, напр., названия служб православной церкви — вечерние, утрение, осфиштание (водосвятие), часуриле и др., названия предметов церковной утвари — каделница (кадило), кристельница, священных предметов — пристал, жертфельник, народные названия праздников—Испас (вознесение), пробажинэ (преображение); такие слова, как службэ (богослужение), слэвире (славословие), благословение (благословение), проходире и огромное множество других церковно-богослужебных терминов, сплошь и рядом встречающихся теперь в богослужебных книгах и в живой речи народа. Все эти славянские элементы — остатки того отдаленного времени, когда молдавская нация принадлежала к болгарской православной церкви и молилась по книгам, переведенным с греческого св. Кириллом и Мефодием.

   К этой же исторической эпохе относится и появление в молдавском языке значительного количества греческих слов того же церковнобогослужебного смысла. Эти слова перешли к молдаванам также от болгар, которые приняли их в свой язык вместе с христианским богослужением. Вот некоторые из них: тэмые (фимиам, ладан), потир (чаша), катапетясм (церковная завеса), агязмэ (освященная вода), парастас (поминовение) и др. Нечего и говорить, что такие общеупотребительные у греко-восточных христиан слова, как литургия, панихида, амвон,— молдаване получили от славян прежде всего и удержали в своем языке во всей неприкосновенности. Так складывалась, росла и завершалась под непосредственным славянским влиянием нынешняя церковномолдавская терминология.

   Одной терминологией православно-католической церкви, как уже указывалось, это влияние не ограничилось. Оно шло не только вширь, но и вглубь. И в этом направлении оно едва ли не более значительно. Церковный дух славянского языка действительно сообщал торжественность всему, что им проникалось. Недаром господари Молдавии составляли государственные документы на славянском языке, а позднее даже молдавские акты начинали и заканчивали двумя, тремя славянскими фразами. Они умели чувствовать то священное величие, которым запечатлевал этот язык все то, что на нем говорилось и писалось. Вот это-то священное достоинство, передавшись глубокому и постоянному воздействию языка молдаван, углубило и обогатило уже существовавшие в нем молитвенные свойства, окончательно закрепив за ним характер и звание богослужебного языка.

   Таким образом, когда наступило время возвращения молдавского народа к национальной церковной жизни, у него был уже вполне сформированный язык церкви, приспособленный к богослужебному употреблению как со стороны внешних форм, так и со стороны внутреннего содержания. Последовавший затем перевод книг Св. писания, а также богослужебных, на национальный язык отметил собой эру самостоятельного богослужебного существования молдавского языка и положил прочные основы молдавской церковной письменности.

   Эпоху господства у молдаван церковнославянского влияния нельзя представлять временем совершенного изгнания молдавского языка из церкви. В таком случае нельзя было бы говорить о внутреннем, духовном, так сказать, воздействии славянского языка на молдавский. Без сомнения, роль славянского языка была лишь преобладающей; наряду с ним богослужебная практика допускала и народный язык, потому что только при таких условиях из него мог выработаться вполне законченный тип церковного языка. Если бы он, как полагают некоторые, все это время существовал только в устах простого народа, то он так и остался бы всего лишь народным языком. Разумеется, место молдавскому языку в богослужении было отведено самое скромное; но тогда он был еще недостаточно развит для более высокого значения. Тогда он, если можно так выразиться, проходил свою школу, приспособляясь ко всей сложности религиозных и церковно-бытовых понятий. Можно, однако, думать, что уже тогда имелись молдавские переводы кратких церковных служб (вероятнее всего, разных треб: чинопоследование крещения, наречение имени младенцу и др.), может быть и некоторых книг Св. писания. В больших славянских службах были, по всей вероятности, написанные славянскими буквами ектении на молдавском языке. Это могло подать мысль к изобретению особой славянской азбуки, приспособленной для молдавской фонетики. Вот эту азбуку мы и видим в настоящее время в молдавских богослужебных книгах. Раз появилась славянско-молдавская азбука — отсюда уже прямой переход к переводу славянских книг на молдавский язык и к началу самостоятельной молдавской письменности. В таких вероятных чертах представляется постепенная эволюция молдавского языка, доставившая ему в конце концов вполне заслуженное независимое положение в церкви.

   Вместе с введением в церковную практику, молдавский язык стал мало-помалу приобретать официально-государственное значение. Сначала на нем составлялись всякие частные акты, записи, договоры, а потом стали писаться и указы воевод и господарей. Древнейшим молдавским текстом до настоящего времени считается надпись, сделанная на славянской Псалтыри в 1573-м году. Надпись говорит о том, что эта книга была подарена какой-то церкви ворником Раду и переплетена неизвестным мастером на средства некоей Томашои «для того, чтобы и ее поминали» («ка сэ айбэ ши еа поманэ»). Первыми книгами Св. писания, переведенными на молдавский язык, были шкейская (в Трансильвании) Псалтырь и воронецкий Апостол. Оба перевода относятся к концу XVI века. Не может подлежать сомнению, что существовали переводы, относившиеся к более ранним эпохам, но они или не сохранились, или же не найдены. Указанные также найдены лишь недавно, а до них древнейшими церковными книгами на молдавском языке считались другие, более позднего происхождения. По этому вопросу вообще еще нельзя сказать ничего определенного, исторически достоверного.

   Первые государственные акты на молдавском языке, как установлено, относятся уже ко времени правления господаря Симеона Могилы, отца Киевского митрополита Петра Могилы,— следовательно, не ранее начала XVII века. Переход от славянского языка к молдавскому в церкви и во дворцовых кругах не мог быть внезапным. Еще долгое время спустя после Симеона Могилы славянские акты встречаются наравне с молдавскими, а титул господаря в последних почти всегда наполовину славянский, также как и заключительные строки.

   Так глубоко было уважение молдавского народа к священному языку, который столько времени был языком молдавской церкви. Несомненно, что то же самое имело место в практике церкви,—когда она уже обладала полным кругом молдавских богослужебных книг и пользовалась независимым положением,— по старой памяти, в силу благоговейной признательности долгое еще время возносилась хвала богу также и на славянском языке.

   К половине XVII века молдавское богослужение в Бессарабии и дунайских княжествах было уже значительно распространено. Богослужебные книги, по мере своего выхода на языке страны, печатались обыкновенно в монастырских типографиях. Монастыри молдавские, как и в России, были в то время рассадниками просвещения и единственными приютами тогда еще очень скудной «светской литературы», состоявшей, главным образом, из народно-апокрифических сказаний, переводных повествований о подвигах Александра Македонского («Александру Маркидон») и описаний жизни и подвигов молдавских воевод. Этим и объясняется факт существования типографий именно при монастырях. В этих-то монастырях и были напечатаны первые переводы Св. писания и церковных книг, из которых многие еще хранятся в некоторых наиболее древних церквах нашей епархии. Потом типографии стали, конечно, открываться и в городах (прежде всего в Яссах)… Отпечатанные книги рассылались по всем церквам, где до того времени существовало только славянское богослужение, что и способствовало скорейшему распространению церковномолдавского языка в практике церкви. В большом количестве была, по-видимому, снабжена этими книгами и Бессарабия.

   Из года в год увеличивалось число типографий, росло количество изданных книг. Вместе с тем, молдавский язык все больше и больше закреплял за собой права церковного языка, пока наконец не получил полного официального признания. Естественно, возникает из сказанного вопрос: какие собственно причины подготовили переход молдавского народа от славянского богослужения к национальному, выразившийся в усиленном печатании и распространении церковных книг на родном языке? Одних упомянутых индивидуальных свойств языка для этого было, конечно, недостаточно. Нужен был посторонний, внешний толчок. И этот толчок не замедлил сказаться в начавшемся после падения Константинополя усиленном эмигрировании греков в молдавские княжества.

   Несмотря на то, что печатные богослужебные книги, служившие таким могучим фактором введения национального богослужения, местные молдаване получали первоначально от своих трансильванских собратьев,—далеко не одни и те же исторические факты подготовили почву конечному господству молдавского языка в богослужении — там, по ту сторону Карпат, и у нас, в Бессарабии. Там — царило западное влияние, здесь — восточное.

   В Трансильвании немцы, приняв лютеранство и желая присоединить к своей церкви и подвластных им молдаво-влахов, заставили их, по протестантскому принципу, перевести свои священные книги на молдавский язык. Лютеранская пропаганда и была там причиной введения молдавского языка вместо славянского в богослужебную практику.

   В Молдавии и Бессарабии определившие это введение условия современности сложились совсем иным образом.

   Вслед за завоеванием турками Константинополя (в 1453 г.) бежавшие оттуда греки в огромном количестве наводнили молдавские страны. Последние в то время достигли некоторого могущества и были известны своей враждой к туркам. В молдавских единоверных княжествах греки находили приют и убежище. Среди них преобладало духовенство и монашество. О том, как велика была в эту эпоху в Молдавии численность духовных лиц из греков, говорит тот факт, что в освящении знаменитого кафедрального собора в городе Арджеше (куртя де Арджеш) участвовало 1000 лиц белого и черного духовенства, подавляющее большинство которых принадлежало к греческой национальности. Уже с этих пор греки, основываясь в молдавских монастырях, мало-помалу приобретают влияние на церковные дела княжеств и добиваются высших административных постов в молдавской церкви. Постепенно они заполняют все обители и совершенно вытесняют из них монахов-славян и молдаван. Вот этим-то было положено начало продолжительному греческому влиянию в жизни и языке молдавского народа, продуктом которого явилась впоследствии мрачная эпоха фанариотов, господарей-греков, ставленников турецкого султана.

   В результате этого нового влияния греческий язык у молдаван, в особенности в высших кругах общества, достиг такого необычайного распространения, что Павел Алеппский, посланный александрийским патриархом Макарием для собирания милостыни в Молдавии и Валахии во времена воевод Матея Басараба и Василия Лупу, говорит, что он там усовершенствовался в знании греческого языка, который не особенно знал дома.

   Не так сильно было господство греческого языка в Бессарабии, потому что она представляла собой окраину и мало видела в своих пределах представителей высших классов общества, которые считали для себя особенной честью объясняться по-гречески. Потому-то язык бессарабских молдаван сохранил сравнительно большую чистоту от греческих элементов. Совершенно, однако, не мог избежать их и он. Греческие следы все-таки есть и в бессарабском диалекте, хотя, говоря относительно, число их не так уж велико. Выражают они, главным образом, понятия более или менее отвлеченные, более или менее выходящие из узкого кругозора простолюдина, что и указывает на аристократический характер, которым отличался греческий язык в Молдавии. Напр.: хиритисеск-—поздравляю, агонисеск — зарабатываю средства к жизни, митирисеск— ремонтирую, мынгый (манганио) — утешаю, тагма — сословие, катастих — счетная книга и др.

   Это позднейшее влияние греческого языка на молдавский было, как видно из предыдущего, на этот раз прямым, непосредственным и простиралось не только на область церкви. Захватывало оно и другие проявления общественной и государственной жизни. Круг его действия вообще был очень обширен. Что касается его роли в жизни церкви, то, как уже говорилось, оно-то и подало толчок к введению молдавского языка в богослужебное употребление в Молдавии и Бессарабии.

   Для подготовки будущих пастырей для церквей Молдавии, Валахии и Бессарабии было необходимо прохождение ими славянского языка как господствующего языка церкви. Славянская грамота изучалась кандидатами священства под руководством какого-нибудь священника или дьяка из более грамотных. Местом, где происходило обучение, летом обыкновенно был церковный придвор, а зимой— дом священника.

   Благодаря греческому духовенству, вытеснившему славянских наставников, в последних стал ощущаться сильный недостаток. В конце концов дело дошло до того, что некому было учить по-славянски готовившихся к рукоположению. Греки же не хотели занимать бедных сельских приходов, предпочитая им видные и доходные места в городах и богатых монастырях. Деревенскому люду, таким образом, грозила опасность совершенно лишиться духовных руководителей.

   Для предотвращения этой опасности Молдавский господарь Матей Басараб приказал напечатать в основанной им Ясской типографии все богослужебные книги на молдавском языке, чтобы устранить необходимость знания славянского языка для священников. Сначала молдавские книги вводились, впрочем, лишь в беднейших, сельских церквах, настоятелями которых были священники-молдаване. Городские и монастырские храмы, духовенство которых принадлежало к греческой нации, ввели у себя вместо славянского богослужения греческое. Последнее долго еще сохранялось в городах и монастырях Молдавии и Бессарабии. Влияние греческого языка отразилось также и на молдавских богослужебных книгах.

   Некоторые из изданий, предназначавшиеся, по-видимому, для городов и монастырей, печатались не славянскими, а греческими буквами. В настоящее время такие церковные книги, составляющие драгоценный библиографический памятник греческого церковного влияния в молдавском богослужении, попадаются иногда, хотя и очень редко, в приходских церквах Бессарабии.

   Со времени указа Матея Басараба о введении печатных молдавских книг в богослужебное употребление официально начался третий период истории молдавского богослужебного языка—эпоха его самостоятельного существования. Для Бессарабии это последний, завершительный период, продолжающийся и до настоящего времени. Здесь он раньше и начался. Как окраина, Бессарабия не могла принять близкого и непосредственного участия в той культурной жизни, которая ключом била в запрутской Молдавии,— а потому и греческая окраска тамошней религиозной и общественной культуры этого времени сообщилась местному населению в значительно более бледных формах. Вообще всякие сторонние влияния тут всегда бывали слабее, так как народ, благодаря некоторой отчужденности и замкнутости своей жизни, а также исключительным образом сложившимся историческим условиям своего существования, выработал себе большую сравнительно устойчивость в охранении национальных особенностей своего быта. Потому-то и в языке местных молдаван внешние воздействия не нашли такой благоприятной почвы, как в языке молдаван запрутских. Это и послужило причиной его относительной чистоты и близости народного говора к языку текста богослужебных книг. Тот факт, что местные молдаване оказались более способными к отстаиванию самобытности своего языка и уклада жизни, рано и широко распахнул двери бессарабских церквей молдавскому богослужению. И несомненно, что если где-нибудь, то именно в Бессарабии оно стало прививаться легче и удобнее, чем за Прутом, где церковь находилась под властной опекой греков, наводнивших столицы и распространявших отсюда свое влияние в ближайших к ним приходах и монастырях.

   В Бессарабии молдавское богослужение в его самостоятельном, господствующем значении имеет поэтому очень древнее происхождение. С древностью, как только что указывалось, связана сравнительная чистота и неповрежденность богослужебного, а вместе с ним и народного языка. Уже самая древность молдавского богослужения предполагает раннюю и близкую связь церкви с народом. Народ, понимая язык церкви, в то же время вносит в свою обиходную речь его древние, богатые сокровища в виде старинных оборотов, речений и фигуральных выражений. Все это способствовало сохранению языка и сообщило ему силу давать отпор всяким чуждым его духу элементам.

   Язык церкви, будучи древнее, был, конечно, и свободнее от наносимых примесей хотя бы турецкого происхождения, которые, переходя в ежедневную разговорную практику, в запрутской Молдавии попадали в конце концов в новые, исправленные переводы Св. писания и богослужебных книг. Ввиду древности молдавского богослужения в Бессарабии, тут, несомненно, существовали и древнейшие переводы Св. писания, во многих церквах, возможно, даже рукописные. Эти-то переводы сыграли, пожалуй, не последнюю роль в поддержании характерной чистоты языка бессарабских молдаван.

   Все эти факты, взятые в их совокупности, ставят Бессарабию в исключительное положение по отношению к запрутской Молдавии в смысле близости народа и его языка к церкви.

   В Бессарабии, по мере распространения молдавского богослужения, эта близость становилась все теснее и теснее. Молдавское население этой страны, которая и в эту .эпоху стонала в вечном страхе под звон казацкого и турецкого оружия, постоянно скрещивавшегося на ее опустошенных полях,— это население свое единственное утешение находило в религии и в охранении основ своего национального быта, который наравне с церковью составлял его неоценимое богатство. При указанных благоприятных условиях, несмотря даже на турецкое влияние, оставившее кое-какие довольно заметные следы в языке некоторых местностей Бессарабии, эта охрана совместно религиозных и национальных ценностей нашла для себя наиболее яркое выражение в удержании сравнительной чистоты родного языка в его тождестве с языком церкви.

   Совсем другого рода картина развертывается перед нами, если взглянем на отношения народного языка к церковному по ту сторону Прута после введения там национального богослужения. Там происходит совершенно обратное явление. С момента официального признания народного языка церковным последний, конечно, с каждым годом все более и более вступает в свои права. Но вместе с развитием и распространением молдавского языка в его богослужебном значении от него все более и более удаляется язык народа. Всякие сторонние влияния, которым подвергалась из года в год живая народная речь, действовали тут более глубоко и делали ее более восприимчивой к чуждым ей элементам, потому что такова была и жизнь страны, постоянно переходившая из-под одного сильного влияния под другое. Одновременно и с одинаковой силой тут, например, в известную эпоху действовали два влияния: турецкое политическое (княжества, как известно, были в вассальной зависимости от Турции, деспотически распоряжавшейся их судьбою) и церковнообщественное греческое. Язык народа, развивавшийся в уровень с историческим ходом его жизни, разумеется, жадно поглощал те и другие элементы, тем более, что близость к центру этих воздействий открывала им двери в область народного быта. Понятно, что за Прутом не могло быть такой устойчивости в отстаивании национальных основ, а с ними и языка, какую мы замечаем в Бессарабии, где даже турецкое влияние сказалось скорее в произношении слов, чем в наводнении местного языка турецкими элементами.

   К этому прибавилось дробление языка на диалекты, которых в Молдавии и Валахии несколько и которые, значительно разнясь друг от друга, не менее значительно разнятся и от молдавского языка, принятого в богослужебных книгах. Язык же церкви в существенном оставался, конечно, неизменным, хотя, что очень характерно, иногда, с исправлением старых переводов богослужебных книг, воспринимал новые слова иностранного происхождения, созданные кипучей и беспокойной жизнью страны.

   Так мало-помалу нынешние румыны теряли язык своих предков и своей церкви в зависимости от всяких сторонних воздействий и внутренней разъединенности, тогда как бессарабские молдаване (…) ревностно оберегали ее язык, как свою национальную святыню.

   Присоединение Бессарабии к России оказалось спасительным актом как для молдавского языка, так и для молдавского богослужения. К началу девятнадцатого века за Прутом началось «пробуждение национального самосознания», которое, неся на своем знамени ту идею, что румыны являются потомками римлян и преемниками их доблести,— приняло, благодаря увлечению этой идеей, крайне странные выражения, приведшие в конце концов к уничтожению национальных особенностей жизни и языка. Стремясь создать из румынского какой-то новолатинский язык, латинизаторы беспощадно выбрасывали из него все веками укоренившиеся и получившие право гражданства славянские и греческие элементы, заменяя их латинскими, а в случае невозможности — итальянскими и, в особенности, французскими. Созданный ими язык, который и не напоминал собой народного, они распространяли сначала в литературе, потом в государственных учреждениях и, наконец, не сознавая совершаемой ими профанации, ввели в богослужение православной церкви. Молдавские богослужебные книги были оставлены и забыты.

   Катясь уже издавна по наклонной плоскости, румынский богослужебный язык пришел естественным образом к своей национальной гибели, к вырождению. И причиной этому были сами румыны, которые в своем неразумном увлечении националистической идеей, из области влияний, сослуживших языку службу, попали в сферу ими же созданного латинизаторского течения, подписавшего ему смертный приговор.

   От этой трагедии национального быта и богослужения Бессарабия была избавлена Россией, к которой она перешла в 1812 году. Под сенью русской церкви она зажила своей епархиальной жизнью, благодаря чему, вступив на путь тех постепенных улучшений и прогресса, к которым шли и идут другие русские епархии, имела возможность, не в пример Румынии, сохранить в богослужении свои книги и древний язык своих предков (…)

   Вот почему те формы, в которые отлился молдавский богослужебный язык, и в настоящее время почти до тождества соответствуют народному говору бессарабских молдаван.